– Ты тоже инженер, – беззлобно огрызнулся Агуреев и мстительно добавил: – Как-никак.
Однако на всякий случай к машине подошел. Открыл водительскую дверцу и стал на ощупь лазить под приборным щитком, пытаясь разобраться с системой зажигания. Наружу торчала только его толстая задница – в плане фигуры оба приятеля были схожи.
Ефим, довольный, что лазить вниз головой приходится не ему, смотрел близорукими глазами на море. Все было, прямо скажем, расплывчато, но от этого – не менее красиво.
– …Жо-о-опа! – вдруг разнесся над тихим пляжем агуреевский вопль.
– Прищемил, что ли? – разозлился Ефим.
– Ключ – в замке! – объяснил Агуреев, и Береславский, в силу врожденного чувства справедливости, вынужден был на этот раз согласиться с критикой.
Машину тут же завели, развернули фарами к морю, и берег, по-прежнему пустынный, но теперь освещаемый мощным неестественным светом, сразу же стал другим.
– Ладно, сейчас поедем, – докуривая очередную сигарету, сказал Агуреев.
– А «фенечка»? – напомнил ему Ефим.
– Кому она нужна, эта «фенечка»? – со вздохом проговорил Николай. Он подошел к урезу воды – волн почти не было – и бросил картонку в море. Она некоторое время не тонула – ее местонахождение выдавала рябь, видная в отраженном лунном свете. Потом исчезла.
Канула, как сам Саня.
24. Семнадцать лет один месяц и три дня до отхода теплохода «Океанская звезда»
Авиабаза советских ВВС, Афганистан
Князь пришел к Агурееву поздно вечером, и старлей сразу понял, что у них – проблемы.
Точнее, он даже знал, что у них за проблемы. И хоть вовсе не считал нужным их решать, но снова, как бычок на веревочке, шел за другом. Потому что по-другому – не мог.
В прошлый раз поперся прямо за пазуху к «духам», сбивать чертову «шерпу». Впрочем, тот эпизод не обсуждается: он офицер, а на «шерпе» летали злейшие враги его страны. По крайней мере так считало его начальство – самому Агурееву америкосы были до фонаря. Чего уж тут обсуждать? Да и орденок на парадном мундире тоже глаз радовал.
Но то, что происходит весь последний месяц, не могло радовать ничьего глаза. А также уха, мозга и других частей тела.
Дело в том, что вот уже месяц, как Блоха и Огурец являются злейшими врагами главного аэродромного чекиста майора Зеленцова. А это нехорошо. Очень даже нехорошо.
И очень даже опасно.
Виной всему – что больше всего злит прагматичного Агуреева – женщина. То есть поначалу дело было совершенно банальным. Поддатый майор захотел поиметь Лерку. Прямо после встречи Нового года. Непосредственно в его «УАЗе». А Лерка, повинуясь неведомой Агурееву женской логике, не захотела. Отказала, как говорится, резко и недвусмысленно.
Майор не поверил своим ушам, так как ранее неоднократно пользовался ее благорасположением. Кроме того, должность приучила его к тому, что ему, как правило, не отказывают.
А посему он затащил Лерку в машину, выгнал солдатика-водителя, парой затрещин обездвижил даму и взялся за свое дело. И все бы ничего, если б мимо не проходил Блоха. Услышав дамские вопли, благородный рыцарь не смог пройти мимо, вытащил из машины бесштанного майора и пару раз от души ему врезал. А может, даже не пару, а чуть больше.
Майор, разумеется, не помер, ограничился первой медицинской помощью. В Леркином, кстати, санбате. То есть после пары дней отлежки снова стал живее всех живых.
И вот это уже попахивало опасностью. Смертельной опасностью. Нет, не трибуналом – для майора это было бы обоюдоостро: Лерку-то он успел оприходовать, да и факты на ее лице тоже были не в его пользу. Опасность исходила именно из занимаемой майором должности. Блоха уже испытал это на собственной шкуре: после удара по очередному – одиннадцатому в его военной биографии – каравану их не забрала с точки отхода «вертушка», и они семьдесят километров пилили по опасным горам на своих двоих, неся с собой захваченные вражеские документы, одного своего «двухсотого» и одного раненого.
Официально претензии предъявлять было некому: майор лично приказа отменить вылет не отдавал. Но только полный идиот отдал бы такой приказ «под стенограмму». А майор идиотом не был. Подонок – да, причем уверенный в своей безнаказанности. Но не идиот.
Блоха вышел из той передряги, но никто не гарантировал ему в будущем отсутствие подобных смертельно опасных неприятностей. Кроме того, ненависть майора перекинулась и на друзей Князя, в том числе – на старлея. Агуреев вполне уже мог стать капитаном – особенно после столь удачного снятия с небес «шерпы», – но уже два представления гнобились департаментом майора. И пойди с чекистом поспорь!
Стоит только начать, как сам рад не будешь: даже на солнце, как известно, есть пятна. Что уж говорить об обычном старшем лейтенанте, второй год воюющем в жарком и грязном Афгане? Если начнут копать с пристрастием, пятна, конечно, найдутся. А у нас ведь страна особая: не помогут никакие боевые заслуги. В командиры дивизиона его тоже не утвердили. Якобы из-за несоответствия должности и звания. Но ведь если звание будут постоянно задерживать, то когда же они придут в соответствие? К пенсии?
В общем, все было плохо. Однако то, что рассказал ему Блоха, в корне меняло ситуацию. Причем непонятно, в какую сторону. Могло – в лучшую. А могло и «вышкой» кончиться, особенно в условиях военного времени, когда разбираются быстро и жестоко.
Короче, их общий «друг» майор Зеленцов вчера вечером исчез. Это никого не удивило, так как кобелистый майор пользовал не только аэродромных девок, но и до Кабула доезжал. Причем, по слухам, особо тащился от местных, которых ему организовывали его афганские коллеги. Все, конечно, по слухам: данные никем не проверялись. Но Агуреев давно понял, что слухи сами по себе не возникают.
Впрочем, им бы не было никакого дела до майорских секс-утех, если бы не одно «но». Сегодня ранним утром бронепатруль обнаружил в арыке тело майора Зеленцова. В обезображенном, покрытом кровоподтеками трупе сложно было узнать вчерашнего хозяина жизни. Но – можно.
Блоха тоже видел тело и чувства испытал противоречивые. С одной стороны, мог бы – сам бы убил. На совести Зеленцова – боец его группы, который наверняка остался бы жив, прилети «вертушка» вовремя. Но когда Болховитинов увидел, что сотворили с несчастным майором, содрогнулся. Его не просто били, кололи и резали. Над ним гнусно издевались, как это обычно проделывали самые свирепые душманы.
Погибни он в одной из своих командировок, старлей и Блоха вздохнули бы с облегчением. Но он был убит в шести километрах от авиабазы, и слишком много народу знало – как пишут в милицейских протоколах – о неприязненных отношениях между покойным и десантниками из разведвзвода. Слишком много, чтобы коллеги погибшего не заинтересовались этими отношениями.
Вот об этом и зашел предупредить друга Блоха.
– А в принципе все довольно неплохо, – пережив первый испуг, размышлял старлей. – Смотри, грохнули его вчера вечером, так?
– Так, – подтвердил сержант.
– Я в это время был на боевом дежурстве, меня человека три постоянно наблюдали. И еще человек двадцать – периодически.
– Это хорошо, – одобрил Болховитинов.
– Теперь ты, – по порядку шел старлей. – Вы весь день были на полигоне. И ночи кусок прихватили.
– Да, – сказал Блоха, но как-то без энтузиазма.
– Значит, отобьемся! – весело подытожил зенитчик. – Пусть душманы за него и отвечают. Очень удачно.
– Что – удачно? – не понял друг.
– Смотри, – благодушно пояснил старлей. – Если б его мы грохнули, надо бы было «легенду» сочинять, допросов бояться – чтоб не забыть, что в прошлый раз говорил. А здесь говори правду – и порядок.
– Мойша ему угрожал, – сказал Блоха. – При свидетелях.
– Вот дурак! – хлопнул себя по толстой ляжке старлей. – Что он сказал?
– Что Вовкина душа придет за его, майорской.
– Вовка – это ваш «двухсотый»? – тихо спросил Николай.
– Да. Володя Семенов. Из Пензы парнишка.
– А кто слышал?
– Кто только не слышал! – махнул рукой десантник. – Его же клинит! Он тогда ничего не соображает.
– Это хуже, – согласился Агуреев. – Но – опять не так страшно. Мойша ведь был с тобой на стрельбах?
– Да, конечно.
– Вы спали в казарме?
– Нет, там остались, в палатках.
– Но он вернулся с вами в палатку?
– Да.
– Ну и о чем базар?
– Он уезжал ночью часа на три, – понизил голос сержант.
– Куда? – похолодел старлей.
– Спроси у него, – разозлился Блоха. – Вылез тихо, отвел, видно, мотоцикл подальше, не включая двигатель, и уехал.
Старлей знал, что у разведчиков был свой неучтенный мотоцикл, на котором они, как правило, решали личные дела. Мотоцикл был любовно ухожен и даже дооснащен особым устройством, делавшим выхлоп гораздо менее слышным.
Злые языки говорили, что эта доработка была произведена специально для Блохи, частенько подкатывавшего на нем к стенам санбата: как известно, рядом с медучреждениями необходимо соблюдать тишину.
– А караул его видел?
– С караулом я договорился. Это мои бойцы.
– Кто-то еще видел? – почему-то перешел на шепот зенитчик.
– Надеюсь – нет. Ребята выматываются и спят как мертвые. Кстати, он форму в палатке оставил.
– Голый, что ли, уехал?
– В местной робе. Ты что, не знаешь, сколько у него тут корешей? – усмехнулся сержант.
– Да уж, – содрогнулся старлей, вспомнив парочку Мойшиных друганов, Самума и Рашида. – Так ты думаешь, майора Мойша уделал?
– Короче, – сказал Блоха, – Мойша спал в палатке. По крайней мере я так думаю.
– И я, – торопливо согласился Агуреев.
– Но если кто-нибудь видел его на мотоцикле – подтвердишь, что он приезжал к тебе и был долго. О’кей?
– Это – зона, – невесело улыбнулся зенитчик.