Теперь мальчик стоил десять тысяч долларов. Муса продал дом, украшения жены и все имущество, но в то время десять тысяч долларов за это получить было нельзя. Похитители деньги – семь тысяч двести – взяли, однако на этот раз сына не вернули. В бизнесе недоимок быть не должно.
Муса метался как оглашенный, но собрал еще только полторы. Его опять похвалили, однако твердо сказали, что мальчика без полного выкупа он не получит.
И здесь психика нормального человека не выдержала. Муса, обещав принести недостающее, сбегал домой за автоматом и прямо у места встречи выпустил в поджидавшего «делегата» все тридцать полновесных патронов. Он даже испытывал какое-то ранее неведомое удовлетворение, когда сразу умершее тело прыгало по грязному асфальту под градом выпущенных вплотную пуль.
Его забрали в тюрьму, откуда выпустили через два дня: один из родственников дошел чуть не до Дудаева.
С помощью родных и старых друзей Муса с женой все же засобирались в Россию: по слухам, там влиятельных чеченцев было побольше, чем в Чечне. Оттуда они надеялись вытащить Руслана.
Но уехать не успели: родственники убитого посредника открыли огонь, еще не заходя в дом. Таню убили сразу, она даже не поняла, что случилось. Дочке пуля попала в ножку, однако Муса стрелял хорошо, и нападавшие на штурм не пошли, занявшись тяжело раненным членом семьи. Мусе удалось вырваться из блокированного дома.
Так он и приехал в Москву, с забинтованной дочкой на руках и без копейки денег в карманах. И даже не похоронив жену. Когда он дозвонился до Агафьи Тихоновны, старухи родственницы Агуреева, это была уже третья или четвертая попытка найти ночлег.
Два дня он проспал, потом занялся поиском влиятельных чеченцев.
Их и в самом деле было много, однако никто влиять в пользу Мусы не захотел, и тот с ужасом понял, что может и не увидеть своего сына. Он вообще часто ловил себя на мысли, что порой не верит в происходящее. Вот он – школьник. Вот он – студент. Вот – инженер на северной буровой. А вот – жалкий беженец из собственной страны, вдовец, у которого даже нет возможности обнять собственного сына.
Дополняла картину безумия веселая столичная жизнь, полная неона, лакированных «мерседесов» и песен в ритме «120 ударов в минуту».
Вот в такой момент и подхватил его Мильштейн, собравшийся в отнюдь не увеселительную прогулку по Ичкерии. Бывший инженер согласился, не дослушав. Единственно интересовавшим его гонораром была помощь при визите в родовое село Тукаева Сенги-Чу, где он надеялся отыскать Руслана. Семен легко согласился: первым на очереди была работа с бандитами, выкравшими Эльзу. А если дело с ней выгорит, то Блоха и Огурец будут спасены. Спасены им, Семеном Мильштейном, бывшим «чмо» из московского призыва. От такой перспективы Семен был готов на десерт заняться даже Тукаевым, тем более что все они были для него на одно лицо.
Третьим был Алеха, который лет триста назад, наверное, стал бы флибустьером. То есть тоже бандитом, но зацикленным не только на кровавой жестокости, а скорее на свободе и вольных морских ветрах. Алеха тоже застал Афган, правда, самый кончик, и искренне жалел, что эта заваруха так быстро кончилась. Люди из «Четверки» ему сразу понравились, они хорошо платили и обещали не бросить, если подранят. Алеха поверил им и начал служить не за страх, а за совесть.
Вот такая троица продвигалась в сторону села Сенги-Чу, успешно обходя многочисленные проверки документов и блокпосты. Чаще всего помогал чеченский язык Мусы вместе с их общим внешним видом. Иногда срабатывала некая бумажка, полученная еще в Москве от одного из многочисленных приятелей Агуреева. Ее добыл не сам приятель, Ефим Береславский, а его зам по безопасности, бывший подполковник Ивлев. Бумажку следовало показывать, если на посту стояли не ополченцы, а профессиональные менты, и действовала она пока прекрасно.
Но все отдавали себе отчет в том, что в Сенги-Чу им не поможет ни одна бумажка, даже если б ее подписали Ельцин вместе с Дудаевым и Рейганом в придачу. Здесь понимали только один язык – язык силы. Ну и, может быть, еще язык денег.
В Сенги-Чу находились обе цели опасного путешествия. В самом поселке, вотчине Арби Тукаева, в одном из домов жил без папы и без мамы мальчик Руслан. А в двенадцати километрах от села, уже в горах, к которым вела не при любой погоде проезжая дорога, находился, выражаясь по-русски, хутор, в котором, по имеющейся информации, содержалась Эльза.
Информация стоила более восьми тысяч долларов – дороже, чем остаток долга Мусы. Впрочем, с учетом исполосованного автоматными очередями тукаевского родича счет мог существенно увеличиться.
Начинать решили с Эльзы. Муса, может быть, решил бы иначе, но командиром был Мильштейн, и первым в плане стояло освобождение девочки. Машину бросили за шесть километров, в лощинке, предварительно убедившись, что, скинув зеленую маскировку, смогут быстро выехать на дорогу. Дальше пошли пешком, увешанные оружием и боеприпасами. Пошли не по дороге, а вдоль нее: так меньше шансов натолкнуться на нежелательных свидетелей их похода.
Дважды видели основательно подготовленные засеки с оставленными узкими проходами – даже «Жигуль» пройдет еле-еле. Засеки были оборудованы капитально: по бокам, на склонах – пулеметные гнезда. А к дорожному полотну перед засеками вели – Алеха опытным глазом обнаружил – изолированные электропровода, чуть присыпанные землей. Значит, под дорожным полотном – мощные фугасы.
Тукаевцы наверняка строили укрепления под флагом отпора России. Но, конечно, если бы дудаевская криминальная милиция вздумала разобраться с бандитами, ее бы тоже ожидала встреча у этих засек.
Мильштейн вспоминал все, что поведали ему информаторы. В самом селе Тукаев держал только дешевых или по крайней мере не очень дорогих заложников. За такими не приедет международная комиссия в сопровождении батальона ичкерийской гвардии. Да и вообще мало кто рискнет сюда приехать просить за бедных родственников – слишком велик риск самому стать живым товаром.
Тем не менее для особо дорогих – в прямом смысле слова – гостей имелись удаленные хутора наподобие того, к которому медленно, но верно пробиралась группа Мильштейна. Не реже раза в месяц места дислокации важных заложников менялись, и Семен молил Бога, чтобы в этот раз Тукаев не перебдел и не сменил убежище раньше.
Группа шла медленно, предпочитая идти по лесу, а не по хорошо просматриваемой, хоть и петляющей, дороге. Один раз вышли на отличную утоптанную тропку. Муса приободрился – он не относил себя к лесным охотникам и быстро стер ногу городским ботинком, не приспособленным для подобных туристских упражнений. А Мильштейн, наоборот, напрягся: еще по Афгану он помнил – чем лучше дорога, тем больше мин. Увидев засечки на сосновых стволах, остановился и приказал Лехе осмотреться. И оказался прав: сапер почти сразу обнаружил мины. Правда, Лехина реакция, на взгляд Мильштейна, была не вполне адекватной.
Леха встал на колени и, пронизывая землю внимательным взглядом, ласково зашептал:
– Смотри, командир! ПДМ-6! Видал такую? Хрен найдешь металлоискателем: корпус-то деревянный! А внутри пэдээмки – шашка в двести грамм тола!
Он вынул из своих бесконечных закромов небольшой кусочек проволоки и поковырялся над миной.
– Все, – наконец сказал Леха. – Законтрил милку. Здесь взрыватель МУВ-2 стоит. Ох и сволочь! Достаточно пары кило веса – и привет.
Муса зябко повел плечами, но от сапера не отошел: гордость не позволила. Да и Мильштейн выглядел спокойным.
– Кончай свой мазохизм и пошли дальше, – тихо сказал он.
– Погоди, босс! – Леха явно испытывал эстетическое наслаждение. – Здесь вон ПМН пластмассовая. Вообще-то их не снимают. Подрывают на месте.
– Ну так и не снимай! – разозлился Мильштейн. – Кулибин хренов! Пошли лесом, там этого добра не будет.
– А вон вообще самодел суперский! – откровенно тащился Алеха. – Я такого сто лет не видел! Знаешь, что такое ВПФ?
– Нет, и знать не хочу. – Мильштейн злился. Но понимал, что пока его сдвинутый подчиненный не разрешит, они с Мусой и шагу не смогут сделать.
– Взрыватель полевых фугасов, вот что. А под ним, может, целая тонна пластита! Снять его, командир?
– Давай ноги отсюда уносить, – жестко приказал Мильштейн. – Ты не забыл про наши дела?
– А уже все, – поднялся с колен сапер. – Вперед и с песней, – сказал он, предварительно цепким глазом осмотрев землю впереди группы. – Это называлось – минная засада.
– Ладно, пошли дальше, – подвел черту командир.
Но рисковать больше не хотелось, и они вновь пошли прямо по низкорослому лесу, обдирая руки и лица о колючие ветви густо растущих кустов.
Вот почему плевую дистанцию в шесть километров прошли только к вечеру, больше чем за три часа.
Хутор стоял в неглубокой лощинке, защищать его было бы неудобно. Но он и не для этого в спокойные советские времена строился: кроме большого одноэтажного дома было два сарая для скотины и еще пара хозяйственных построек. Сразу за хутором по некрутому склону стояло множество ульев. Разбирающийся в этом Муса – у деда в горном селе было не меньше – тут же понял, что пчеловодством здесь больше серьезно не занимаются. Оно и понятно: даже тысяча ульев не принесет и части тех денег, которые можно срубить за одну глупую измученную девчонку. Какой же смысл вкалывать с пчелами?
Все трое залегли на склоне, забравшись немного выше хутора, в высокой траве. Молча наблюдали в дорогие бинокли со специальной антибликовой поверхностью линз.
Народу на хуторе было достаточно: за два часа наблюдения, сведя результаты воедино, насчитали четырех взрослых мужчин и трех женщин – видимо, мамашу с дочерьми, одной из которых было лет шестнадцать, другой – на два-три года меньше.
Они бродили по двору, выполняя обычную для села хозяйственную работу. На огороде, правда, не трудился никто. Пленницу наблюдатели тоже ни разу не увидели.