Но – по порядку.
Сегодня утром умотала на реактивной «метле» моя «любимая» Ева. У нее какие-то очередные заморочки. Глобальные. Точнее – антиглобальные: поскольку она – антиглобалистка. В аэропорт дама поехала на такси, Агуреев ее не провожал. Сей милый факт очень порадовал мое утомленное любовью сердечко. Может, они поссорились?
Хотя – вряд ли. Я выдаю желаемое за действительное. Ну да грех небольшой: чего бы девчонке не помечтать?
Да и что мне остается делать? С Кефиром – все порвато-растоптато. Слава Богу, что «Арбатское» оказалось в нужном месте. Иначе – после его любви – я бы чувствовала себя очень хреново. Все ж таки ребеночек – это еще не все. От Кефира – не хочу. Хочу – от Агуреева. В общем, решила подождать Колю. Тот, правда, пока не в курсе, но я умею добиваться своего. Не мытьем, так катаньем. Главное – не суетиться: какие наши годы?
Ну вот. Сейчас зареву. Поэтому буду писать про круиз. Береславский говорит, что писание дневников – упорное и ежедневное, с тщательным выписыванием мелких деталей – есть лучшая тренировка для журналиста и писателя. А я ведь журфак закончила! Кефир всегда считал меня бездарью, но Ефиму Аркадьевичу так не кажется: он посмотрел мои опусы и похвалил за стиль и чувство юмора. Правда, назвав его «специфически девичьим».
Так что – буду оттачивать стиль и детали. Прямо сейчас.
Итак, опишем характерных – с ударением на втором слоге – персонажей.
Коля мой ходит по кораблю в линялых шортах, которыми раньше, наверное, его водитель протирал машину. Майка у него желтая, с темно-синей надписью «I love Dostoevski». Почему Dostoevski – скрывает. Может, думает, что это – пиво?
(Вот ведь я гадина! Ну зачем так? Разве что – от неразделенной любви-с…) Но – продолжим «деталировку». На шее – косынка бандитская, на носу – темные очки китайского производства. Причем, думаю, и среди китайских они не были дорогими.
Вчера он, кстати, майку снял – позагорать решил в укромном месте, где Береславский устроил тайное лежбище. Но я все их точки знаю и пару раз мимо продефилировала. Так что обнажался любимый почти на моих глазах. На спине – огромный шрам, от низа лопатки почти до поясницы. Наверное, с афганской войны, он никогда ничего про войну не рассказывает. Мне стало его так жалко, что чуть слезы не потекли.
Он ведь на самом деле весь больной! Шахтеры да бизнесмены – у нас самые болезнетворные профессии. Наверняка его надо кормить по диетам, наверняка ему нельзя острого, наверняка нужно есть по часам.
Да только кто за ним будет следить, не эта же вертлявая, глобально-озабоченная мымра! Так что Николай Максимович кушает все подряд, причем преимущественно – с градусами. Нет, он, конечно, не пьяница. Но тот, кто его любит, не имеет права пускать все на самотек.
Только вряд ли Ева его любит…
Поехали дальше.
Ходит мой Коля в основном на пару с Береславским, если тот не на лекциях. Тоже тот еще хлыщ! Одет примерно аналогично, а вчера я наблюдала его вообще в одном носке, разных туфлях и рубашке наизнанку (про незастегнутые брюки – опустим). Мой любимый пока себе такого не позволяет. Но – все впереди: как говорится, с кем поведешься.
Да, Ефим Аркадьич – не пьет. Точнее, не пил, потому что вчера вечером, уже после швартовки, они так нажрались с моим любимым-единственным, что Муса с Алехой тащили их под руки. В честь чего – пока не знаю.
Знаю только, что утром Береславский прочитал нам классную лекцию, в которой самыми приличными словами были «пьезоструйное сопло с изменяемым размером капли». У меня так сразу же ассоциации с насморком проявились.
А потом мисс Марпл – так Береславский припечатал бабку Евстигнееву – застукала его с новой теткой, тоже семинарской (я ее постоянно вижу на лекциях – в общем, ничего, в круизе сгодится). Людмила Петровна по секрету рассказала мне. Она своим Ефимчиком гордится, а я думаю – кобель как кобель. Свалил из дома – и давай куролесить. Все они одинаковые.
… Перечитала и – ужаснулась. Что же я такая злая? Ведь все совсем не так. На самом деле Береславский – нетухлый дядька. А его амурные подвиги не делают его хуже.
Пошли дальше.
Мисс Марпл. С ней тоже была история. Вчера стоим с Людмилой Петровной на нижней палубе – перед самой швартовкой в Ла-Корунье – и смотрим, как маленький толстый буксир тащит нашу «Океанскую звезду» к причалу. Рядом с нами – Аркадьич с фотоаппаратом, фиксирует исторический момент – в соответствии с моей просьбой.
Вдруг подходит Кефир с девчонкой-горничной. Весь на понтах – уже забыл, как удирал после неудачного утопления Хусейна.
Хусейн был тут же, на руках у Людмилы Петровны. Увидел Кефира – губку верхнюю поднял, зубки маленькие белые обнажил и зарычал, аж носик черный затрясся (интересно, эти детали удовлетворили бы Береславского? По-моему, получилось нормально: зримо и выпукло).
И тут Кефир сделал ошибку. Вместо того чтоб извиниться и загладить позор, он погрозил песику своим идиотским пальцем. Хусейн, не будь дурак, в палец вцепился. Все, конечно, заржали.
У Кефира сделались бешеные глаза: он терпеть не может, когда над ним смеются.
– Убью! – заорал Кефир. А веселая Людмила Петровна вдруг оскалилась почище Хусейна и обложила Никифорова таким матом, какого я в жизни своей не слышала! Даже от мужиков! Тонкий старушечий голосок придавал сцене особый колорит.
И это еще не все! Далее она развернулась и врезала ему сухонькой ручкой. Такая была конкретная затрещина! Голова Кефира аж качнулась!
Я сама все видела, своими глазами. Если б не видела – не поверила бы. Вот тебе и божий одуванчик.
И еще одну вещь заметила наблюдательная Даша. Когда старушка врезала Кефиру, наш добрый толстый препод как-то весь напрягся и поджался. Нет, он не стал худее или мускулистее – пузо по-прежнему нависало над ремнем штанов. Но от него буквально повеяло какой-то ледяной опасностью! К счастью, Кефир это тоже понял и свалил внутрь.
Однако метаморфоза с Аркадьичем меня поразила: неужели все мужики такие? Вроде бы добрый, ручной. Пузатый и домашний. А попадает в соответствующую ситуацию – и вот уже зверь.
Откровенно говоря, я думаю, что мой Коля – такой же. Столько воевать и никого не убить? Это – вряд ли. Может, потому он такой подавленный? Ведь характер-то у него ласковый. А ласкать ему некого. Не эту же напыщенную куклу…
Ладно. Летописец не должен зацикливаться на личном. Поэтому пишу и про Еву. Сразу предупреждаю: ничего хорошего о ней не напишу. Даже если она всех голодных пятью хлебами накормит.
НУ НЕ ЛЮБЛЮ Я ЕЕ! НЕ ЛЮБЛЮ! (Так в тексте: большими буквами. – Примеч. изд.)
Хотя такая эффектная стерва!
Мы гуляли по Амстердаму и вели светскую беседу. А гуляли, кстати, в знаменитом квартале красных фонарей. Это – не метафора: фонари действительно красные. Не фонари даже, а обычные люминесцентные лампы, только малинового цвета. Они сверху или сбоку подсвечивали большое окно без переплета. Вся улица была в таких окнах. И в каждом окне тихо стояла или, наоборот, зазывающе пританцовывала полуодетая нимфа. В основном – в белых трусах и лифчиках, хотя наблюдались и в черных.
Дамочки были всех цветов, возрастов и размеров. От красоток до уродищ. Такие попадались работницы секс-фронта, что просто диву давалась – любой извращенец нашел бы свое. Неудивительно – их здесь только официально зарегистрированных более пяти тысяч. У них есть свой профсоюз и даже собственное радио. Я имею в виду проституток, а не извращенцев.
Все эти познания – от Евы, у нее и в здешнем профсоюзе друзья. И Ева явно гордилась тем, что эти дамы перешли из разряда отбросов общества в разряд полноценных граждан. Аж светилась от счастья, рассказывая, как они добились установки в каждую комнату свиданий кнопки экстренного вызова полиции. Как будто сама здесь работает…
Опять я не по делу. Ничего плохого нет в том, что девицы стали платить налоги и перестали быть бессловесной жертвой сволочей-сутенеров. Просто все, что исходит от Евы, кажется мне отвратительным.
А между тем в Амстердаме она таки совершила свой очередной подвиг. Причем – на глазах всей нашей честной компании.
Мы уже шли к порту. Пешком шли – такси решили не брать. И увидели мужика – моряка, судя по всему, – который таскал за волосы чернокожую девчонку. Ну – таскал и таскал. Мы было прошли мимо, но приостановились, потому что приотстала Ева: у нее кончились сигареты, и она заскочила в магазинчик.
Решили подождать, чтоб не растеряться.
А морячок – или кто он там был – перешел тем временем к более жестким методам, нахлестывая даму по пухлым щекам: не знаю уж, чем та девица его обидела. Но все равно избиением это нельзя было назвать – бил не в силу. Хотя издевательством – конечно. Я б даже Коленьке своему не позволила так с собой обращаться.
Эта же негритянка – позволяла. Пыталась лишь что-то ему визгливо объяснить.
И тут из-за угла вышла Ева.
Увидела картину унижения и оскорбления африканских трудящихся – и прямо на глазах конвертировалась в маленькую злобную фурию, кем она на самом деле и является. Крутнулась как волчок, подскочила к матросику и начала его охаживать, причем не только руками, но и ногами.
Девица от такого заступничества аж обомлела. Мои мужички тоже полетели к эпицентру, и я с ужасом ожидала международного конфликта, дай Бог – невооруженного (хотя Ефим Аркадьевич мгновенно подобрал какую-то грязную дубину, интеллигентно пару раз стукнув ею об асфальт. Надо понимать – сбивал грязь, боялся испачкать парня. А может, проверял прочность кола. Мой же Коленька дубин не искал – потому как две дубинищи всегда при нем).
Однако конфликта не случилось: пораженный внезапным налетом морячок позорно ретировался, бросив свою чернокожую «грушу». А Ева по-английски начала выговаривать даме, что, мол, надо уметь себя защищать. На что дама произнесла длинную тираду слов из тридцати, без пробелов. Половину из них занимала концептуальная связка «fuck you». С не менее чем тремя восклицательными знаками на конце.