Здесь еще кипела жизнь, но многие из присутствующих были обречены. Джейран категорически отказалась надеть пакетики с железными шариками, но и без них убойная сила ее бомбы была огромной. Сейчас она будет убивать этих людей.
Может, вот этот спящий на скамейке мужчина тоже умрет. Его не жалко, он скорее всего военный. И те старики тоже, наверное, немало убили ее соплеменников в последних войнах.
Женщины… Вот это нехорошо. Она не хотела убивать женщин.
И тут взгляд Джейран упал на пацана с матерью и малыша в коляске. Нет, этих она точно не хочет убивать! Надо отойти от них хоть на несколько шагов!
И тут зазвонил сотовый.
– Да! – ответила Джейран. Если это мама, она вообще не станет никого взрывать. Уйдет домой, и будь что будет!
Но это была не мама.
– Ну что же ты! – Голос Файада осип от волнения. – Давай! Аллах смотрит на тебя!
– Сейчас, – сказала Джейран и бросила сотовый в урну. Он ей больше не понадобится. Только отойдет от ребенка. Последние десять шагов.
…Когда капитан Кацнель открыл глаза – мгновенно насторожился. Сначала даже не понял – почему. Потом понял и насторожился еще больше.
Очень красивая девушка-арабка – а в этом он тоже научился разбираться четко – в черном брючном костюме и легкой темной накидке, опираясь сразу на две палки, поднялась по лестнице, ведущей со стороны каньона, на плоскую вершину купола.
Вряд ли бы кто-то нашел в ней что-либо особо примечательное. Ну не повезло девчонке с ногами.
Однако Моше видел гораздо больше, недаром к его врожденной наблюдательности много чего добавили специально подготовленные психологи. Он видел, например, то, что девушка очень взволнована. И что она не хотела сюда идти. И даже то, что она уже дважды почти машинально оглянулась назад, как бы ища у кого-то душевной поддержки.
И еще – больные ноги девчонки даже под брюками казались тоненькими. Руки и лицо тоже не были полными, щеки чуть не ввалившиеся. А вот тело было совсем не худое.
Все это пронеслось в мозгу Моше буквально за две секунды, пересказывать гораздо дольше. Он вскочил, выхватывая из кармана пистолет. Девушка, увидев его движение, вдруг – даже как-то обрадованно, с облегчением! – качнула головой. Моше буквально нутром понял смысл ее жеста.
Да, она террористка. Да, у нее бомба. Но не нужно стрелять, она ее не взорвет. Даже, выпустив палки, руки в локтях согнула и пальцы сцепила – нет в них спусковой кнопки.
Поэтому Моше не выстрелил. Не опуская пистолета, сделал шаг в ее сторону. И увидел метрах в пятидесяти от нее – внизу, на улице Дизенгоф – ее напарника, молодого араба в легкой курточке. Почему догадался – неизвестно, в этом и кроется секрет профессиональной интуиции, основанной на годах потогонных тренировок.
У напарника явно не было взрывчатки: куртка расстегнута, под ней ничего не спрячешь, а сумки в руках или рюкзачка за спиной нет.
Еще секунда ушла на обдумывание ситуации.
А то, что он увидел в следующий миг, тоже никогда уже не покинет его память.
Тело девушки-инвалида вдруг мгновенно вспухло, прорезалось огнем и черным дымом, одновременно ушей достиг гром, а лиц и тел – взрывная волна.
Что-то ударило Моше прямо по лицу, больно, но он уже понял, что это не железо. Упал, сбитый ударной волной, пацан, рядом заголосила его мама, закричали другие, находившиеся на куполе.
Мгновенно умершего малыша из коляски выкинуло, а сама она, отброшенная невидимым ударом, громыхая и набирая скорость, покатила вниз по каменным ступенькам противоположной лестницы.
«Я видел это в кино», – пронеслось в мозгу ошеломленного капитана. Но он не был бы профессионалом, если бы ошеломленность длилась более пары секунд. Убедившись, что цел, смахнул со щеки волокна чьей-то вырванной плоти – скорее всего той самой несчастной девчонки-террористки – и рванул за ее напарником, огромными скачками убегавшим вниз по Дизенгоф.
Догнать парня подготовленному двухметроворостому Моше не составило никаких проблем. Правда, уже не на Дизенгоф, а на перпендикулярной, темной и тихой, улочке.
Гораздо труднее оказалось сдержаться и не раздавить, как гнилой орех, его паскудную башку. А этот пидор, убедившись, что капитан справился с эмоциями, вызывающе заулыбался.
И в самом деле, улик – никаких. Ну и что, что побежал? Взрыв же был, вот и побежал. Пульт дистанционного управления наверняка уже валялся в кустах, и даже когда его найдут, следствию это вряд ли поможет: отпечатков с него не снять. Пороховые смывы и пробы на взрывчатку тоже скорее всего мало что дадут.
Так что Файад, имевший уже опыт трех задержаний, не зря повеселел. В израильской тюрьме не так уж плохо, тем более что все равно потом отпустят.
И тогда Моше под влиянием эмоций сделал то, чего в демократическом государстве делать ни в коем случае не следовало: если бы информация о его поступке дошла до начальства или, не дай Бог, прессы – в лучшем случае закончилась бы карьера. Но о карьере Моше сейчас не очень думалось: в глазах все еще мелькала скатывающаяся по ступеням пустая коляска.
Поэтому капитан, не дожидаясь приезда своих коллег, схватил пойманного в охапку, посадил его в свою личную машину и повез на службу.
Правда, с одной промежуточной остановкой.
И на этот раз Абу-Файад понял все. Выбора ему эта русская сволочь вовсе не оставила. Либо Абу колется – немедленно и до донышка, – либо остается навсегда на заброшенной, очень уж подешевели цитрусовые, апельсиновой плантации.
А в том, что его смерть будет потяжелее, чем у этой чертовой ублюдочной инвалидки, Файад не сомневался: достаточно было взглянуть на сумасшедшие глаза огромного капитана.
– Ну вот, – почему-то по-русски сказал капитан. – У тебя две минуты.
При этом Моше смотрел не в глаза парню, а на его шею.
Абу по-русски не понимал ни слова. Зато очень четко понял, что теперь его жизнь зависит только от темпа его речи.
И если б не диктофон, Моше и половины бы не успел запомнить. Файад сдал всех, кого знал, раскололся дочиста, до капли. Оно и понятно, своя жизнь – не чужая. Теперь не на одну неделю хватит разборов и арестов.
И еще он сказал одну вещь, которая заставила призадуматься не одного Моше, но и гораздо более высокопоставленных офицеров. «В Газу идет корабль с оружием», – сказал Файад. Откуда, когда и с каким оружием – сам не знает.
И, похоже, не врет.
Очень сложно врать, будучи до такой степени напуганным.
А значит, ведомству Моше еще предстоят веселые деньки.
21. Пятнадцатый день плавания теплохода «Океанская звезда»
Измайлово, Москва
… Сверху пригревало ласковое июньское солнце. Снизу – мягкая зеленая травка приятно холодила и щекотала пятки.
А впереди – на большой белой ромашке – сидела, плавно шевеля огромными шоколадными крыльями, бабочка. Такая красивая, что даже дух захватывало.
До нее было-то всего пять шагов, но Семен боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть редкостное чудо.
И надо же было выскочить из дома без сачка! Хотя, с другой стороны, кто же ходит утром в туалет с сачком…
Наконец он решился и бросился вперед. Но бабочка, как в замедленном кино, вяловато пошевелила крылышками и… оказалась высоко над головой маленького Семена! Стало так обидно, что даже плакать захотелось! Теперь никто не поверит. Упустил!
Да, обидно. Но – одновременно – и радостно от того, что бабочка улетела, а не украсила собой обтянутый зеленой бархатной бумагой лист его маленькой коллекции…
– Семочка, – ласково проговорил мамин голос. – Все будет хорошо, Семочка. – И ее рука легла Семену на лоб.
– Что, мам? – вскинулся, просыпаясь, Мильштейн, с сожалением покидая разноцветный мир детства.
– Пора вставать, мой мальчик, – сказала пожилая женщина и, тяжело развернувшись, пошла на кухню.
Семен неохотно встал с постели и, умывшись, тоже пришел на крохотную кухоньку родительской «хрущобы». «Четверка» платила своему охранителю совсем не малые деньги, и он не раз предлагал – еще отец был жив – купить своим более удобное жилье. Но пожилые родители очень долго раскачивались с решением, а после того, как мама осталась одна, вопрос о переезде отпал как-то сам собой.
Может, это и к лучшему. Изредка появляясь у мамы – звонил-то он ей ежедневно и продукты всегда привозил, сам или водителя посылал, – Семен оказывался в мирке, где ему был ведом не то что всякий уголок, но даже каждая полоска на давно не обновляемых обоях или трещинка на невысоком – два пятьдесят – потолке.
А когда оставался ночевать, то нередко видел сны из своего тихого – а как мечталось о бурях! – и, лишь теперь ясно, счастливого детства. Без катаклизмов и приключений, будь они все неладны.
Может, потому и любил здесь спать…
На кухне все было как обычно. Тот же маленький, торцом приставленный к стенке стол, за которым еле-еле умещались три человека, – теперь, к несчастью, стало не так тесно, как прежде. Та же газовая плита, выпущенная трестом «Росгазпром» во времена, когда Сенечку еще даже бабочки не интересовали. Мама и ее отказалась менять: объяснила, что любая хозяйка привыкает к своей духовке. Смени духовку – и сменишь пироги.
А вот этого Семен вовсе бы не хотел: мамины пирожки смены явно не заслуживали, и сейчас он, едва поднявшись, уже учуял их оптимистичный запах.
Пирожки и впрямь стоили отдельного описания. Такие маленькие, что даже «детка Сенечка» съедал их за два-три укуса. Взрослому они вообще были на один зуб. Корочка из чуть подслащенного теста – тоненькая-тоненькая. А внутри всего-то ничего – яичко с зеленым луком.