Откуда же появляется это божественное ощущение? Никто не знает. Разве можно сказать, откуда появляется поэзия? Взяли тридцать три буквы, перемешали между собой, а дальше – одно из двух: либо – очень редко – Поэзия, либо – почти всегда – тридцать три перемешанные буквы.
Семен со вздохом уселся за столик. Даже ему, человеку откровенно небольшому, пришлось для этого подогнуть ноги.
– Ну, сыночка, как дела? – повернулась от плиты мама.
– Неплохо, – откровенно солгал сынок. Дела как раз были вопиюще неприятны. Но какой смысл пугать маму?
– Я тебе цибелэ приготовила.
– Замечательно! – честно обрадовался Семен. Цибелэ-мит-шмалце – была такая простая и вкусная еда, которой когда-то он мог съесть сколько угодно. Но сколько угодно не давали, потому как для нее требовались яйцо, свежая нефабричная курица, из которой можно было доморощенным образом вытопить жир, и лук, желательно – не горький. В эпоху тотального дефицита вдосталь было только последнего, и только лишь потому, что у Мильштейна-старшего был еще со студенческих времен друг-узбек. Он и присылал из далекой Ферганы связки огромного фиолетово-красного лука, от которого при желании можно было откусывать, как от яблока.
Мильштейн-младший это лакомство – цибелэ – и сейчас любил, особенно с вышеописанными пирожками, которые – может быть, в силу сходства ингредиентов – удивительно приятно дополняли его. Так тонкие колористы используют в своей картине множество нюансов одного и того же цвета, добиваясь гармоничности и в то же время – бесконечной вариативности изображаемого.
Семен принялся за еду, а мама приняла свою обычную «кухонную» позу: присела напротив, локтями опершись о стол и уткнув подбородок в сжатые кулаки. Ей всегда нравилось смотреть, как ее мужчины едят то, что она им наготовила.
Теперь мужчина остался один. А смотреть нравилось даже больше. Может, потому, что удовольствие это стало довольно редким.
– И когда же ты наконец… – начала мама, но продолжить не успела.
– Женишься? – закончил за нее Семен улыбаясь. Сначала сердился. По молодости злился даже. Сейчас – только улыбался. – Не нашел я еще, мама. Душа, видно, не готова.
– А к чему она у тебя готова, сынок? – неожиданно серьезно спросила пожилая женщина.
– Ты что имеешь в виду? – вопросом ответил сын.
– Сам знаешь, – печально поджала губы она. – Долго ты еще будешь… – мама запнулась, подбирая слово, – …мафией?
– Ну, мам, ты дала, – улыбнулся, невесело, впрочем, Семен. – Вот почитай, что на визитке написано. – Он и в самом деле протянул ей свою визитную карточку.
Мама взяла визитку – очки даже надела с тяжелыми выпуклыми стеклами.
– «Заместитель генерального директора по экономическим вопросам», – медленно прочитала она.
– Вот видишь, – укорил ее сын. – А ты говоришь – мафия!
– Ох, сыночек, – тяжело вздохнула мама. – Ох, мой сынуля…
– Мам, ну что ты все охаешь? – не выдержал Мильштейн. – Я же не тать ночной! Работаю в крупной фирме, со своими старыми друзьями. Мы делаем свое дело и не даем его разграбить. Ну и что здесь неправильного?
– Санечку Болховитинова убили, – как будто не слыша сына, горестно сказала мама. – Коля где-то прячется.
– Не прячется! – снова не выдержал Семен. – Он отдыхает в круизе. От-ды-ха-ет, понимаешь?
– Понимаю, сынок, – печально подытожила мама. – Мамы хоть и старые, а кое-что понимают. – И неожиданно, как под дых: – Сыночек, ты людей убивал?
– Ну, мам! – не сразу нашелся Семен. Подумав, ответил, тщательно подбирая слова: – Я воевал, мама. В разведвзводе. Ты же знаешь.
– Я не про войну, – сказала мама.
– А с чего такой вопрос?
– Ты такой худой стал, – пожаловалась она.
– Мам, я видел таких жирных убийц! – взорвался Мильштейн. Опомнившись, замолчал.
Протянул руку к лицу мамы. Пальцами снял слезы.
– Не волнуйся ты так, – тихо сказал он. – Просто надо немного потерпеть. Сейчас у нас тяжелый период. Потом станет легче.
– Для меня, сынок, «потом» – понятие абстрактное, – ответила она. – У меня его просто нет.
– Ну, так-то уж не надо! – преувеличенно бодро возразил сын. – Слава Богу, все живы-здоровы. Все и сейчас не слишком ужасно, а в будущем станет лучше.
– Я не вижу твоего будущего, сынуля, – почти спокойно сказала мать. – Всегда видела, а теперь нет. Мне не нужны ни твои «мерседесы», ни твои акции. Мне нужен мой сынок и его дети, понимаешь?
– Понимаю, мам, – опустив глаза, сказал Семен. – Но все уже крутится – не остановить. Понимаешь?
– Понимаю, – сказала мама.
Водитель приехал, как всегда, точно, минута в минуту. Вышел из машины, осмотрел улицу. Потом заглянул в подъезд. И только после этого набрал телефон Мильштейна.
Семен быстро вышел, обернувшись, помахал маме, смотревшей на него из окна. Затем сел на место шофера – а тот соответственно рядом – и медленно вырулил со двора.
Мама в машинах разбиралась не очень, это был вовсе не «мерседес», а «мицубиси-галант». Машина редкостная – ну где еще найдешь бронированный «мицубиси»? Это и прельстило Семена, его по случаю купившего. Если он о таком не слыхивал, то и другие, возможно, тоже.
И был, как всегда, прав.
Потому что на выезде из двора прямо на их машину полетел темно-красный мотоцикл «хонда» с двумя парнями в черных кожаных куртках и черных же шерстяных шапочках! Семен инстинктивно затормозил, «галант» развернуло на мокрой после дождя дорожке – пассажирским боком к «хонде».
«Два молодца из ларца» мгновенно соскочили с мотоцикла и, не тратя времени на предисловия, открыли стрельбу сразу из двух «ТТ» с глушителями. Видимо, у них не было сомнений в том, что остроносые 7,62-миллиметровые пули, покидая стволы со скоростью 420 метров в секунду – быстрее звука! – прошьют насквозь эту японскую таратайку вместе с ее человечьим содержимым.
В этом и был расчет предусмотрительного Мильштейна. Этой противопульной броне не страшен даже новый «калаш»!
Стрелки палили в пассажира, не видя лиц за затемненными бронестеклами. Выстрелов почти не было слышно, лишь отскакивали с отвратительным шварканьем смертоносные кусочки металла. Один из них рикошетом даже слегка зацепил стрелка, по щеке которого потекла заметная красная струйка.
Нападавшие с изумлением наблюдали свою огневую импотенцию. И хоть явно были профессионалами, не смогли сразу остановиться – выпалили-таки по обойме. Правда, последние пару выстрелов предусмотрительно – профессионалы, едренть! – сделали по колесам, обезопасив себя от возможной погони.
Впрочем, это не помешало Мильштейну, потерявшему на испуг не более двух секунд, мгновенно продернуть машину вперед и превратить дорогой мотоцикл злодеев в кучу железного хлама.
Киллеры, отстрелявшись и потеряв свою двухколесную тачанку, бросились назад, к дороге, где скорее всего их страховали сообщники. По повадкам было видно, что такая работа для молодых мужчин не в новинку. Видно, не раз они оставляли за собой бездыханное тело и бьющихся в истерике близких.
Но в этот день звезды явно были против. Потому что очередной жертвой оказался маленький сутулый человечек со старомодным именем Семен.
Он даже из машины не вылез. Открыл кнопкой окно с противоположной стороны и перед самым носом остолбеневшего водителя – («А в Афгане какой четкий парень был! – успел подумать Мильштейн. – Разлагает все же мирная житуха!») – тщательно выцелил убегавшие фигуры.
Дурная чоповская игрушка «Иж-71» в умелых руках вполне способна убивать. И Мильштейн, безусловно, мог завалить обоих уродов, если бы это входило в его планы. Однако трупы вряд ли бы чего ему рассказали, и он спокойно и точно выстрелил им по ногам. Это и был высший класс огневой подготовки: из курносого пистолета четырьмя выстрелами добиться двух попаданий в ноги бегущих людей.
Они свалились как подкошенные, а салон «галанта» заволокла вонючая пороховая гарь. Аллергик Мильштейн потерял еще пять секунд, чтобы пару раз чихнуть. Но теперь он уже не спешил – куда они, безногие, денутся?
И тем самым еще раз подтвердил старую народную мудрость: человек предполагает, а Бог – располагает.
Откуда взялся этот лихой экипаж патрульной машины, не понял никто. В милицию не звонили – просто потому, что не успели. Стрельбы сами милиционеры тоже не слышали. Просто заехали по своим делам во двор – у одного из сержантов здесь жила подружка – и увидели такое…
Едва ли не с криком «ура!» самый молодой, выхватив табельный «ПМ», рванул к раненым бандитам. Один из них – видимо, тоже инстинктивно – поднял неперезаряженный пистолет. В ответ сержант поступил совершенно по инструкции, мгновенно выпустив в несдавшихся злодеев все восемь жирненьких пээмовских пуль.
Мильштейн только выругаться успел матерно, как все закончилось. Киллеры лежали уже неживые, а отчаянный стрелок-сержант стоял рядом, с цветом лица хуже, чем у тех двоих.
Семен, кряхтя, вылез из машины, подошел к остолбенело стоявшему парню.
– Ладно, не переживай. Он бы тебя точно уложил, – из лучших побуждений соврал Мильштейн.
Парень благодарно кивнул головой и тихо спросил:
– А что теперь будет?
– Ничего, – коротко ответил Семен и протянул ему визитку. – Поможем, не дергайся. В конце концов, ты мне жизнь спас, – еще раз соврал он, так ему вдруг стало жалко несчастного сержанта, которому на вид и двадцати-то не исполнилось.
«Потому и полез», – с усмешкой подумал Семен. Многоопытный напарник юнца вылез из ободранного «уазика», только когда убедился, что все кончилось хорошо и все, кому надо, уже умерли.
По сотовому тут же был вызван старший юрист «Четверки» и сделаны все необходимые звонки друзьям из соответствующих ведомств. Если трупы что-то и скажут, то Мильштейну о том будет известно.