– Ваша с Хёрстом история не такая уж древняя, правда ведь? Что между вами происходит?
Я поставил бокал на стол и взглянул на Бет, сидевшую напротив меня. В полутьме паба она опять выглядела почти девчонкой. И без того едва заметные морщинки на лбу и у рта почти исчезли. У меня внутри что-то екнуло. Я почувствовал, что в деревне все же была одна небезразличная мне вещь. Всего одна.
Бет нахмурилась.
– На что уставился? У меня что-то на лице?
– Нет… – На мгновение я замолчал. – Ничего.
Некоторое время она продолжала смотреть на меня с подозрением, а затем сказала:
– Итак, ты собирался рассказать мне о себе и Хёрсте?
– Разве?
– Да.
– Правду, только правду и ничего, кроме правды?
– Вроде того.
– Ну, мы сильно разругались в подростковом возрасте. Глупо, если оглянуться назад. Из-за девчонки, как это обычно и бывает.
– Девчонкой была Мэри Гибсон?
– Да.
Врать легко.
Бет отхлебнула виски.
– Не подумала бы, что она в твоем вкусе.
– Почему? Что ты подразумеваешь под «моим вкусом»?
– Я в том смысле, что она хорошенькая, но…
– Но что?
– Не пойми меня неправильно…
– Ладно.
– Я знаю, дерьмово говорить такие вещи об обреченном человеке и все такое, но она мне всегда казалась немного сукой.
Я был слегка ошеломлен.
– Ну, она может быть жесткой, если захочет.
– Я не о жесткости. Я о том, что она может быть сукой. Которая сделает для Хёрста что угодно. Я видела, как она однажды довела до слез учительницу на родительском собрании. В другой раз она заелась с матерью ребенка, обвинившего Хёрста-младшего в издевательствах. Эта женщина подрабатывала в сельсовете. На следующий день ее уволили.
Я нахмурился. Мэри была склонна к эмоциональным взрывам. А матери не всегда способны видеть недостатки своих детей. И все же это не было похоже на ту Мэри, которую я знал.
– Ну, полагаю, люди меняются.
– Не настолько.
– А я тогда был юным и глупым.
– А сейчас ты какой?
– Старый и циничный.
– Добро пожаловать в банду!
Нет, подумал я. Бет хорошо умела притворяться циничной, но я в это не верил. Я видел ее глаза. В них все еще оставался свет.
– Кстати, – произнес я, – ты так и не рассказала мне о себе.
Бет сморщила лоб.
– В смысле?
– Хочешь что-то изменить или просто не нашла работу в другом месте?
– Разумеется, кто бы этого не хотел? – Она раскинула руки в стороны.
– Значит, хочешь что-то изменить?
– Это собеседование?
– Нет, просто интересуюсь.
– Мной?
– Эмили Райан.
Лицо Бет изменилось. От мягкости в голосе не осталось и следа.
– Это ведь она была школьницей, о которой ты рассказывала? Той, что свела счеты с жизнью?
– Умеешь же ты испортить настроение.
– Ты сказала, что она была твоей ученицей. Но, когда она умерла, ты здесь еще не работала.
– Справки наводил?
– Просто зови меня Коломбо.
– Мне приходят на ум другие имена. И я не обязана тебе обо всем рассказывать.
– Верно.
– Я едва тебя знаю.
– Верно.
– Ты, даже соглашаясь, способен, на хрен, вывести человека из себя.
– И это тоже…
Бет выставила руку:
– Ладно. Ты прав. Эмили не была моей ученицей. – Пауза. – Она была моей племянницей.
Помолчав, Бет продолжила:
– Моя сестра была на несколько лет старше меня. Отца у нас не было, а мама не слишком-то о нас заботилась. Так что мы были близки. Мы выросли в Эджфорде. Знаешь о таком?
– Слыхал. Не лучший район Ноттингема.
– В общем, Карла – моя сестра – забеременела в довольно юном возрасте. Папы у малышки, по доброй семейной традиции, не было, но Карла стала замечательной мамой. Она растила Эмили, учась на медсестру. Эмили была чудесным ребенком. Да и подростком стала нормальным.
– Нечасто такое бывает.
– Я работала в школе в Дерби, потому не могла часто их навещать. Но мы с Эмили переписывались эсэмэсками и общались в «Фейстайме». Она несколько раз ко мне приезжала. Мы ходили по магазинам, кинотеатрам и все такое. Наверное, я была классной тетушкой.
– Ну, для того классные тетушки и нужны.
Бет слабо улыбнулась.
– Не пойми меня неправильно: как и у любой тринадцатилетней, у нее иногда случались приступы скверного настроения, но обычно с Эмили было приятно находиться рядом. Она была умной, веселой и любознательной.
Мое сердце слегка кольнуло. Я задумался о том, каким подростком стала бы Энни. Шумным, общительным, веселым и спортивным? Или ушла бы в себя, как многие из нас в этом возрасте?
– Затем Карла получила работу. Хорошую работу. Они переехали. Эмили пришлось сменить школу.
– Дай угадаю: они переехали в Арнхилл?
Бет кивнула.
– Работа была в больнице в Мэнсфилде. Арнхилл располагался неподалеку, дома были недорогими, а школа находилась в шаговой доступности. Решение казалось разумным.
Большинство плохих решений вначале кажутся разумными.
– Переходить в другую школу – это тяжело, когда тебе тринадцать, – сказал я.
– Поначалу казалось, что все хорошо…
– Но?
– Все было слишком идеально. Сам знаешь – если все чертовски хорошо, то долго так продолжаться не может.
– А что говорила твоя сестра?
Бет вздохнула.
– Она этого просто не замечала. В смысле, не пойми меня неправильно – она души в дочурке не чаяла. Но, похоже, она просто не видела проблемы. Или не хотела ее видеть.
Я кивнул. Мы вечно слишком заняты, слишком отвлечены повседневными делами вроде работы, оплаты счетов и ипотеки, походов по магазинам. Мы просто не хотим смотреть глубже. Не хотим, потому что боимся. Нам хочется, чтобы все было хорошо и идеально. У нас просто не хватает душевных сил на случай, если это окажется не так. Мы открываем глаза только тогда, когда происходит что-то непоправимое. А тогда уже слишком поздно.
– Ты пыталась поговорить с Эмили?
– Пыталась. Даже приезжала, чтобы с ней увидеться. Свозила ее в пиццерию, как в старые добрые времена. Вот только это было уже не то.
– В смысле?..
– Допили уже?
Мы оба подняли глаза и увидели Лорен.
– Эм-м, да, спасибо, – сказал я. – Можно еще парочку?
– Вроде того, – кивнула она и зашагала обратно к барной стойке.
Бет взглянула на меня.
– Должно быть, ты и правда ей нравишься. Она обслуживает далеко не каждый столик.
– Мое природное обаяние. Так на чем ты остановилась?
Лицо Бет вновь помрачнело.
– Мы поехали в ее любимую пиццерию, но она ела мало. Она была в скверном, язвительном расположении духа. Была не похожа на саму себя.
– Дети к старшим классам меняются, – заметил я. – Словно кто-то нажимает на переключатель. Гормоны начинают зашкаливать, и все расклады летят к чертям до самого конца школы.
– Да иди ты! Я тоже учительница, если помнишь. Я знаю, как это выглядит. «Вторжение похитителей тел».
Бет рефлекторно начала рвать пальцами картонную подставку для пивного бокала.
– Со мной Эмили до этого разговаривала, даже несмотря на свой переходный возраст. Я думала, что наши отношения – другие.
– Она говорила что-нибудь о школе, о том, что ее тревожило?
– Нет. А когда я спрашивала, она пряталась в свою раковину.
Вернувшись, Лорен со стуком поставила на стол еще два бурбона. Если это были обычные двойные порции, то у меня явно что-то случилось со зрением. Возможно, Бет была права. Возможно, я нравился Лорен.
Бет отхлебнула виски.
– Сейчас я думаю, что следовало на нее нажать. Заставить поговорить со мной.
– Это было бы бесполезно. Нажми на подростка слишком сильно, и он лишь глубже заползет в свою скорлупу.
– Да уж. Но знаешь, что самое дерьмовое? Я даже не обняла ее на прощание. Мы всегда обнимали друг друга. Но в тот раз она просто ушла. А я подумала, что как классная тетушка должна ее отпустить. Должна дать ей время. Но, как оказалось, у нас его не было. Тогда мы виделись в последний раз. Через две недели она умерла. – Шмыгнув носом, Бет начала сердито тереть глаза. – Нужно было ее обнять.
– Ты не могла знать.
Потому что жизнь никогда ни о чем не предупреждает.
– А должна была. Я учительница. Я должна была понять, что это не было обычным подростковым приступом дурного настроения. Должна была заметить признаки депрессии. Она была моей племянницей. А я ее подвела.
По мне волной прокатилось чувство вины. Оно было настолько сильным, что на мгновение у меня едва не перехватило дыхание. Я сглотнул.
– Как с этим справилась твоя сестра?
Бет потрясла головой, чтобы прийти в себя.
– Она не могла здесь оставаться. Не могла жить в доме, в котором это произошло. Она вернулась в Эджфорд, поближе к маме. Она все еще пытается справиться с произошедшим. Я стараюсь навещать ее по возможности, но после смерти Эмили между нами словно выросла стена, которую не может преодолеть ни одна из нас.
Я хорошо ее понимал. Скорбь – это личное. Ее невозможно разделить с кем-то другим, как коробку конфет. Она твоя и только твоя. Она как гвозди, впивающиеся тебе в плечи. Как терновый венец. Никто не способен почувствовать твою боль. Никто не может поставить себя на твое место, потому что это место усыпано толченым стеклом, разрывающим твои ступни в кровь при каждом шаге. Это темница, из которой тебе не вырваться до конца жизни.
– Поэтому ты приехала сюда? – спросил я. – Из-за Эмили?
– Когда через пару месяцев появилась вакансия в Арнхилле, я подумала, что это судьба.
Странно, как часто такое случается.
– Почему ты не сказала мне с самого начала?
– Потому что Гарри не знает. Не хотела, чтобы он как-то не так понял.
– В смысле?
– Например, что я здесь ради мести.
– А это не так?
– Разве что поначалу. Мне хотелось, чтобы кто-то был ответственен за смерть Эмили. – Она вздохнула. – Но мне ничего не удалось выяснить. Во всяком случае, ничего конкретного. Обычная дружба, обычные дрязги.