Последние три года прошли для девушки особенно тяжело. Все общение сводилось к разговорам с постоянными покупателями в их магазинчике.
В общем, плохая стала жизнь у Джейран с того мига, как их «тойота» оказалась под гигантскими колесами еврейского военного грузовика. И все чаще в голову девушки приходила мысль, что за это кто-то должен ответить.
Однако, разумеется, сами по себе подобные мысли рождаются редко. Всегда должен найтись некий Данко, который вырванным из собственной груди сердцем озарит людям дорогу, ведущую к светлому будущему. Правда, почему-то, как правило, подобные данко предпочитают озарять дорогу сердцем, вырванным из чужой груди.
В случае Джейран наставником, уверенной рукой ведшим ее к духовному спасению, был Абу-Файад, героический парень, бывший для ее одноклассниц тем, кем в свое время для русских образованных и свободолюбивых барышень были Байрон или Кропоткин. Этот уже не молоденький – прилично за тридцать – хлопец абсолютно никого не боялся. Ходил на антиизраильские демонстрации, открыто давал интервью Палестинскому телевидению, в которых очень дельно объяснял, за что он, Абу-Файад, ненавидит евреев.
Его трижды задерживали живодеры из израильской тайной полиции, и он трижды с триумфом возвращался из застенков: прямых улик на причастность Файада к актам национального протеста – так правильно было называть взрывы бомб в автобусах и на дискотеках – не было. А без улик даже израильские живодеры на территории самого Израиля сделать ничего не могли.
Вот если бы Абу оперировал в автономии – вполне мог бы получить ракету с военного вертолета прямо в окно своего дома. Хотя и там свои плюсы: автономия полностью контролировалась бойцами Арафата, и за исключением дней израильских танковых вторжений там можно было делать все, что заблагорассудится. Здесь же приходилось заботиться об отсутствии улик.
Впрочем, дружба с Джейран, которой в скором времени предстояло стать очередным – точнее, очередной – ассистенткой благоразумного данко, уликой служить уж точно бы не смогла. Даже израильская МОССАД не смогла бы засадить человека за любовь к девушке-инвалиду.
Файад до сих пор с омерзением вспоминает миг, когда он воочию увидел ноги Джейран. Все, что было выше колен, в принципе не вызывало его раздражения, и служебный долг был даже довольно приятным. Но, взглянув однажды на круговерть шрамов, впадин и выпуклостей нижней части ног девицы, он едва не потерял эрекцию. Вот уж действительно, к чему ни прикоснутся злосчастные еврейские руки, все вмиг становится ужасающим.
Правда, по замыслу Файада, девушке предстояла вовсе не карьера на конкурсе «Мисс Палестина», если бы даже такой конкурс существовал. Точно учуяв ее одиночество и духовную беззащитность, любовник-наставник не торопясь привел девушку в состояние полной зависимости.
И лишь убедившись в полноте этой зависимости, объявил ей, что намерен в самом скором времени стать шахидом. Джейран не нужно было объяснять, что это такое: несмотря на то что девчонка жила не на Территориях, а рядом с самым еврейским городом Израиля, она, конечно, и раньше делила людей на «своих», арабов, и «чужих», евреев. Так было, так есть и так, возможно, будет всегда.
Но такое деление – еще не значит ненависть. Скажем, ей сложно ненавидеть того же Зивертмана, столько сделавшего для того, чтобы она смогла ходить. И вообще – абстрактная нелюбовь становилась совсем призрачной при встречах с реальными людьми. Одних конкретных евреев ей действительно следовало не любить – правда, за их конкретные дела, а не за паспортные данные, – другие иудеи были, при ближайшем рассмотрении, не столь уж и ужасны. Впрочем, то же самое можно было бы сказать и про ее знакомых арабов.
Джейран была девушкой умной и понимала это. Так что она оказалась морально не готова услышать от любимого человека подобные откровения.
Осознавать свое место в социуме – да. Бороться за свои, как ей казалось, попранные права – безусловно. Но чтобы желать незнакомому человеку смерти! Да еще приблизить ее собственными руками!
Да еще и ценой собственной жизни…
Много передумала Джейран, много проплакала ночей. Однако почуявшей неладное матери так и не открылась. Не говоря уже о сестре, вовсю крутившей любовь с евреем и ставшей мишенью злых пересудов всего их квартала. Слава Аллаху, они живут в Яффе. На Территориях несчастную сестренку уже давно бы ждал нож или удавка.
Поначалу Джейран пыталась отговорить Файада от рокового шага. Не удалось. Да и не могло удаться: этот «администратор» среднего звена получал серьезные деньги за каждого нового добровольца. И кстати, не такое уж это было легкое дело: искать людей, готовых расстаться с жизнью за 25 тысяч американских долларов – столько выплачивал арабским героям, точнее, их родственникам, иракский лидер Саддам Хусейн – и за никем не гарантированное обещание остаток вечности провести в раю, в окружении изрядного количества прелестных девственниц. В последнем вопросе теоретики джихада серьезно расходились, обещая убийцам-самоубийцам от семи до тридцати шести юных красавиц. «Кстати, а как будет с Джейран? – пришла Файаду забавная мысль. – Ей-то девственницы вряд ли понадобятся».
Джейран тщетно убеждала парня в необходимости поиска других путей борьбы. Он же в ответ приводил ей все новые и новые примеры израильских преступлений, и нельзя сказать, что это на нее не действовало. Даже очень толковые люди порой не представляют себе, насколько легко затуманить сознание не только отдельной человеческой особи, но и целого народа. На то есть давно отлаженные технологии, не менее технологические, чем, скажем, производство ракетных двигателей или перегонка нефти на легкие фракции…
А еще Джейран боялась остаться совсем одна. Это чудо, что красавец Файад, далеко не последний парень в квартале, полюбил инвалидку. А чудо на то и чудо, что уже никогда не повторится.
И что останется? Ненавистная жизнь в этом ненавистном теле да омерзительное каждодневное служение в их убогом магазине, который скоро совсем загнется, потому что многие покупатели из-за поведения ее старшей сестры его бойкотируют.
Маму, конечно, жалко. Может, это и заставляло ее так отчаянно сопротивляться планам единственного друга. Страшно было представить, как ее мама, полжизни положившая, чтобы вытащить дочку с того света, узнает о ее гибели.
А потом придут израильские военные бульдозеры и снесут их дом, дом, в котором взрастили шахида. И где будет жить мама? Она ведь не возьмет иракских денег, это Джейран понимала отлично.
В общем, все стало плохо в жизни Джейран. И когда Абу-Файад сказал: «Пора!» – ей просто не хватило духу отказаться.
…Огромный, почти двухметровый капитан израильской военной контрразведки Моше Кацнель в последнее время практически не имел отпусков. Арабы словно с цепи сорвались: теракты следовали один за другим, становясь все более ожесточенными и кровавыми.
От последнего он до сих пор не мог отойти: эти сраные ублюдки взорвали молодежную дискотеку. Моше приехал одним из первых и, окинув опытным глазом место происшествия, сразу понял, что ему здесь делать нечего. Тот, кто это сделал, мелкими кусочками разлетелся по всей дискотеке. А те, кто это задумал, по большей части недоступны для его мести.
Моше стоял посреди площадки, густо усеянной осколками стекла, одежды, обрывками бумаги и грязными кровавыми шматками человеческой плоти. Если бы их было можно собрать и с помощью сказочной «мертвой» воды привести тела в первоначальный вид, то, не считая ублюдка-взрывника, получилось бы восемнадцать мальчишек и девчонок. Самому старшему было двадцать два года, а самой младшей – тринадцать: в Израиле в ночную дискотеку ходят с младых ногтей, преступности в российском ее понимании здесь нет, и ребенок может беспечно ходить по городу хоть всю ночь. Если, конечно, на его пути не встанет очередной зомбированный борец за освобождение Палестины…
Однако «мертвая» вода бывает только в сказках, к тому же она бесполезна без еще более волшебной воды – «живой». Так что матери своих деток больше не увидят.
Да и хоронить во многих гробах будут не тело любимого сынка или дочки, а лишь его руку или ногу. Те, кому совсем не повезет, понесут на кладбище просто горсть безымянного праха.
«Надо же, – горько усмехнувшись, остановил себя Моше, – слово подобрал какое: “повезет”». Но в реальности так и было: родители, потерявшие в терактах своих взорванных в мелкие клочья деток, завидовали таким же несчастным, чьи тоже мертвые дети были все-таки идентифицированы.
Моше облокотился на спинку удобной зеленой скамьи. По улице Дизенгоф, окутанной как всегда неожиданно упавшими сумерками, гуляли праздные горожане. Человек, впервые приехавший в Тель-Авив, мог бы даже удивиться: все говорят про ужасы «интифады», а здесь довольно много нарядных гуляющих. Но если кто-то бывал здесь раньше, то понимал сразу: и гуляющих – много меньше, и практически отсутствует в толпе иная речь, кроме иврита и русского. А раньше чуть ли не на каждого израильтянина приходился иностранный турист.
Горожане изо всех сил старались доказать себе и другим, что их не сломить бомбами и пулями. Они так же заполняли бесчисленные тель-авивские ресторанчики и кофейни, так же отплясывали в дансингах, так же потягивали пиво в барах, которых здесь на душу населения гораздо больше, чем во многих других столицах.
Все – так же. Да только – по-другому. Над городом и над страной нависла тень террора. Не так уж много людей – в статистическом смысле – гибло в терактах. Гораздо меньше, чем, скажем, за неделю войны Судного дня, когда израильская армия ценой больших потерь наголову разгромила вторгшиеся объединенные войска арабов.
Но даже тогда, когда тучи египетских танков пересекли Суэц и над самим существованием Государства Израиль нависла реальная угроза, в некотором смысле было легче. Любой израильтянин, включив радио, мог услышать, что обещали ему арабские лидеры: много-много средиземноморской воды в глотку каждому еврею. Была поставлена задача полностью уничтожить страну и ее обитателей. И эта задача выполнялась, с одной стороны, миллионами арабских воинов, – тут постаралась, как говорит Ясир Арафат, «утроба арабской матери, главное оружие борьбы с сионизмом»; с другой – тысячами танков и самолетов – тут уже постарался социалистический лагерь, искренне ненавидевший в лице маленького Израиля большую и высокомерную Америку.