– Мечта аквалангиста, – пробормотал Ефим.
– Ладно, закрывай лавочку, – принял решение Агуреев. – Все, расходимся по-тихому. Никто ничего не знает. Решение приму позже.
– Если можно – до захода в Ларнаку, – вежливо попросил Ефим. – А то присядешь лет на пятнадцать.
– Пожалуй, – согласился Николай. – По крайней мере в ящиках держать это добро не будем. И кому же эта посылочка, интересно? – качая головой, повернулся на выход Агуреев.
На палубе, у вновь закрытых контейнеров остались Ефим, Людмила Петровна и насмерть обиженный черной людской неблагодарностью Хусейн.
– Так что вы мне собирались сказать? – вдруг вспомнил Ефим начало разговора. – Что-то важное.
– Думаю, это… – Евстигнеева показала на синие ящики, – сейчас важнее.
– И все-таки, – настаивал Береславский.
– Я хотела сказать, Ефимчик… – стала вдруг абсолютно серьезной Людмила Петровна. – Даже не сказать, а попросить.
– Ну так просите, – обрадовался Ефим. Он с удовольствием сделает веселой старухе Евстигнеевой приятное.
– Возьми себе моего Хусейна, – с трудом выговорила она.
– Вы что, – испугался Береславский, – с ума сошли?
– Наоборот, – горько улыбнулась всегда веселая бабулька. – Очень даже трезво соображаю. У меня ведь не только круиз кончается, Ефимчик.
– А… что? – с замиранием сердца спросил рекламист.
– Я вообще-то помирать собралась, – улыбнулась та.
– Да вы что, – замахал руками суеверный Ефим. – Да на вас еще воду возить можно!
– Успокойся, милый, – тихо произнесла Евстигнеева, верно поняв, что юноша просто напуган, ненароком столкнувшись со смертью. – Я все просчитала. Жить мне полгода. Верочка Грибулина сказала, эта девочка у меня с первого класса никого не обманывала.
– Да кто она такая? – запротестовал Ефим. – Да вы знаете, какая сейчас медицина? Да в Москве…
– Помолчи ты, – снова улыбнулась Людмила Петровна. – Я уже в хоспис устроилась. Недавно организовали. Знаешь, где безнадежные умирают по-человечески. Нет, нет, не умирающей, – поправилась она, увидев протестующие жесты Ефима. – Санитаркой. А время придет – сама там лягу. Я до круиза уже неделю отработала. Всем хорошо. – И, не давая Ефиму себя перебить, объяснила: – И больным, они же знают мой диагноз, и мне. Я теперь знаю, что умру как люди. А не как кошка, в одиночку.
Ефим молчал, не в силах переварить услышанное. Как же так, самый веселый человек в круизе – и безнадежно больна? А притворялась счастливой!
– Успокойся, Ефим, – как будто прочитав его мысли, ласково сказала Людмила Петровна. – Я действительно счастлива. Умирают, рано или поздно, все. Но не каждый выживает в лагере. Не каждого любят столько детей. Не каждый, наконец, обогнул Европу на этом чертовом судне, – притопнула ногой Евстигнеева, аж розовые кудельки затряслись. – Так что у меня все хорошо. – И без передышки: – Так возьмешь Хусейна, Ефимчик?
– Возьму, – преодолевая спазм, выговорил Береславский.
– Спасибо тебе, милый, – как-то сразу успокоенно сказала старая дама. – Вот уж спасибо. Прямо камень с души.
Она подошла к Береславскому, привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
– Эх, лет бы тридцать назад! – сверкнула глазами Людмила Петровна, на мгновение став прежней веселушкой.
Она попрощалась с Ефимом и ушла в музыкальный салон: там начинался концерт самодеятельности судовой команды.
А ошеломленный Ефим остался на палубе, глядя на бесконечную воду и тщетно пытаясь обрести напрочь утраченное душевное равновесие. Сначала – тонны взрывчатки. Теперь вот – близкий уход человека, к которому только успел привыкнуть. Слишком много для его нежной психики.
Хотя можно подумать, от него что-то зависит.
«Господи, спаси меня и моих близких!» – вдруг попросил Бога мало во что верящий Ефим Аркадьевич Береславский…
27. Двадцать второй день плавания теплохода «Океанская звезда»
Порт Ларнака, Кипр
Из дневника Даши Лесной
«Опять пишу ночью, опять – после большого пропуска.
Что-то неладно в нашем королевстве. Напряжение растет, хотя внешне все тихо-спокойно. Народ расслабился, на экскурсии ездит вяло – все больше на пляж, а школа маркетинга, исчерпав программу, и вовсе прекратила свою деятельность. Чему, похоже, Ефим Аркадьевич рад чрезвычайно.
Во всяком случае, он постоянно нежит свое тело на свежем воздухе, а на лице его написано бескрайнее физическое удовлетворение. Физическое удовлетворение на бескрайнем лице.
Тьфу, черт! Опять язвлю хорошего мужика. У моего любимого лицо точно не меньше. А живот – так даже больше. С этим, кстати, мне – я очень на это надеюсь – придется побороться, чтоб с сердцем проблем не было.
Достаточно моих «сердечных» проблем.
Так на чем я остановилась в прошлый раз? По-моему, на океанариуме в Лиссабоне и обезьянах в Гибралтаре.
Дальше тоже было забавно: в Аликанте пошли гулять в их крепость на горе, Санта-Барбара называется, одна наша немолодая туристка даже решила, что название – в честь «мыльной оперы». Ей и в голову не пришло, что шестьсот лет назад телевидения еще не было.
Так вот, там, наверху, я впервые узнала, что такое тропический ливень (кстати, тропики ли Аликанте?) – вода текла, как из перевернутого моря. Мы не то что промокли под дождем, а просто были мгновенно затоплены мощными потоками.
Меня поразило, что изо всех укрытий нам начали яростно махать руками, приглашая в сухое место. Все-таки они очень доброжелательные, эти испанцы. Когда мы заскочили – правда, уже насквозь мокрые – в какой-то мрачный подвальчик, нас не только приютили, но даже принесли полотенца! И что меня более всего тронуло – большое зеркало, поправить косметику.
Вот это я понимаю! В Москве, к сожалению, сложно представить, чтобы промокшему человеку вынесли из дома полотенце. Хотя зеркало, может, и вынесут: полюбуйся, какое чучело!
Наверное, и в Мадриде не лучше: просто в старинной крепости Санта-Барбара все было как-то по-домашнему.
А еще испанцы – народ деликатный: я купаться в тот день не собиралась, поэтому под легкий сарафан купальник надевать не стала, надела обычные маленькие трусики, а лифчиком вовсе пренебрегла. После тропического полива мой сарафан стал невидимым, как известное платье короля. Кефир, сволочь такая, все глаза проглядел. В открытую.
А испанцы – застенчиво отводили взгляд. Если, конечно, видели, что я заметила их интерес.
Если не видели – вели себя по-кефирски. Что показывает на полное равенство всех народов и абсолютную глупость национальных и расовых предрассудков…
Коленька на той стоянке выходил с судна лишь раз, опять с Береславским. Вернулись поздно ночью. Я, пока не дождалась, спать не могла.
Я почти уверена, что сейчас – не знаю где: в Москве или в ином месте – решается Колина судьба. И очень боюсь, что решение может быть для меня неприемлемым.
Когда вспоминаю об этом – меня просто трясет от страха.
Он, слава Богу, ведет себя осторожно: ни в Барселоне, ни в Вильфранше (это уже Франция), ни на Сицилии с теплохода не сходил. Лишь бы у него хватило терпения…
Да, надо рассказать о Барселоне и Вильфранше. Чтоб не нарушать жанра путевых заметок.
Барселона – это сказка. Я даже перестала на время думать об опасности для моего единственного – настолько этот город красив. Все за неделю вперед говорили – Гауди, Гауди… Я ожидала чего-то необыкновенного. И не обманулась: величественная и в то же время летящая церковь Саграда Фамилия, его знаменитые дома и загородный парк. Все впечатляло, и Гауди, конечно, гений.
Но меня поразило другое. Я раньше никогда не бывала в городах, где можно пройти десять улиц подряд и не встретить ни одного некрасивого, точнее – банального, дома! В этом и кроется вся соль. Гениальные творения есть везде. Однако лично меня потрясла именно высоко поднятая общая планка городской архитектуры.
Может, будь по-другому, и фантастический, ни во что не вписывающийся Гауди смотрелся бы менее достойно – ведь те же импрессионисты отметились в уже сформированном и наполненном талантами – от античности до Возрождения – художественном мире.
Итак, я любовалась красотами Барселоны, а Ефим Аркадьевич дрался с таксистом.
Ну, не совсем чтобы дрался, потому что один из участников потасовки позорно сбежал. И – поскольку я, безусловно, патриотка – с гордостью сообщу, что дезертиром был не наш человек.
А происходило это так. На третий за день выход в город попутчиков я не нашла. И соблазнила только Береславского, и то пообещав ему зайти в фотомагазин – он не пропускает ни одного – и, дополнительно, в кафе, потому что заслуженный рекламист умудрился проспать ужин, а это уже – личная трагедия.
От причала до памятника Колумбу мы доехали на такси. Потом побродили по городу, плотно поели, в фотомагазин не зашли, так как он уже был закрыт. В маленьких же фотолавочках ассортимент был не тот – Ефиму требовалась какая-то дополнительная хренюшка к его крутой «лейке». В каждой лавчонке он демонстрировал «лейку» и называл требуемую хренюшку, а продавцы, уважительно глядя на аппарат, сочувствующе разводили руками. После третьего опыта я решила, что он ходит по лавкам только для того, чтобы продемонстрировать свою «лейку»…
Нет, я его не осуждаю. Я же тоже надела такую коротенькую юбку не для какой-то конкретной цели – у меня любимый уже имеется, – а просто так. Показать, что и мы кое-чем располагаем.
Классно погуляв по городу, мы вернулись к берегу, где покормили прямо с причала больших серых рыб – Ефиму так понравилось, что он оторвал почти всю сладкую мякоть от им самим поедаемой огромной булки. Я такого даже не ожидала: для него это – крайне самоотверженный поступок. (Черт, я все-таки – язва!)