лучшим друзьям – Сашке Болховитинову и Равильке Нисаметдинову, – у которых такой роскоши отродясь не водилось. Так что хоть и жалко было Кольке до слез очередного неродившегося братана или сеструху (родители искренне считали, что он верит, будто его маманя раз, а то и два в год ходит лечить желудок. Как будто он не понимает, что лечат женщины в гинекологическом отделении), но к советам своего мудрого бати сын прислушивался очень внимательно.
– В общем, я тоже ухожу из школы, – объявил Огурец.
– Куда? – заинтересовался Сашка. Он всегда искренне интересовался успехами и неудачами друзей. Видно, к дружбе тоже бывает дар, и этим даром Болховитинов, безусловно, обладал.
– В Суворовское, – польщенный вниманием друга, объяснил Николай. – А потом – в училище, артиллерийское. Батя говорит, погоны всегда прокормят. И пенсия в сорок пять.
– А ты уже о пенсии задумался? – заржал Блоха. – Слушай, а почему не ракетное? – вдруг заинтересовался он. – Пушки ж вроде устарели?
– Вот все и рвутся в ракетчики, поэтому там конкурс больше, – раскрыл нехитрый секрет Агуреев.
– А в Суворовское конкурса нет?
– Есть, – вздохнул Колька. – Еще какой. Ты, кстати, знаешь последний анекдот? – Агуреев поднабрался за время хождения в военкомат. – Почему сын полковника не может стать генералом?
– Почему? – спросил Болховитинов.
– Потому что у генерала есть свой сын! – заржал Колька.
– Но твой-то батя не генерал! – почему-то разозлился Блоха.
– Зато он автомеханик отличный. Представляешь, после смены месяц ходил к нашему военкому, «Волгу» его делал, – раскрыл страшную тайну Агуреев. Другому бы ни за что не сказал, даже Вильке. Блохе – можно: ему – как в могилу.
– А у них своих, что ли, нет?
– Какие механики из семнадцатилетних салажат? – батиным жестом и, видимо, батиными словами ответил Агуреев. – И потом, «Волгу» эту к списанию готовят. Сам же военком и купит. А батя ее сделал как игрушку – еще сто лет проходит. Короче, детали – казенные, руки – батины, «Волга» – военкомова, – хохотнул Агуреев.
– А ты – в Суворовском, – закончил Блоха.
– Точно, – усмехнулся друг. – Я знаю, ты этого не любишь. Но вся жизнь такая, понимаешь? А ты – как с Луны свалился. Ладно, хорош, – перебил сам себя Колька. – Сам-то куда решил?
– В мореходку, – даже лицом просветлел Сашка. – Знаешь, мне море ночами снится.
– Как оно тебе может снится, если ты там ни разу не был? – начал было и осекся Агуреев. Тема была больная: три года подряд Блоха был первым претендентом на призовую поездку в Артек. Но, на беду, в школе учились дети больших шишек, и два раза к самому синему морю ездили их отпрыски. А в третий между Блохой и морскими просторами стала… собственная мама, которой было неудобно посылать в привилегированный лагерь сына завуча. Блоха на маму, конечно, не обиделся, но дня три ходил с красными глазами.
Светлана Васильевна чувствовала свою вину, однако ее зарплата не позволяла ей проводить с сыном отпуска на море. Так что любовь Блохи к голубым просторам была, во-первых, заочной, а во-вторых – без взаимности.
– Может, все-таки тебе лучше десятый закончить? – задумался Колька. – А потом в морской вуз. А то как бы в армию не загребли!
– Отслужу, – спокойно сказал Блоха.
– Попадешь ко мне во взвод – шкуру спущу! – заржал Огурец.
– Тогда я лучше сейчас тебя прикончу! – грозно заявил Блоха, бросаясь в атаку.
Хоть и был Агуреев крепок и здоров, но так и не смог заломать верткого и выносливого Блоху.
– Все, хорош, – запыхавшись, первым запросил он пощады.
Друзья отряхнулись и пошли к своему двору.
– Получается, что Вилька в «три четверки» на твоем горбу въедет, – усмехнулся Огурец. – Вот ведь хитрый татарин!
Равиль Нисаметдинов действительно был татарином. Он жил в большой четырехкомнатной квартире, но свою комнату делил еще с двумя двоюродными братьями, так как в их на первый взгляд просторном жилище умещались сразу четыре (!) поколения Нисаметдиновых и особых надежд на скорейшее увеличение квадратных метров не было.
Вилька ничем не отличался от других ребят, если не считать, что раз в году, во время какого-то их поста, чуть не месяц не ел мяса: старшие Нисаметдиновы помнили и исполняли заветы предков, заставляя делать то же самое младших. Кстати, Равиль, москвич уже во втором поколении, был шустрее и ловчее обоих своих друзей. Например, он первый повадился ходить к валютному магазину «Березка», что на 16-й Парковой, скупать чеки у загранкомандированных и морячков. Блоха отказался сразу, а Колька проторчал у «Березы» месяц, пока батя не застукал и не вломил ему как следует.
(Надо сказать, лупил батя Кольку чрезвычайно редко и в основном от испуга: например, когда Огурец в шестилетнем возрасте самостоятельно поперся купаться на Серебрянку, или вот сейчас, когда мог попасть в милицию, время от времени отлавливающую валютных спекулянтов.)
А «хитрым татарином» Огурец назвал Вильку за то, что тот, мечтая о «трех четверках» – после школы хотел податься на экономический факультет в знаменитую «Плешку», и ему нужны были гарантированные пятерки по двум вступительным математикам, – уговорил Блоху пойти на олимпиаду, сначала районную, потом городскую, где Болховитинов решил почти все задачи, а Равиль их у него списал.
Блоха даже остановился:
– Как ты сказал?
Колька уже и сам понял свою ошибку: друг не любил подобных высказываний, в то время как в агуреевской семье это допускалось.
– Ладно тебе, – попытался замять вопрос Огурец. – Вилька ж наш друг! Чего цепляешься!
– Кто у нас в классе самый хитрый? – спросил Блоха.
– Вовка Бочаров! – мгновенно ответил Огурец. – Он даже не хитрый. Он – хитрожопый!
– Ты про него как скажешь? Хитрый Вовка Бочаров. Так?
– Хитрожопый! – стоял на своем Агуреев.
– А почему ж тогда про Вильку ты не сказал – «хитрый Вилька»? – лез под кожу Болховитинов. – Почему один – хитрый Вовка…
– Хитрожопый, – упрямо перебил Колька.
– Ладно, хитрожопый, – согласился Блоха и продолжил мысль: – А другой – хитрый татарин?
Колька задумался: и в самом деле – почему? Почему Ленька Пельцер из их класса – умный еврей? Когда батя ругал Кольку за пропущенные уроки и ставил соседского Леньку в пример, он так и говорил: «Пока ты будешь прогуливать, этот умный еврей станет твоим начальником!» А того же Блоху называл «толковый Сашок», а не «толковый русский».
Огурец аж вспотел от такого умственного напряжения.
– Не знаю я почему, – наконец сознался он. – Слушай, пошли лучше на Оленьи пруды, окунемся разок. По дороге за Вилькой заскочим.
– Пошли, – согласился Блоха.
Друзья свернули в переулок, чтобы срезать угол, и пошли за Равилем. Начиналось последнее лето их детства.
7. Третий день плавания теплохода «Океанская звезда»
Стокгольм, Швеция
Утро
Судно ошвартовалось ближе к полудню в районе пакгаузов, что вызвало не самую лучшую реакцию у туристов. Правда, их настроение резко подняло переданное по судовому радио объявление о бесплатной обзорной экскурсии по городу с посещением знаменитого шведского корабля-музея «Васа».
Первыми на «Океанскую звезду» поднялись пограничники и таможенники, а следом за ними – Семен Мильштейн собственной персоной. Со своими опричниками – Алехой и Мусой.
Береславский шел ему навстречу вместе с Агуреевым и Дашей.
– Ой, дядя Семен! – обрадовалась Даша, а тот, улыбнувшись одними глазами, спрятанными за круглыми стеклами очков, поцеловал ее в макушку. Для этого Мильштейну пришлось встать на цыпочки, а Даше – наклонить голову.
– Все в порядке, девочка? – спросил он.
– Абсолютно! – отрапортовала та.
– Ну и отлично, – сказал Семен Евсеевич, здороваясь за руку с Береславским и Агуреевым. Береславский с Дашей продолжили путь к трапу, у которого уже стояли пограничники, а Агуреев с Мильштейном скрылись внутри судна.
– А он собирался город посмотреть, – имея в виду Агуреева, расстроенно сказала Даша. – Теперь здесь застрянут.
– Ладно, сами посмотрим, – сказал Береславский. С Дашей у него сложились неплохие отношения, в девушке все было неплохо, кроме, быть может, излишней в некоторых ситуациях прямоты.
Например, Ефим поинтересовался, все ли их сотрудники такие же идиоты, как те, кому он вчера пытался объяснить место рекламы в комплексе маркетинга. Достаточно простые вопросы, на которые Береславский никак не собирался тратить больше часа, оказались не по зубам большинству слушателей.
Даша успокоила его, объяснив непонятливому преподавателю, что вчерашние слушатели вовсе не идиоты, да и Береславский ни в чем не виноват. Просто все они «перепились и перетрахались» – это ее формулировка – в первый вечер плавания и им нужно время на отходняк.
Ефим, сделав в уме нехитрые подсчеты, робко заметил, что перепиться они, конечно, могли, а вот со вторым имеется чисто арифметическая неувязочка: из двадцати слушателей лишь семь – женщины, да и те далеко не все пригодны для указанного Дашей занятия.
– Неужели у вас все извращенцы? – изумленно спросил он.
– А туристки? – язвительно парировала Лесная. – А горничные? А официантки?
– В первый же вечер? – смутился при упоминании последней профессии Береславский.
– А вы с подобным никогда не сталкивались? – усмехнулась девушка Даша. Ефим вынужден был признать, что она не только излишне прямая, но и порой излишне наблюдательная.
Вместе с основной массой туристов они прошли пограничный и таможенный контроль, после чего, проскользнув сквозь надувной – с боковинами и крышей, защищавшими от плохой шведской погоды, – трап, вышли на припортовую улочку. Здесь не было ни ярких витрин, ни нарядной толпы. Зато стояли три огромных автобуса с панорамными стеклами, которые вобрали в себя всех желающих ознакомиться со шведской действительностью.