Агуреев надолго задумался. Предложение странное, но не невыполнимое. И очень заманчивое. Правда, Ефиму тоже придется рисковать. Но он мужчина взрослый, тем более – сам напросился. В конце концов, года три назад, когда фирмешка Береславского попала в полную задницу, а «Четверка» ссуживала ей деньги на оборону, это тоже было небезопасно.
Конечно, сейчас Ефим рискует больше, признался себе Агуреев. Ну да ничего: жизнь длинная – еще сочтутся. И еще нравилось Агурееву, что после такой переделки – если она, разумеется, хорошо кончится – они уже будут друзья, а не приятели.
Постояв еще минут пять, мужики разошлись. Чего стоять, если все сказано? Дальше нужно принимать решение и действовать.
Агуреев зашел в каюту – Ева спала как убитая. Он разделся, сел на кровать. Потом взглянул на свой «Ролекс» – Блоха подарил с первых прибылей, сказал: «Колян, почувствуй себя «новым русским»!»
Теперь-то они знают («Я знаю», – поправил себя Николай. Что знает теперь Блоха – одному Богу известно), что «Ролекс» не единственные дорогие часы в буржуйском мире. Есть и покруче. А тогда Агуреев взял забугорный хронометр, аккуратно сложив лапу чашечкой и сильно боясь из нее часики вывалить – так вдруг задрожала. Не от жадности, конечно. От благодарности к другу – сам-то он не догадался сделать что-нибудь подобное.
Часы показывали девять утра. Время московское. Здешнее на два часа отстает, но Агурееву лень переставлять стрелки. В конце концов, если забудет про очередную кормежку, напомнят через мегафон.
Подумал про еду, и захотелось пожрать. Но до завтрака оставалось больше часа, так что можно еще чуток покемарить.
Николай лег на спину, потом перевернулся на левый бок – так живот меньше давил – и закрыл глаза.
И снова увидел Князя. Молодого, в застиранной полевой форме, чистенького и аккуратно выбритого.
14. Шестнадцать лет один месяц и семь дней до отхода теплохода «Океанская звезда»
Авиабаза советских ВВС, Афганистан
Старший лейтенант Агуреев, исполнявший обязанности командира зенитного дивизиона «шилок», действительно ожидал командира разведвзвода, которому надлежало помочь в какой-то предстоящей операции. Но то, что комвзвода окажется Сашка Болховитинов, Блоха, который, кстати говоря, даже в офицеры не выслужился, ограничась сержантскими лычками, был сюрприз! Старлей кулачищами потер воспаленные глаза. Видение не пропадало. А значит, через порог его штабной палатки переступил именно Блоха! Да еще недовольно поморщился, учуяв запах перегара и невымытых тарелок. Вот ведь пижон! Но он и всегда был пижоном!
Агуреев аж подскочил с койки, заключая в свои медвежьи объятия старинного дружка. Тот сначала недоуменно отстранился – как же, белая кость, а тут какой-то немного пьяный старлей! – но потом врубился в ситуацию и радостно обнял Николая.
– А мне даже фамилию не сказали! – объяснил Блоха. – Велели искать здоровенного и скорее всего поддатого.
– Вот с-с-суки! – с чувством, но беззлобно произнес хозяин. – Можно подумать, я алканавт.
– Здесь быстро спиваются, – серьезно сказал Болховитинов.
– Мне не грозит, – отмахнулся Николай. – Сюда столько спирта не завозят.
Они поговорили еще немного, после чего Блоха перешел к делу:
– Тебя поставили в известность о моей просьбе?
– В общих чертах, – уклончиво ответил старлей: когда его ставили в известность, он не вполне четко соображал. Хорошо еще, что майор из военной разведки тоже был в похожем состоянии. Нет, они не пьяницы, но полк сейчас стоит в резерве и надо брать от жизни все. Пока она дает.
На боевом же дежурстве Агуреев и сам не пил, и подчиненных держал жестко.
– Моя специализация – караваны, – взял быка за рога дружок. – Да, – вдруг спохватился он. – Я не один.
– Пусть заходит, – улыбнулся Агуреев. – У нас тут на всех хватит.
– Мойша, заходи! – крикнул сержант.
Полог палатки приподнялся, и через деревянный порог переступило нечто удивительное. И без того мелкий, чернявый солдатик с сиротской ефрейторской лычкой на погонах умудрился еще и сгорбиться! Тельняшка на нем была в сборочку, из огромных армейских ботинок жалко вылезали тонкие ножки, а голубой берет висел на острой макушке, как на колу. Бравый вид славного представителя десантуры дополняли довольно толстые очки с прочно привязанными к дужкам резинками.
– Где ты надыбал такое чудо? – заржал развеселившийся Агуреев. «Чудо» безразлично посмотрело куда-то сквозь Агуреева, бесшумно шевеля длинными тонкими губами.
– Если бы ты был душман, он бы тебя убил, – серьезно сказал Блоха. – А так только занес в память.
Агуреев осекся. Какое-то на войне имеющееся у всех чутье подсказало ему, что Блоха не очень-то и шутит.
– Да ладно! Я так, к слову, – неуклюже отговорился хозяин палатки. – Николай Агуреев, – представился он, протягивая свою лопату солдатику: со своими он и в армии предпочитал здороваться по-цивильному. Солдатик аккуратно ее пожал: руки у него, несмотря на сорокаградусную жару, были влажно-холодные и неожиданно цепкие, как у врача-хирурга.
– Семен Евсеевич Мильштейн, – представился он. И, помолчав, некстати добавил: – Ефрейтор!
Агуреев снова чуть не прыснул: нашел чем гордиться! Неужели он не знает старой армейской пословицы: «Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора»? Но – сдержался. Вообще первое мгновение знакомства с ефрейтором Мильштейном многих побуждало к веселью. А вот следующие – уже почему-то нет.
– Девятнадцать прыжков с парашютом, – отрекомендовал Блоха Семена Евсеевича. – И семь выходов на «тропу».
– Толково, – оценил хозяин. – А ты почему не офицер? – спросил Николай друга, переводя стрелки с его странного подчиненного. – И вообще, почему ты в Афгане, а не на своем траулере?
– Выперли меня с траулера, – улыбнулся Блоха.
– Поня-я-ятно, – протянул Николай. Ему и в самом деле было все понятно. По скупым письмам, полученным от Блохи еще за «речкой», он знал, что другу очень нравится дальневосточное море, но не очень – сплошные мухлеж и воровство, связанные с советским рыбным флотом. – Хорошо хоть выперли. Могли бы и утопить.
– Пытались, – лаконично ответил Блоха. – Потом решили, что проще снять броню.
– Силком сюда загнали? – поинтересовался Николай.
– Нет, почему силком, – улыбнулся Болховитинов. – Спросили, не побоюсь ли Афгана.
– На «слабо», как мальчика?
– Ага, – просто ответил Блоха и широко улыбнулся. И Колька, увидев родную улыбку, снова встал со стула и обнял друга.
– Как классно, что ты сюда приперся! – восторженно заявил он.
Блоха в ответ только молча улыбнулся. Он примерно так же относился к Огурцу, но не позволял себе открытых проявлений чувств. Зато выражение лица Семена Евсеевича Мильштейна изменилось: с сосредоточенно-настороженного стало расслабленным. Если б кто-то мог залезть ему в мозг, то сразу бы заметил, что запись об обиде, нанесенной ему несколько минут назад, теперь была стерта. «Как верный пес, – мог бы подумать этот наблюдательный кто-то. – Друзей и детей хозяина нельзя кусать, даже если они хватают тебя за хвост и уши».
А боевые командиры уже обсуждали детали предстоящих подвигов. Колька наливал себе вторую – а если считать с утра, то пятую. Сашка одну все же принял, но больше не стал. Мойша Мильштейн вообще отказался, и обычно хлебосольный хозяин почему-то не решился настаивать.
– Понимаешь, – жаловался Блоха другу, – эта сука летает и летает! Каждую неделю хоть раз – да примчится! Что она возит? Кому возит? Неизвестно!
– Опиши ее поподробнее. Ты сам-то ее видел?
– Да, даже дважды! Не очень большая, двухмоторная, с винтами. Она над приграничными горами набирает и на эту сторону тихо-тихо спускается! Если б сам не видел, не поверил бы.
– Планирует, – объяснил образованный друг-зенитчик. – Чтобы звуком себя не выдать. Видно, полевая ВПП где-то рядом. Потом подхватится движками и тут же плюхается. А может, если за штурвалом большой мастер, вообще с планирования становится на глиссаду.
– Что такое глиссада? – поинтересовался молчавший до этого Семен.
– Траектория выхода на посадку, – объяснил Агуреев. – А что, РЛС наших там нет?
– Издеваешься? – улыбнулся Блоха. – Какие там РЛС! Ребята-погранцы на заставах, нос боятся высунуть, да мы. Авиация, правда, подлетает – по запросу. «Су двадцать пятые» очень серьезно работают. Вертолеты похуже, «Ми двадцать четвертые», «крокодилы», знаешь? Они там уже на пределе дальности, много взять не могут.
– Еще б не знать, – ухмыльнулся зенитчик. – Мне на боевом дежурстве в первую же ночь приснилось, как мои салаги «крокодила» сшибли. В холодном поту проснулся.
– А разве «ответчики» не стоят? – снова спросил Мойша. – «Свой – чужой».
– Это ж артиллерия! – как маленькому пояснил старлей. – Ствольная артиллерия! Поймал в радар сопровождения, произвел захват, подвел к зоне поражения – и пали! А иногда вообще без радара, вручную. Кстати, хреначит «шилка» – дай Бог.
– Сколько в минуту? – не отставал настырный ефрейтор.
– Теоретически – тысячи. Сплошная струя из огня и железа!
– А практически? – копал до упора Семен Евсеевич.
– Практически… – задумался зенитчик. – У нее антифризное охлаждение стволов. Но все равно на каждые сто выстрелов нужно примерно десять секунд стоять. Нормальная очередь – до ста пятидесяти снарядов. А после трех тысяч выстрелов меняем ствол.
– Через несколько минут стрельбы менять ствол? – удивился и Болховитинов.
– Да не стреляют такие пушки целыми минутами! – подивился их тупости старлей. – Сам посуди, при скорости девятьсот километров в час какой-нибудь «старфайтер» пролетит два километра за восемь секунд.
– А почему два километра?
– Потому что реальная дальность эффективной стрельбы – километр. Максимум – полтора, – стараясь не усложнять, объяснял непросвещенным зенитчик. – По наземным целям – чуть больше.