За двадцать пять минут ожидания по лесной дорожке не проехала ни одна машина: ни легковая, ни грузовая. А если бы проехала – Мильштейн этому бы сильно удивился. Для того он и выбирал место, чтобы встретиться здесь только со своими помощниками, и ни с кем иным. Хотя для встречи «иных» – тоже вариант в «острых» акциях возможный – под рукой Семена Евсеевича лежит довольно экзотическая штука, привезенная им еще из-за «речки». Как правило, он хранит эту штуку в одном из самых укромных мест. И лишь очень редко – только в случае большой надобности – подвергает себя серьезному риску, возя с собой этот музейный экспонат. Сегодня как раз тот случай. Не исключено, что уникальные качества оружия, выпущенного в Швеции много лет назад, смогут даже очень пригодиться.
Дело в том, что четырехкилограммовый пистолет-пулемет «карл-густав» отличается не только грозным девятимиллиметровым калибром: пули от «парабеллума» способны при надобности завалить слона. Да и слона-то как раз несложно – он ведь защищен лишь собственной кожей. Сделанный же по-шведски добротно «карл-густав» со своим тридцатишестизарядным магазином практически не знает задержек при стрельбе, а его мощные – 19 миллиметров в длину – патроны выбрасывают из ствола пули со скоростью более 400 метров в секунду! Этого достаточно, чтобы пробить любой бронежилет первого и второго класса.
В общем, хорошее оружие. Главное – не попасться с ним при случайной проверке на каком-нибудь посту ДПС. Тоже не смертельно, конечно. Но проблемы могут возникнуть.
Мильштейн вспомнил предыдущего обладателя «карла-густава», огромного чернобородого пакистанца в круглых «ленноновских» очках. Они столкнулись как бычки в известной детской песенке, только не на мосту, а на повороте горной тропы – овринга: слева – скальная стенка, справа – пропасть. Столкнулись ранним утром, солнца еще не было, но глаза уже видели. Маленький и абсолютно бесшумно ступающий Мойша, как всегда, шел первым, Князь – замыкающим группы.
Как попала к азиату эта старая – 50-х годов! – и по-прежнему устрашающая штука, теперь уже никто не расскажет. Мильштейну по крайней мере точно было не до расспросов: хоть встреча произошла неожиданно для обоих, но пак попался не из новичков – мгновенно вывернул из-за плеча черный, покрытый утренней росой, но от этого не менее смертоносный ствол «карла-густава». Семен тогда за доли секунды покрылся холодным липким потом. Даже крикнуть ребятам не успел – а вот смертным потом покрыться двух секунд хватило. И еще их хватило на то, чтобы, выхватив из-за легкого пояса самодельную финку – штатный штык-нож для таких случаев не годился, – прыгнуть вперед и засадить лезвие прямо в кадык пакистанца.
Так что крика у пака тоже не получилось – только хрип. И – фонтан черной в слабом утреннем свете крови с шипящими в ней пузырьками воздуха.
Дело тогда кончилось одним трупом – «духи» сдали назад, видимо, деморализованные внезапной потерей лидера. А у Мильштейна появился «карл-густав», предмет гордости всего их взвода. Правда, по большей части его прятали, потому что редкую игрушку, слухи о которой распространились достаточно широко, как всегда, захотело поиметь начальство. А потом с огромными трудностями переправили в ящике с танковыми запчастями на Родину. Зачем – никто не знал. Но Семен не мог просто так расстаться со стволом, в срез которого заглянул лично. И Блоха, понимающий чувства друга, хоть и отговаривал, но помог перетащить пушку в Россию.
Сознание Семена Евсеевича как бы раздвоилось – ощущение, знакомое еще с тех пор, когда он в компании с Блохой – или Князем, как звали его остальные, – и еще двенадцатью правильными парнями ходил бить душманские караваны. Десантуру закидывали поближе к тропе, как правило, на «вертушке». А после боестолкновения получалось по-всякому. Когда – с относительным комфортом и быстро – на вертолете, а когда и на своих двоих, по ночным горам с их окаянными пропастями, минами и засадами, вынося на горбу своих раненых и, если удавалось, трофеи.
Вот с тех пор – с часов ожидания бесшумно приближающихся «духов» – и влезло в мозг это четкое ощущение раздвоенности личности. С одной стороны, ты ежесекундно готов ответить на любой пришедший из окружающей темноты вызов. С другой – мысли текут сами по себе, и вчерашние события перемежаются в них с делами многолетней давности.
Вот и сейчас, ожидая результата вечерней операции, Мильштейн ненароком пожалел об отсутствии в Москве Мусы и Алехи – своих лучших специалистов. А в голове, как кинокадры из заложенной в дальний архив пленки, поплыли картинки их первой после знакомства совместной работы.
Семен Евсеевич еще был бухгалтером, а «Четверка», под чутким идейным руководством Блохи и финансовым – Вильки, быстро становилась экономическим объектом, начавшим вызывать реальный интерес у окружающего шакалья. Особенно их сеть бензозаправок, которую тихо-мирно удалось сколотить за последние два года. На нее облизывались сразу две группировки. Одна – своя, московская. Другая – пришлые, совершенно отмороженные чечены, которые перед первой войной искренне считали Москву чем-то вроде взятой и отданной им на разграбление вражеской крепости. Справедливости ради, родные славяне были немногим гуманнее абреков, разве что не грозились кражами и убийством детей.
Самое забавное – если в этой ситуации что-то и может быть забавным, – что, если бы на «Четверку» раскрыла рот любая из двух вышеозначенных банд, компания была бы съедена с потрохами. Но наличие двух конкурентов позволило некоторое время держаться на плаву, проводя хитрые – однако все равно почти безнадежные – переговоры с обеими волчьими стаями.
Блоха тогда аж посерел, чувствуя неминуемую гибель только-только вставшего на ноги детища. У Равильки, непривычного к подобным вещам, вообще произошел нервный срыв, и его держали под хорошей охраной в Кащенко. Огурец был, как всегда, спокоен, только однажды попросил у Мойши в случае нужды захованный бывшим разведчиком «карл-густав». Мильштейна в детали не посвящали, но ведь не дурак – сам все видел.
Ситуация обострилась до предела в октябре 94-го. Славяне дали срок в три дня на «передачу дел», а в случае невыполнения обещали открыть сезон охоты на лидеров «Четверки».
Блоха трижды лично встречался с их главным, обезумевшим от быстрых денег и смены общественного положения Баллоном, действительно работавшим до перестройки обычным газовщиком. Этот жирный придурок, как в свое время батька Махно, по прихоти судьбы попал в исторический момент, когда активные могут прыгнуть много выше своей головы. И Баллон прыгнул, во всем подражая довоенным американским мафиози из шикарных широкоэкранных картин. Вся беда в том, что, хотя манеры его были срисованы и сам он, по здравом размышлении, был фигурой, по сути, пародийной, исторически кратковременной, кровь лил настоящую, детей сиротил по полной форме. И Блоха отдавал себе отчет, что через каких-нибудь три дня жизни его друзей и его собственная действительно окажутся под смертельной угрозой: боевики боялись единолично правившего огромной бандой диктатора Баллона гораздо больше пули противника или государева суда.
Чечены вели себя по-другому, хотя даже более подло. Месяц назад они похитили четырнадцатилетнюю дочку их основного инвестора, бывшего россиянина, а ныне преуспевающего западного немца Франца Ольгерта: именно его деньги позволили воплотить в жизнь ряд самых амбициозных проектов Блохи. Русский немец тоже оставался не внакладе, получая совершенно невозможные для спокойной Германии проценты.
Абреки, похитив Эльзу, на свою беду приехавшую с отцом в Москву, убили двух зайцев сразу. Обезумевший от горя отец бросился собирать огромные деньги, которые должны были стать скорой добычей ублюдков, а Блоха остался без очередного кредитного транша, абсолютно необходимого в момент стремительного разворачивания бизнеса.
Все это бледный Болховитинов и рассказывал Николаю и Мойше в главном кабинете «Четверки». Нервный Вилька отсутствовал по причине болезни, а Лерка – потому что не позвали ввиду бесполезности. Собственно, Блоха говорил только с Огурцом, а Мойша присутствовал лишь для того, чтобы получить уведомление о принудительном отпуске: Болховитинов не желал втягивать друга в не касающиеся его разборки.
– Ну и что, так все им и отдадим? – улыбаясь, спросил Огурец. Увалень и любитель жизненных удовольствий, он тем не менее оставался нормальным русским офицером, всегда готовым к риску. – Ты вроде не Вилька, кое-что в жизни видел.
– Мы не справимся ни с одной из банд, – угрюмо, но спокойно ответил Блоха. – Ты же видел наши маневры. Вчера они в конверте прислали Францу дочкин мизинец. Я в глаза ему смотреть не могу! – впервые потерял спокойствие их постоянный предводитель. – Жизни стоят дешевле любых денег.
– Твое решение? – спросил молчавший до этого Мойша.
– Отдать Баллону компанию. Он заплатит. И он же прикроет от чеченов.
– Заплатит, как же! – усмехнулся бухгалтер. – Двадцать процентов. Если будет в настроении.
– Не больше, – подтвердил Болховитинов. – Свою долю я отдам Ольгерту. На выкуп.
– И они вернут девочку? – усомнился Агуреев.
– Скорее всего да. Я разговаривал с очень серьезными людьми. Гарантий нет, но это их сучий бизнес.
– Неужели их нельзя прижать? – сжал огромные кулаки Колька.
– Как? – вопросом ответил Блоха. – Армии – нет. Милиции – нет. В Чечне они неуязвимы. А наши дети в Москве – в опасности.
– А у них нет детей? – спокойно спросил Мойша.
– А ты пойдешь брать их детей в заложники? – спросил Болховитинов.
– Если понадобится обменять на твоего сына… – невозмутимо ответил Мильштейн. – Ты же сам сказал: это – бизнес.
Болховитинов пристально посмотрел на своего бухгалтера:
– Мойша, ты спятил? Мы в Афгане так не делали!
– Но и они в Афгане так не делали, – неприятно улыбнулся Мильштейн. – Значит, мы просто отстаем от жизни.