Впрочем, это дела не меняет. Морячок свою подружку – может, и любя, но – лупцевал. И защищать ее полезла только Ева – у меня даже и мысли такой не возникло. Возникла другая – побыстрее свалить оттуда, чтоб он и к нам не привязался. Так что, если быть точной, смелой и самоотверженной из нас оказалась только одна княжна. Может, поэтому Колина жена она, а не я?
Но – не будем о грустном. А будем – про экзотические путешествия и характерные – теперь уже с ударением на третьем слоге – детали, как учил нас великий Береславский.
Из экзотики после Амстердама еще был Лондон. Во-первых, стояли мы не в Тилбери, где обычно останавливаются все туристические суда и откуда в город – только на машине, а прямо в Темзу зашли, зацепившись за якорную бочку напротив их знаменитого Тауэра И здесь соригинальничали: мисс Марпл так вообще заявила, что «Океанская звезда» от кого-то постоянно прячется. Иногда мне тоже так кажется: по-моему, еще ни одна стоянка не совпала с планом, кроме нынешней, в Ла-Корунье.
По Лондону Николай с нами не гулял, как и во всех остальных портах, кроме Амстердама, в котором мы стояли всего шесть часов. И где Николай, похоже, просто сбежал от Мусы с Алехой, утомленный их опекой.
В лондонской же компании была мисс Марпл, ее любимый Ефимчик и девушка Катя со своим бюрократом, который в свободное от коррупции время был очень приятным в общении человеком. Кроме того, Михаил Иванович – так зовут чиновника – скорешился с Береславским на почве любви к пиву и дорогим часам.
Да, чуть не забыла: с нами еще был Хусейн Людмилович, пес Людмилы Петровны, как и я, не любивший Игоря Никифорова. Эти идиоты вынесли его в обычной хозяйственной сумочке, сквозь границу, прямо в столицу Англии.
Граница, правда, была чисто условная: мы сначала по трапу спускались с борта «Звезды» на маленький открытый катерок, который отвозил нас на дебаркадер. Там проходили сквозь железные ворота, которые охраняла никак не вооруженная дама, лишь слегка моложе нашей Евстигнеевой. Она не досматривала никого, и было бы совсем странно, если бы она вдруг кинулась досматривать нашу мисс Марпл. Но все равно я сочла такие выходки рискованными: если бы Хуссейн загавкал, его бы арестовали раз и навсегда.
Когда мы отошли подальше от границы и Хусейн уже успел побрызгать на хилый стволик лондонского деревца, я все-таки спросила бабульку:
– А если бы он загавкал?
– Он что – дурак? – изумилась Евстигнеева. – Он что, не понимает, чем это кончится?
Честно говоря, я сомневалась, что Хусейн это понимает. Тогда бабулька поманила меня пальцем, я нагнулась, и она горячо зашептала прямо мне в ухо:
– У моего парня – пять дипломов.
– А почему шепотом? – в свою очередь, спросила я.
– Чтоб не загордился, – спокойно ответила старая дама и рассказала, что в свободное время – а у нее оно после ухода на пенсию все было свободное – любит образовывать (так и сказала, не дрессировать, а образовывать) своего песика на какой-то специальной кинологической базе. Заведовал ею бывший ученик Людмилы Петровны, в результате чего у зверька и появились упомянутые пять дипломов о высшем собачьем образовании. – ОКД, ЗКС… – Она начала на неведомом языке перечислять ученые степени кобелька, но закончить ей не дали: Ефим Аркадьевич обнародовал очередную, как ему казалось, гениальную идею.
– А пойдем посмотрим лондонское «дно», – заговорщицки предложил он.
– А оно нам надо? – спросила я, вспомнив, как на амстердамском «дне» пьяный моряк стучал чернокожей даме по лицу. – Может, лучше в парадный центр?
Но меня не поддержали. Михаил Иванович тоже захотел на «дно», а девушка Катя, понятное дело, хотела туда, куда и Михаил Иванович. Я было поискала сочувствия у розовокудрой Людмилы Петровны, но та тоже не стремилась с псом в центр: ее кто-то успел напугать, что в Лондоне хозяина собаки, не имеющего с собой совка и мешочка для какашек, может оштрафовать любой английский мент, по-ихнему – бобби.
Короче, мы стремительно, а точнее – быстрым шагом, пошли на «дно». Идти пришлось недолго: грязные оборванные личности стали попадаться уже минут через пятнадцать быстрого хода.
Около одного из них Хусейн моментально присел и как-то странно – один раз – тявкнул. Людмиле Петровне пришлось потрудиться, чтобы оттащить песика от испуганного маргинала.
– Что это было? – спросила я.
– Точно не знаю, – скромно сказала Евстигнеева. – Может, героин. А может, кокаин. На взрывчатку он реагирует по-другому: делает стойку.
– Дипломы? – догадалась я.
– Ага, – с гордостью подтвердила бабулька.
А еще раньше мы едва не потеряли для общества нашего Береславского – прямо на красивой, ярко освещенной улице, заставленной расцвеченными неоном увеселительными заведениями. Он захотел пить и, сказав, что догонит, зашел в одно из них.
Михаил Иванович закурил сигаретку, Людмила Петровна – папиросину, а девушка Катя, не курившая в присутствии своей матримониальной цели, жевала жвачку. Я же стояла и злилась: опять ввязалась в какую-то совершеннейшую хрень. Наверное, у меня совсем нет силы воли, раз со мной никто не считается.
И тут наша бабка выдала:
– Похоже, пора выручать Ефимчика.
– С чего вы взяли? – усомнилась я.
– Чегой-то из этой двери одни пидоры выходят, – просто объяснила бывшая учительница русской литературы. – Вряд ли Ефимчику там понравится.
Тут и я заметила, что в дверь заведения заходят и выходят исключительно мужики. И – либо очень уж мужественные, либо из тех, кто все время поправляет прическу. Мне даже полегчало, когда я представила себе рожу Ефима Аркадьевича, понявшего, куда он забрел. Совесть при этом меня не мучила: не трахнут же его там – все ж таки центр Европы.
Как оказалось, Людмила Петровна придерживалась обратного мнения: она отдала мне конец хусейновского поводка и поперлась в эту «Голубую устрицу». Но не успела зайти – став, возможно, первой посетительницей данного Содома, – как дверь распахнулась и на улицу выскочил презлющий и весь красный Ефим.
– Рвем когти! – рявкнул он, вырывая у меня поводок с Хусейном на конце и увлекая за собой опешивших «руссо туристо». Мы не заставили себя ждать, а из вновь открывшейся двери вылезло сразу двое педерастов, выкрикивавших нам вслед какие-то проклятия. Причем один стоял прямо, а второй – сильно согнувшись, хотя тоже что-то орал.
– Не обращайте внимания, – произнес, не снижая ходу, Ефим: бедный Хусейн, как шарик, чуть не через голову катился за ним на своих коротких лапках.
Береславский остановился, лишь эвакуировавшись метров на сто. Людмила Петровна тут же схватила на руки запыхавшегося песика.
– Неужто вам там не понравилось, Ефимчик? – отдышавшись, игриво спросила Евстигнеева.
– Ни в малой степени, – учтиво ответил тот. – Там нет ни одного в моем вкусе.
Михаил Иванович покатывался, расспрашивая у Ефима детали его экскурсии. Так, незаметно, мы наконец добрались до «дна».
Вокруг резко увеличилось количество волосатых, неряшливо одетых людей, а на улицах стало грязно. Впрочем, не грязнее, чем в среднем на наших улицах.
Но самое главное – казалось, сменился воздух. Он стал каким-то сладковатым, временами сгущаясь до перехватывания горла.
– Господи, как давно я этим не дышала! – сладострастно сказала Людмила Петровна.
– Чем? – не поняла я.
– Малой «дурью», – вроде бы как ответила Евстигнеева.
– А где вы, Людмила Петровна, наркоманили? – ехидно спросил Береславский, не забывший ее шуток по поводу «Голубой устрицы». – На большой перемене с завучем?
– Не-а, – скромно улыбнулась старушка, тряхнув кислотными буклями. – В пустом бараке с «вертухаем».
– Почему с «вертухаем»? – смутился Ефим.
– Потому что он меня хотел, – объяснила Людмила Петровна. – С лесоповала снял и «косяками» расплачивался. Добрый был, мог бы и бесплатно, – горько добавила она.
А меня снова взял ужас, как после первого прочтения вырвавшихся из советского подполья зэковских книг. Там я обмирала, потому что в моем не подготовленном к новым знаниям мозгу открывалось страшное. А здесь – потому что эти ужасы вдруг перелезли из книги прямо в мою жизнь. Вот она, рядом идет, полвека назад – такая же девчонка, как и я. Страшно даже подумать – стать бессловесной вещью в подлых руках.
– Так это марихуаной пахнет? – удивилась я, инстинктивно пытаясь уйти от ранящей темы.
– Да, детка, – улыбнулась Евстигнеева. – Если б не она, я б тогда повесилась. Даже веревку припасла. А так – уходишь в кайф, слабая ведь была, и спишь. Проснешься – есть охота, опять не до петли. А там бабы с работ возвращаются. Короче, я к анаше претензий не имею.
– Но это ж вредно! – не выдержала я гимна конопле.
– Смерть вреднее, – объяснила Людмила Петровна. И, уже обращаясь к Береславскому, попросила: – Слушай, Ефимчик, может, купишь мне «косячок», а? А то я по-английски – не очень.
– Это опасно! – заволновался чиновник. – Связываться с наркотиками – сумасшествие.
– А почему нет? – выпендрился Ефим. – Если женщина хочет.
Вот за это я и люблю Ефима Аркадьевича.
Короче, через пятнадцать минут мы – чиновник с девушкой Катей нас покинули, не желая влипнуть в историю, – уже сидели на корточках за какой-то помойкой и смолили вонючие сладкие сигареты. Точнее, смолила только старушка Евстигнеева, она же и сидела на корточках, в экономной зэковской позе. Мы же стояли рядом и ждали ее.
Элегантная бабулька, присевшая на корточки с изрядным «косяком» в зубах, смотрелась уморительно: слезы, потекшие по ее морщинистым щекам, были видны только при пристальном рассмотрении.
Мы с Ефимом – рассмотрели. И нам не было смешно.
Обратно возвращались притихшие.
А перед самой границей наша бабка что-то испугалась: видно, воспоминания ударили по нервам. Она попросила Ефима отвлечь пограничницу, пока сама потащит Хусейна. Перед операцией минут пять на полном серьезе о чем-то договаривалась с псом.