– С главного, – спокойно сказал Мильштейн. – На нас открыта охота.
– С чего бы? – занервничала Валерия Ивановна Сергеева, акционер номер четыре. – Разве мы кому-то мешаем? – Ее полные красные губы слегка дергались от сдерживаемого волнения. Округлые рубенсовские формы акционера номер четыре, умело драпированные подобранными личным стилистом нарядами, еще вполне могли привлечь мужское внимание.
– Не лезь, Лерка, – быстро перебил ее Равиль. – Пусть Семен договорит.
Валерия Ивановна недовольно скривила губы, но спорить с Нисаметдиновым не стала.
– А я, собственно, почти все уже сказал, – бесстрастно заявил начальник службы безопасности.
– Как – все? – взвился Нисаметдинов, отчаянно жестикулируя руками. – Сам же сказал – на нас открыта охота!
– Открыта, – вздохнул-всхлипнул Семен Евсеевич, заморгав маленькими глазками – не к месту вспомнил спокойный взгляд уже мертвого друга: пули, измочалив грудную клетку, совершенно не зацепили Сашкиного лица.
– Ну так надо что-то делать! – чуть не взвизгнул Вилька. Он был финансовым гением компании, но никогда не отличался спокойствием и бойцовскими качествами: это было уделом Князя и Агуреева – последнего многие сотрудники «Четверки» за глаза называли Папа. Ну и, конечно, Мильштейна, без которого в последние годы не обходилась ни одна острая ситуация.
– Не суетись, Вилька, – тихо сказал Агуреев, акционер номер два. Нисаметдинов сразу замолк.
Николай Максимович Агуреев внешне совсем не был похож на покойного Болховитинова. Первый – Князь, второй – типичный рязанский мужик, большой и толстый, с лукаво поблескивающими глазками на огромном и, мягко говоря, неинтеллигентном лице. Сам же Максимыч, выпив – а он это дело любил, – называл собственный лик харизмой. Схожей у акционеров номер один и номер два была разве что манера говорить: негромко и небыстро. Но и того, и другого всегда выслушивали очень внимательно.
– Хоть какая-то информация есть? – спросил он у Мильштейна.
– Есть, – согласился тот. – Мы стали объектом атаки со стороны испанской националистической организации.
– Что за чушь? – Даже Агуреев не стал скрывать эмоций. – Чем мы обидели испанских националистов?
– Не знаю, – честно ответил Мильштейн. – Но киллер был их действующим боевиком. За ним три теракта, два трупа. Плюс наш Блоха. Это все, что удалось узнать.
– И на это ушли тридцать тысяч евро? – не выдержал Нисаметдинов.
Мильштейн заметно напрягся.
– Заткнись, Вилька, – бесцеремонно оборвал его Агуреев. – Молодец, Семен. Как тебе удалось проколоть информацию?
– Их офицеры тоже нуждаются в деньгах, – бесстрастно ответил Мильштейн. – Кроме того, они были рады, что Луис Антонио Перес нашелся. И чрезвычайно рады – что в таком виде. Смертная казнь там запрещена. А этого Переса многие… – Мойша замешкался, подбирая слово, – …не любили.
– Ты уверен, что они не списали на этого ублюдка бесхозный труп? Ведь машина была разбита в дым и в конце сгорела.
– Его опознали по зубным протезам и анализу ДНК. Сто процентов – это Луис Антонио Перес.
– Молодец, Семен, – еще раз повторил Агуреев, конечно, заметивший реакцию Мильштейна на заявления Равиля о деньгах. Щепетильный и болезненно мнительный Мойша мог отреагировать неадекватно. – Ты сделал все, что мог.
– Если бы это было так, у нас бы не было пустых кресел, – вздохнул Мильштейн.
– Ладно, Семен. Не стоит себя грызть. Мы все понимаем, что управлять Блохой было невозможно. Ты забил тревогу вовремя. Давай лучше думать, как жить дальше. Если, как ты пугаешь, нас всех перебьют, то Сашкиным детям придется тяжело.
– Я не пугаю, – сказал Мильштейн. – Я информирую.
– Хорошо, – устало согласился Агуреев. Его мужицкое, с грубыми чертами лицо – огромные губы, бесформенный нос картошкой, рыхлые большие щеки – вдруг сразу как-то отвердело и перестало казаться глуповато-добродушным. – Переходи к конкретным рекомендациям.
– Перехожу, – подвел черту Мильштейн и, как по бумажке, начал перечислять: – Первое. В бизнес-среде я не нашел фигуранта, заинтересованного в смерти наших акционеров. Второе. Я имею информацию, что это угроза скорее внутренняя, чем внешняя.
– Наши менеджеры? – ужаснулась Валерия.
– Третье, – не обращая внимания на акционера номер четыре, продолжил Мильштейн. – Предлагаю оставшимся в живых акционерам, – Равиля и Валерию при этих словах просто-таки физически передернуло, – две недели провести под домашним арестом, не покидая своих квартир. Охрана наша, и я еще поднанял. Люди абсолютно надежные, результат гарантирован. Если, конечно, не будете высовывать нос.
– Ну а дальше? – улыбнулся Агуреев. – Что будет через две недели?
– Через две недели «Океанская звезда» уйдет в первое плавание. Авиарейс в Питер я скуплю целиком. Для пассажиров. Ваши места бронированы под чужие фамилии. Двадцать один день по разным странам. Какие бы ни были ресурсы у противоборствующей стороны, им будет тяжело что-нибудь сделать. К тому же мы произвольно можем менять порты заходов, в путевки внесены соответствующие дополнения, на это выделена скидка.
– Какая скидка? – вспыхнул Равиль. – Ты в курсе, сколько мы истратили на ремонт этого корыта?
– Подожди, – мягко остановил его Агуреев. – Хорошо, Семен, допустим, ты прав. Пять недель безопасности у нас есть. А что дальше?
– За пять недель я найду заказчиков, – сказал Мильштейн и в первый раз улыбнулся. В этой компании он был младший, но сейчас, похожий на рано состарившегося мальчишку, он вызывал у Агуреева жалость и страх одновременно. Ну, не страх, конечно, а скорее настойчивое чувство опасности. Только столь далекий от жизненных реалий человек, как Вилька, мог этого не понимать.
Агуреев еще раз мысленно поблагодарил покойного Князя за умение подбирать кадры: в нынешней ситуации Семен явно будет нелишним.
– Вы что, спятили все? – живо вошла в беседу Валерия. – Какие пять недель? У меня пленум в конце месяца. Я, может, членом ЦК на нем стану, – гордо сказала она, оценивая реакцию компаньонов.
– Если красные вернутся, это может пригодиться, – спокойно сказал Мильштейн.
– Типун тебе на язык, – мгновенно отреагировал Вилька.
– Но лучше быть живым акционером «Четверки», чем мертвым членом ЦК, – невозмутимо закончил фразу руководитель службы безопасности.
– Да, может, Князя вообще случайно убили! – запальчиво воскликнула будущая член ЦК. – Перепутали и убили! Мы все его любили. Но что теперь поделаешь! Надо же – испанские фашисты!
– Националисты, – поправил Мильштейн.
– Один хрен. Где мы и где они? Не надо было ездить в Испанию!
– Сейчас любая страна рядом, – сказал Семен. – Все. Я закончил.
– Подводим итоги, – сказал Агуреев. – Две недели мы отсиживаемся здесь. Потом три – на «Звезде». Далее – обычная жизнь.
– Именно так, – подтвердил Мильштейн.
– Значит, решено. В конце концов, мы все уже черт знает сколько не были в отпусках. Наши менеджеры выросли. А при нужде есть телефоны, мэйлы и факсы.
– За всех не говори, – сварливо возразила Валерия.
– Лерка, это что, бунт на корабле? – улыбнулся Агуреев.
– Вы все меня за человека не считаете, – вдруг по-бабьи взвизгнула та. – Дали долю из жалости и за мебель держите!
– Это тебя в ЦК научили? – посерьезнел Агуреев.
– Мне сколько лет, – уже откровенно ревела Лерка, размазывая по щекам тушь. – Могу сама решать? А если я не хочу на полтора месяца в тюрьму?
– А в гроб – лучше?
– Не будет никакого гроба! У вас похуже дела были, что я, не знаю, что ли? Вы меня никуда не прятали!
– Ладно, Лер! Не впадай в истерику. Не хочешь – оставайся дома. Семен просто делает свое дело.
– А может, Семену просто нравится вами командовать? – ужалила она напоследок. Мильштейн дернулся как от укола. «Как был психом, так и остался», – с горечью подумал Агуреев, а вслух сказал:
– Все. Хватит. В отсутствие Сашки в красном кресле буду сидеть я. – Он ловко выпростал свое большое тело и из черного кресла пересел в кресло Болховитинова. – Базар закрыт. Если допустим демократию, нас всех перебьют. Пусть Семен делает свою работу.
Мильштейн встал и уже собрался направиться к выходу, как Агуреев его снова остановил.
– Есть еще один вопрос. Он ставится в третий раз, и, я думаю, его надо решить.
– А я думаю – не надо, – быстро отреагировал Семен.
– Не дерзи старшему, – улыбнулся Агуреев. – Все помнят, что Сашка всегда хотел ввести Мойшу в акционеры. Все помнят, чем «Четверка» обязана Семену. У нас троих было по тридцати одному проценту, у Лерки – семь. Я предлагаю отдать господину Мильштейну десять процентов от доли Князя, а остальное поровну распределить оставшимся.
– Не возражаю, – сказал Равиль, только сейчас ощутивший степень нависшей над ними опасности. Разборки никогда не были его сильной стороной, и он был рад, что на это есть соответствующий человек. К тому же его доля все равно возрастала.
– Мойше – не жалко, – вдруг весело сказала Валерия, подмигнув Мильштейну. – Он не всегда такой злющий. – Она уже отошла от нервной ситуации и, не смущаясь компании, с помощью маленького перламутрового зеркальца ловко подкрашивала себе слегка потекшие глаза.
– Значит, решено, – подвел черту Агуреев.
– Нет, – жестко ответил Мильштейн. – Этого не будет. Хоть увольняйте.
– Но почему? – обиженно даже спросил Агуреев. – Это ведь Сашкина воля!
– Потому что я хочу, чтобы хоть один человек был вне подозрений.
– Ты что говоришь, Мойша! – побледнел Агуреев. – Ты нас, что ли, подозреваешь?
– Я всех подозреваю, – ответил тот. – По вашему уговору, доля погибшего распределяется между оставшимися. Почему же мне вас не подозревать?
– Совсем ты спятил, Мойша, – с сожалением сказал Агуреев. – Ладно, давай действуй. Покажи, на что способен. Закроем эту историю – вернемся к вопросу.
Мильштейн молча кивнул и вышел, даже не попрощавшись с собравшимися.