Потом мужчины уселись прямо во дворе поужинать. Один, постарше, что-то говорил, остальные в основном слушали.
Муса вдруг скрипнул зубами и крепко выругался. На вопрошающий взор Мильштейна сказал тихо:
– Кафтаев.
– Который? – тоже шепотом спросил Семен.
– Самый правый.
Мильштейн вновь приник к биноклю. Ничего особенного, человек как человек. Если не знать, что перед тобой работорговец и убийца, ни за что не догадаешься. Семен рукой дотронулся до плеча Мусы и шепнул:
– Еще встретишь.
Муса только глаза прикрыл, желая заглушить, утопить внутри грозящее взрывом бешенство.
Мильштейн ждал темноты. В принципе можно было снять все население хутора во время их трапезы: на четыре сотни метров достали бы и «калаши», и «городская» винтовка. Из нее даже сподручнее: не услышав звука, бандиты не сразу разберутся, откуда к ним летит смерть. Но, поразмыслив, Семен решил не торопиться.
Бандиты все время двигались, не сидели спокойно. «Совесть их, что ли, мучает? Ногам покоя не дает», – про себя подумал командир группы. Поэтому был риск, что кто-то уцелевший поднимет по рации тревогу, и тогда им с девчонкой уйти будет гораздо труднее.
Да и девчонку они еще ни разу не видели. Может, не дай Бог, ее уже и нет на хуторе?
Солнце подкатилось к верхушке горы, и понемногу оранжевый диск начал подъедаться снизу. Еще полчаса – и станет темно. Это хорошо. Можно будет подойти вплотную, чтобы пустить в ход ножи. Мин нападавшие не боялись: все трое самым внимательным образом наблюдали, по каким тропкам передвигаются хозяева хутора.
Не успело стемнеть, как дверь в дом вновь открылась и на пороге появилось все население сразу. Трое явно собрались уходить – все в камуфляже и обвешаны оружием не хуже ребят Мильштейна. Мужчина, который постарше, и женщины вышли их проводить.
Обошлись без поцелуев. Мужчина похлопал уходящих по плечам, и те пошли горной тропкой к дороге, ведущей в долину. Впереди – Абу Кафтаев. Шли спокойно, но дистанцию друг от друга держали правильную. Видно – по привычке: здесь, в своей вотчине, они явно никого не боялись.
Оставшиеся зашли в дом. Солнце село окончательно, напоминая о себе только отраженным от облаков красным отсветом. В лесу заухали ночные птицы. А еще через несколько минут в сгустившихся сумерках теплым желтым светом, приглушенным плотными шторами, засветились все три окошка. «Прямо сельская идиллия», – зло усмехнулся Мильштейн. Он-то ни на миг не забывал, что там, в доме, а может, в подвале, уже два месяца томится четырнадцатилетняя девчонка, которой подонки время от времени отрезают пальцы. А что еще они с ней делают, даже и думать о том не хотелось.
– Пора – шепнул он своим бойцам, и парни, стараясь не издавать шума, двинулись к дому. Однако не успели и двух третей пройти, как дверь открылась. Из нее вышел немолодой хозяин, ведя на поводке огромного ротвейлера.
– Никогда тут таких не было, – прошептал Муса вновь залегшему Мильштейну.
– Тут и долларов раньше не знали, – ухмыльнулся в ответ тот.
Хозяин подвел пса к большой будке и что-то строго ему сказал – в темноте звуки речи разносились далеко. Потом повернулся и ушел в дом. Собака вернулась к двери, даже лапой попыталась поскрести, но, видно, поняв, что спать придется все-таки на улице, вновь пошла к будке.
Не дойдя, остановилась, подняла тупую морду, стала нюхать воздух.
– Эта тварь нас учует! – зашептал Алеха, ненавидевший собак еще с колонии, где побывал в свое время дважды.
– Все равно ее снимать, – согласился Мильштейн, прилаживаясь к бесшумной винтовке. В прицеле морда собаки, подсвеченная из окошек и светом от довольно яркой луны, казалась особенно зловещей.
Проблема состояла не в том, чтобы попасть в собаку: для Семена это было примитивно. Ее надо было убить с одной пули, не дав ей шанса взвыть или залаять. Он навел прицел между злобных глаз пса. Затаил дыхание, но на спуск не нажал: вдруг испугался, что большая девятимиллиметровая пуля, толкаемая довольно слабым патроном, не пробьет толстую лобную кость. Испуг был глупым, необоснованным, но мысль посетила, и Мильштейн счел за лучшее сменить точку прицеливания. Собака тем временем, раз крутанувшись вокруг себя, улеглась прямо на деревянном крыльце.
Семен навел свое грозное оружие на бок пса. Теперь у него было две задачи: точно поразить собачье сердце и сделать это так, чтобы пробившая тело пса пуля не ударила в дерево ступеней, а улетела в ночную даль окружавшего хутор леса.
Мильштейн пополз вперед и вбок, выбирая позицию и стараясь не выпускать собаку из сектора обстрела.
Вдруг пес заворочался и поднял морду. Мильштейн мгновенно замер, слившись с ружьем. Он затаил дыхание, готовясь нажать на скобу. Невидимая нить соединила сердце собаки и срез ствола изделия бирмингемских умельцев. Винтовка пыхнула, и голова собаки неслышно упала на лапы.
– Все, – сказал Семен. – Теперь вперед!
Хозяин, не ожидавший нападения, был мгновенно скручен и обездвижен. Жена оказалась шустрей, успела схватиться за автомат, стоявший у стены. И – пострадала больше мужа, получив от Алехи два удара кулаком в лицо: после первого упорная женщина приклад не выпустила. Ее тоже связали, благо веревок в доме было сколько хочешь.
Потом привели дочек, в одних ночных рубашках. Старшая – в разорванной: задела за лестницу, когда неделикатный Алеха тащил ее вниз. Отец аж зубами заскрежетал, увидев оголенное тело.
– Вот и все в сборе, – улыбнулся Мильштейн, закуривая сигарету.
– У нас не курят! – зло прошептала хозяйка, поблескивая глазом из-под наливавшегося синяка.
– У вас только детей крадут! – стирая с лица улыбку, произнес Семен. – Где Эльза?
– Не знаю никакую Эльзу, – ответила женщина. Ей было жалко денег, обещанных за пленницу, а опасность своего теперешнего положения она еще не понимала – ведь раньше они долгое время были волками. И никогда – дичью.
– Ты, стерва, – спокойно сказал Семен, – Эльза найдется за полторы минуты, понятно?
Женщина молчала, как и ее муж, силящийся инстинктивно освободить скрученные руки.
– Ты поняла, почему за полторы? – спросил Мойша у женщины.
– Нет. – Похоже, она начала пугаться.
– Потому что через пять минут одну из твоих дочек уже трахнут.
– Сволочи, подонки! – перебивая русскую речь чеченской, взвыла хозяйка. – Вас всех убьют!
– Начинай, Алеха, – сказал Мильштейн.
Алеха встал и, насвистывая, ухватил старшую за оголенное плечо. Та пыталась оттолкнуть его руку, при этом безуспешно закрывая маленькую, явно упругую грудь.
– Не эту, – сказал Мильштейн. – Младшую.
Алеха, спокойно выпустив руку девушки, как заведенный, направился к младшей.
– Стой! Так нельзя! – вскочил Муса. – Это ребенок! – Он угрожающе двинулся к командиру и тут же остановился, напоровшись на мрачный оскал «карла-густава».
– Почему же нельзя, Муса? – нехорошо улыбнулся Мильштейн. – Они Эльзу всей мужской половиной пользуют. И вместе, и поврозь. У меня точные сведения, Муса.
– Все равно нельзя. Мы же люди!
– А Руслан тебе уже не нужен? – мягко спросил Семен. – Без Эльзы я за Русланом не пойду.
Муса, как сбитый пулей, снова упал на стул.
Отец семейства силился что-то сказать через полотенце, пропущенное между его челюстями и завязанное на затылке.
– Он советует отдать Эльзу, – улыбнулся Мильштейн.
– Я не знаю, где девка! – выкрикнула хозяйка. – Вы не тронете моего ребенка! Хотите – берите меня!
– Ты нам не нужна, – задумчиво сказал Семен. – Нам нужна Эльза. Продолжай, Алеха.
Остановившийся было Алеха схватил младшую за руку и потащил за лестницу. Она, даже не упираясь, как зомби, семенила за ним.
– Эта сучка в сарае! – закричала хозяйка. – Забирайте и уходите!
– Пойдем, покажешь, – согласился Мильштейн. – Алеха, отставить!
Вошедший в раж Алеха послушался сразу, но вышел расстроенный из-за сорванного развлечения. Девчонка осталась в закутке. Только глухие всхлипы доносились.
Через минуту Муса привел Эльзу и хозяйку. Девочка была в каком-то рванье, вся в синяках и выглядела младше своих четырнадцати. Но, как ни странно, забитой не казалось.
– Ну вот, милая, – обнял ее Мильштейн. – Скоро будешь у папы. Держись, осталось немного.
– Папа очень волновался? – неожиданно спросила Эльза. – У него больное сердце.
– Он очень волновался, – ответил Семен. – Но сердце выдержало. А когда тебя увидит, совсем поправится.
– Я молилась за него, – сказала Эльза и заплакала. Когда ее губы скривились в плаче, стало видно, что нескольких зубов у нее нет. На левой руке не было мизинца, культя уже почти зажила. А правая была неряшливо забинтована.
– Как же ты выдержала, дочка? – выдохнув, спросил Мильштейн.
– Я молилась, – повторила девочка. – Они не понимали, что делали.
Муса сидел, не поднимая головы.
– Ну, мы, пожалуй, пойдем, – сказал Мильштейн хозяевам.
– А их оставим? – удивился Алеха. – Мы и полдороги не пройдем!
Мильштейн задумался.
– Наверное, ты прав, – наконец выдавил он.
– Я вас догоню, – сказал Алеха, явно обрадованный открывшимися перспективами.
– Не трогай мелких, – уходя, напоследок проинструктировал командир. – Кинь их в яму, где была Эльза.
– Ладно, – ухмыльнулся Алеха. Ему явно нравилась такая, полная приключений, жизнь.
Хозяйка молча стояла у стены, ожидая решения своей участи. После того как привели пленницу, она уже ни на что не надеялась, лишь мучительно соображала, как можно отмолить у этих гяуров своих дочек.
– Не оставляй его здесь! – крикнула она Мильштейну, показав на Алеху. Семен, не отвечая, отвернулся от несчастной. – Гореть тебе в аду! – уже на улице сопроводил командира крик хозяйки.
Муса с Эльзой покинули дом на пять минут раньше.