За какую-то пятилетку – уж так привыкли считать в советское время – построил себе дом в пригороде Грозного. Не новорусский, но и уж точно не советский: двести квадратов полезной площади на участке в семнадцать соток, дворовые пристройки, водопровод, и уже начали тянуть газ.
Живи и радуйся! Муса и радовался. Даже частые отлучки не омрачали семейной жизни: в верности своей жены он был уверен на сто процентов, а слезы расставаний через две недели сменялись более чем теплыми объятиями.
Все кончилось с развалом СССР.
Муса был, конечно же, не против роста национального самосознания. И он был, конечно же, за учет национальных особенностей чеченского народа. А то что это такое – не может выйти на улицу с кинжалом деда на поясе! Разве он не чеченец? И еще его безмерно возмущало замалчивание трагедии изгнания Сталиным чеченского народа. В его собственной семье из буранных казахских степей вернулось меньше половины.
То, что попросили потесниться краснорылых коммунистов, прикипевших ж…ми к начальственным креслам, – тоже хорошо. И приходу Дудаева Муса аплодировал, как все: нормальный боевой генерал, не то что прежние казнокрады.
А вот дальше пошли сомнения. Принижать коренную национальность – отвратительно. Но делать героем каждого, у кого в паспорте «правильная» запись, – разве это верно? Можно подумать, мы в день зачатия выбираем, от кого родиться!
Очень не понравился ему и начавшийся отъезд «русскоязычных», постепенно ставший похожим на бегство. Но здесь уже надо было выражаться аккуратно: слишком многие вокруг немало имели, наживаясь на продаваемых за бесценок жилье и имуществе убегающих! А чтоб бежали быстрее и продавали дешевле, их начали понемногу подгонять: сначала – грязными статейками в «патриотических» изданиях, потом и колюще-режущими инструментами: огнестрельные были, как правило, ни к чему – ведь жертвы не имели возможности сопротивляться.
Муса не раз прятал русских – и не только русских – в своем доме, пока несчастные не договаривались о путях относительно безопасной эвакуации. Неделю скрывалась у него престарелая тетка Агуреева, которую звали, как героиню старого произведения, Агафьей Тихоновной. В Грозном родилась она сама, ее отец и ее дети, а теперь бабке пришлось прятаться чуть ли не в погребе, как партизанам при немцах: ее буквально затерроризировал молодой сосед-чеченец, требовавший от нее фамильного золота.
Муса спасал старуху бескорыстно. Ни о каком вознаграждении и речи быть не могло. Но в жизни, как и в сказках, зло и добро возвращаются к их сотворившему. Вопрос только в том, как скоро.
Когда Мусе пришлось спасаться самому, в Москве ему помогал доселе неведомый старухин племянник Николай. Но это было гораздо позже.
А пока события шли своим чередом. Не прошло и пары лет, как из нечеченцев остались только те, кому бежать было некуда и не к кому. А бандитам, оставшимся без легкой добычи, пришлось заняться соотечественниками, благо бандиты – националисты нестойкие: попался свой – за хорошие деньги можно грохнуть и своего.
Это случилось в конце 93-го. Муса уже давно не летал в Салехард, перебиваясь случайными заработками. В Россию, куда звали многие уехавшие коллеги, так и не выбрался. По ряду соображений. Считал, что в трудные годы надо быть со своей Родиной. Надеялся, что скоро накипь схлынет и свободной Ичкерии понадобятся образованные труженики. Но самое главное – так трудно было срываться в неведомое из своего ухоженного, богатого дома! Тем более что каких-либо страшных разворотов событий Муса не предполагал: в конце концов, он, слава Аллаху, чеченец уже, наверное, в тысячном поколении. И за его спиной – тейп. Ведь в супервыгодные командировки на Север он в свое время попал тоже не только по воле Всевышнего.
Все получилось гораздо хуже. Нет, не то слово. Гораздо страшнее.
Он бы никогда не поверил, что такое возможно. Ночью пришли люди с автоматами и даже без масок. Открыто сказали, что они – от Арби Тукаева, «слава» о котором уже гремела по всей республике. Этот бывший колхозный счетовод на волне патриотизма стал командиром местного военизированного подразделения. Ему даже оружие выдали в центре, дабы в случае нападения Империи было чем отбивать натиск гяуров. Он оружие принял, после чего начал грабить всех, кто не входил в его тейп. А от грабежей до убийств дорога оказалась совсем короткой. Очень скоро банда получила четкую специализацию: похищение людей. Воровали богатых чеченцев, за которых реально отдавали настоящий миллион настоящей валюты. Но не брезговали и простыми работягами, возвращаемыми за пару сотен баксов. Неоплаченные «головы» превращались в сельскохозяйственных рабов или трупы.
Дудаевская власть вроде как пыталась с ним бороться. Но, во-первых, подобных тукаевых – может, чуть меньшего масштаба – становилось безобразно много, а во-вторых, ичкерийские милиционеры, призванные бороться с этой работорговлей, как-то потихоньку-полегоньку, стали в ней посредничать: надо же людям кушать свой кусок хлеба.
Да и кто будет жаловаться? Освобожденные молчат, потому что боятся. Трупы молчат, потому что – трупы.
Муса смотрел на ублюдков, деловито снующих по его дому, и сглатывал слезы страха и унижения. За всеми его движениями следил автомат. Абу Кафтаев – так звали его обладателя, – не сводя ствола с хозяина, деловито пересчитывал найденные в комоде деньги.
– Еще давай, – почему-то по-русски сказал он.
– Больше нет, – ответил Муса, желая только одного – чтобы эти люди ушли из его дома до того, как в соседней комнате проснутся дети.
– Плохо, – сказал Кафтаев. – Нужно еще три тысячи долларов.
– Я сейчас не работаю! – ужаснулся Муса. – Где я их возьму?
– Это тебе решать, – равнодушно сказал Абу. – Найдешь – позвони. – Он черканул номер телефона. – Мальчик вернется целый и здоровый.
– Вы что творите?! – охнул Муса. За ним в голос завыла жена.
– Заткни свою! – потребовал Кафтаев. Вряд ли кто-то из соседей пошел бы заступаться за жертв налета – у входа стояли двое в камуфляже, – но лишних проблем и ему не хотелось.
– Вы же чеченцы, – тихо сказал Муса.
– Твой сын вернется целым, – теряя терпение, сказал Абу. – А деньги нужны на оборону. Должен же кто-то вместо тебя воевать за родину, – съязвил он, намекая на интеллигентские дефекты его биографии.
Муса обнял жену, дождался, пока она затихнет, сдерживая бессильные стоны, и сам, своими руками, одел сонного теплого Руслана. Потом на руках вынес его к машине, ощущая физическую боль от необходимости передать мальчика этим шакалам. Чтобы ребенок не испугался, поцеловал его в мягкие волосы на макушке и сам посадил в машину.
Утром пошел в Министерство шариатской безопасности. Там посочувствовали, но помочь ничем не смогли. У выхода его догнал капитан, предложил приватно посодействовать в освобождении сына.
Муса отказался и начал собирать деньги. Деньги собирались почти неделю. Что-то дали влиятельные родственники – к сожалению, не настолько влиятельные, чтобы добиться наказания выродков и возвращения ребенка без выкупа. Что-то – земляки, бывшие коллеги по работе. Тысячу он занял у московского друга, с которым долго работал «на Северах» – так это было принято называть. В Москву и обратно ехал на поезде, тогда еще ходившем. И на том, и на другом пути поезд грабили местные тукаевы.
Сопровождавший состав милицейский патруль предпочел ничего не заметить. Правда, грабили в основном нечеченцев. Да двух молодых девчонок сняли с поезда, тоже русских, повели куда-то за собой, несмотря на их крики и плач.
Мусе вдруг показалось, что он смотрит старый фильм про бесчинства махновцев. Заступаться за девчонок он не пытался – какой смысл? Если собственного ребенка не смог отстоять…
Вернувшись в Грозный, по телефону, оставленному ночным гостем, связался с посредником. Те работали четко – и в самом деле бизнес. Ровно через три часа после передачи денег сынок был дома, здоровый и невредимый. Из его рассказов Муса понял, что жил он в семье, в обычном доме, где за ним ухаживали не хуже, чем, скажем, за теленком или барашком, – и это правильно, потому что мальчик стоил дороже теленка или барашка.
И еще одно соображение поразило Мусу: мальчик жил среди большой многодетной семьи, в которой наверняка все знали, кто такой Руслан и зачем он у них живет. Просто такой вот бизнес. Не самый страшный вариант, кстати: Русланчик приехал, слава Аллаху, здоровенький и даже посвежевший на сельском воздухе и свежих харчах. Этим никак не могли похвастаться многие другие заложники, для которых в огромных домах, в изобилии растущих в родовом селе Тукаева, были специально предусмотрены зинданы – подземные тюрьмы, наглухо забетонированные и со специально выведенными из стен стальными кольцами для крепления кандалов.
Основательно подходили к делу односельчане Тукаева. Не менее основательно, чем любой другой бизнесмен, собирающийся сделать капитальные вложения в свои средства производства…
После возвращения сына Муса купил на рынке автомат и три рожка с патронами. Это было так же просто, как прикупить творогу или музыкальный центр. Автомат был гораздо дороже творога, но существенно дешевле музыкального центра. Продавец, пересчитав деньги, пожелал покупателю удачи.
Каждый вечер он караулил дом на пару с соседом, тоже после той истории вооружившимся. Но сына опять украли. Прямо из булочной, куда он пошел за хлебом.
Напомним, что никакой войны с Россией тогда еще не было и Ичкерия была такой свободной, что свободнее просто не бывает.
Заледенев душой, Муса ждал звонка и дождался его. Звонил не Абу, но уже на следующий день Муса знал, что это все та же тукаевская свора. Бизнесмены они были все же неважные: хороший бизнесмен никогда не станет доить корову до полного ее истощения. Но в свободной Ичкерии жаловаться на их плохой маркетинг было некому.