Я взглянул на него с триумфом, ожидая увидеть привычный вызывающий взгляд и злобное выражение человека, попавшегося на лжи. Однако вместо этого я увидел нечто совсем другое. Нечто, чего я совсем не ожидал. Замешательство. Страх.
– Этого не может быть. Она заплатила им. Я перевел деньги.
– Еще одна ложь. Ты хоть когда-нибудь перестаешь лгать? Я знаю, что ты задумал.
– Я могу показать тебе банковские выписки. Номер счета.
– Ну конечно. Разумеется, ты можешь… – Внезапно я остановился, уставившись на него. – Она?
– Мэри. Она нашла клинику. Сама все организовала. Гостиницы, авиабилеты.
– Ты перевел все деньги Мэри?
– На наш общий счет. Она осуществляла платежи с него.
– Но с клиникой ты не разговаривал? Не проверял, получили ли они деньги?
– Я доверяю своей жене. И зачем бы ей лгать? Она в отчаянии. Она не хочет умирать. Это лечение было ее единственным шансом.
«А отчаявшиеся люди хотят верить в чудеса».
Я пытался оставаться спокойным. Пытался думать.
– Почему ты мешал планам по созданию сельского парка?
– Потому что на этой земле прибыльнее построить дома.
– Даже зная, что внизу?
Хёрст фыркнул.
– Обвал запечатал то место много лет назад.
– Я тоже на это надеялся. Однако, похоже, твой сын нашел другой путь внутрь.
– Джереми? Нет. И какое он, черт возьми, вообще имеет ко всему этому отношение?
– Ты никогда ему не говорил о том, что мы нашли?
– Я говорил ему никогда туда не ходить. Держаться подальше от того места.
– А дети прямо всегда делают то, что им говорят родители?
– Разумеется нет. По правде говоря, Джереми плевать на то, что я ему говорю. Но Мэри он слушает. И всегда слушал. Для нее он сделает что угодно. Он маменькин сынок.
Я сглотнул так, словно у меня в горле было толченое стекло.
«Для нее он сделает что угодно. Он маменькин сынок».
Иногда яблоко от яблони и правда недалеко падает.
Вот только я, как оказалось, тряс не то дерево.
Мой телефон начал звонить. Я спешно взял трубку.
– Да?
– Как дела?
Я взглянул на Хёрста.
– Хорошо. Как скоро они вернутся?
– Я поэтому и звоню. Они не вернутся.
– Что?
– Они приехали из города. Мэри высадила пацана на главной улице, чтобы он погулял с приятелями. Теперь она едет по дороге к твоему коттеджу.
– К моему коттеджу.
– Нет, подожди. Секунду… Она остановилась. Выходит из машины. Да, странно. У нее при себе фонарик и рюкзак.
Дерьмо!
– Шахта, – сказал я. – Она направляется в шахту.
36
Я не верю в судьбу.
Однако иногда в жизни присутствует некая неотвратимость, когда человеку сложно изменить ход событий.
Все началось здесь, в шахте. И в этот раз, похоже, должно было в ней и закончиться.
Не так, как я себе представлял. Не так, как я планировал. Впрочем, с планами всегда так. Они никогда не срабатывают в точности как ты задумал. А мой, похоже, не сработал вообще.
Все то время, пока мы ехали в «Рейндж Ровере», Хёрст так и не произнес ни слова. Однако я видел дикое выражение его глаз, видел, как он открывал и закрывал рот, словно пытаясь переварить то, что только что узнал. Пытаясь понять, как Мэри могла предать его. Солгать ему.
Я ожидал злости. Но он был просто сломлен. Он весь словно сжался. Я ошибался в его отношении. Думал, что Мэри была для него просто еще одним трофеем, вроде дома и машины. Однако Хёрст любил ее. Всегда. И, несмотря ни на что, по-прежнему хотел ее спасти.
У обочины я заметил небрежно припаркованную желтую «Мини». Ни Глории, ни ее машины видно не было, и я не знал, что чувствовать по этому поводу: беспокойство или облегчение.
Мы оба вышли из машины.
– Где она? – спросил Хёрст.
– Я не знаю. – Поводив по забору лучом фонаря, я нашел дыру, через которую протиснулся в прошлый раз. – Идем.
Я проскользнул в эту дыру, и Хёрст последовал за мной. Я услышал, как он выругался. За прошедшие годы потолстел не только его кошелек.
– Как раз вовремя.
Я вздрогнул. Из тени у забора возникла Глория. В этот раз она была одета в темное пальто, а не в свои обычные пастельные тона. Сообразно случаю.
Я огляделся.
– Где Мэри?
– В багажнике моей машины.
– Ах ты, сука, – сказал Хёрст.
Глория повернулась к нему.
– Стивен Хёрст, полагаю? На самом деле я шучу. Она скрылась вон за тем холмом примерно двадцать минут назад.
Я поспешил вмешаться:
– Глория, твои деньги – у Мэри. Больше тридцати штук. Более семисот пятидесяти. Нам нужно лишь добраться до нее.
Глория взглянула на Хёрста.
– А что с ним?
– А что с ним?
– Ты сказал, что деньги у Мэри, его жены.
– Да.
– Так какая от него польза?
– Глория…
– Именно.
Она двигалась так быстро, что я едва успел заметить ствол. Я лишь услышал хлопок, и вот Хёрст уже корчился на земле, крича и сжимая свою ногу. Темно-красная кровь фонтаном – в прямом смысле этого слова – хлестала из раны. Я опустился рядом с ним на колени и схватил его за руки.
– Господи Иисусе!
Я огляделся. Дорога за забором была пустынной. Никого. Даже если по ней проедет машина, свет ее фар не сможет высветить нас здесь, в тени.
– Бедренная артерия, – сказала Глория, опуская пистолет с большим глушителем. – Даже если я передавлю ее, он истечет кровью примерно за пятнадцать-двадцать минут.
Взгляд Хёрста встретился с моим. Глория схватила меня за руку и потянула вверх.
– Ты теряешь время. Иди и принеси мои гребаные деньги.
– Но как же…
Она прижала палец к моим губам.
– Тик-так.
Я ринулся вверх по холму, размахивая фонарем. Впрочем, он мне не был особо нужен. Меня вели инстинкт и страх. Трость я не взял, потому, взбираясь по скользким каменистым склонам и спускаясь с них, я все время спотыкался и хромал. Моя травмированная нога практически без остановки ныла. Ей вторили ребра. Однако часть меня ощущала какую-то отстраненность, словно я летел сам у себя над головой и смотрел, как высокий худощавый человек с одышкой курильщика и растрепанными черными волосами, шатаясь, бредет по сельской местности подобно пьяному бомжу.
Мне хотелось смеяться над абсурдностью происходящего, смеяться до боли в животе. Оно казалось мне каким-то мрачным, ужасным сном. Однако в глубине души я понимал, что все это происходит реально. Кошмар наяву, который начался двадцать пять лет назад.
И который закончится сегодня ночью.
У подножия холма я увидел ее. Скрестив ноги, она сидела у входа. Рядом с ней горела походная лампа, а у ее ног лежал рюкзак. Чтобы не замерзнуть, Мэри завязала голову платком и натянула капюшон. Она наклонилась, и на мгновение я подумал, что она молится. Однако в следующую секунду Мэри выпрямилась, и я увидел, что она просто зажигала сигарету.
Выключив фонарь, я смотрел на нее. Но я видел совсем не ее. Я видел пятнадцатилетнюю девчонку. Красивую, умную и… холодную. Я вдруг подумал о том, как я мог не замечать этого раньше. Впрочем, хорошенькое личико ослепляет, не давая увидеть многих недостатков. Особенно когда тебе пятнадцать и в твоем теле играют гормоны. Тебе все равно, что скрывается внутри, даже если там лишь темнота и гнилое нутро.
Я сделал шаг вперед.
– Мэри?
Она даже не обернулась.
– Я знала, что это будешь ты. Всегда ты. Ты с самого детства был занозой у меня в боку. Ты – как колючка.
– Ну, у меня даже фамилия созвучна терну.
– Уходи, Джо.
– Ладно. Если ты пойдешь со мной.
– Хорошая попытка.
– Тогда попробуем по-другому: если ты не пойдешь со мной, одна сумасшедшая леди убьет твоего мужа.
– Даже если бы я хоть на секунду тебе поверила – что мне с того? Когда я с этим покончу, мы с Джереми уедем подальше от Хёрста и от этой вонючей дыры. Навсегда.
– Ты должна знать, что это безумие.
– Это мой единственный шанс.
– Клиника в Америке была твоим единственным шансом. Ты хоть когда-то всерьез думала о том, чтобы туда поехать? Или все это было лишь уловкой, чтобы получить деньги?
Услышав это, она наконец повернулась ко мне. В свете лампы ее лицо выглядело пугающе худым и до ужаса спокойным.
– Знаешь, в скольких случаях из ста наступает ремиссия? В тридцати. Всего в тридцати процентах случаев.
– Я делал ставки и похуже.
– И выигрывал?
Я ничего ей не ответил.
– Так и думала, что нет. А я не хочу рисковать. Я не хочу умирать.
– Мы все умрем.
– Тебе легко говорить, ведь сам-то ты не стоишь на пороге смерти. – Она выпустила облачко сигаретного дыма. – Ты хоть представляешь, каково это? Закрывать каждый вечер глаза с мыслью о том, что ты, возможно, делаешь это в последний раз? И иногда желать, чтобы он был последним, потому что ты устал от страха и боли? Или, наоборот, сражаться со сном, потому что тебя приводит в ужас мысль о том, что ты можешь провалиться в темноту?
Ее глаза встретились с моими, и свет лампы придал им безумный блеск.
– Ты когда-нибудь задумывался о смерти? По-настоящему? Ни чувств, ни звуков, ни прикосновений. Небытие. Вечное.
Нет, подумал я. Потому что мы все стараемся этого не делать. В этом и заключается суть жизни. Мы все время стараемся чем-то себя занять, чтобы не смотреть в бездну. Ведь ее вид свел бы нас с ума.
– Ни один из нас не знает, сколько нам осталось.
– Я еще к этому не готова.
– Это от тебя не зависит. Выбирать нам не дано.
– Но если бы ты мог? Что бы ты сделал?
– Не это.
– Говори за себя. – Она посмотрела в сторону тоннеля. – Мы оба знаем, что там, внизу.
– Кости. – Я старался, чтобы мой голос был ровным. – Вот что. Кости давно умерших людей, у которых не было ни лекарств, ни химиотерапии, ни обезболивающих. И которые все еще верили и в Бога, и в дьявола, и в чудеса. Но теперь мы знаем, что это иллюзорно.
– Не смей, на хрен, говорить со мной как с маленькой, Джо. Ты был там. Мы все были.