На судно возвращались одни, по деревянным настилам.
Поначалу было тихо. Плескалась где-то внизу, неподалеку, черная вода. В лодках спали торговцы, и ночью не покидавшие свой пост.
Ефиму Аркадьевичу тоже хотелось спать. Но вот этого-то как раз и не предвиделось. Потому как проплыть весь круиз и пропустить капитанский бал – это было бы неправильно.
Он вздохнул и взял себя в руки. Тем более что до парохода оставалось двадцать шагов, и песни из динамиков, перемежавшиеся с воплями отрывающихся туристов, уже давно оккупировали тишину египетской ночи…
Порт-Саид, Египет
Прощальный праздник был в самом разгаре. Рок-ансамбль, составленный из членов экипажа, играл, может, и не шибко профессионально, зато с чисто русским задором. Отечественная попса перебивалась западным техно, после чего вполне могла взорваться «Барыней» или «Цыганочкой».
Ефим сначала боялся, что после путешествия по задворкам Порт-Саида сон возьмет верх над желанием отметить окончание круиза, однако постепенно втянулся в процесс. К тому же выпитые сто пятьдесят граммов – не такая уж маленькая доза для нечасто пьющего человека – тоже не способствовали успокоению.
Так что Береславский не только отметился в медленном танце с Еленой – которая нынче была просто обворожительна, – но и даже пару раз откаблучивал в дискотечных экзерсисах: обычно Ефим напоминал крупного, никуда не спешащего бычка, теперь же был похож на бычка делового и целеустремленного, правда, полностью потерявшего ориентировку. Эти выдающиеся по пластике танцы вызвали улыбку даже на хмуром челе давно не улыбавшегося Агуреева.
Он тоже присутствовал здесь – с ним как раз и были выпиты Береславским указанные выше сто пятьдесят граммов. Николай Максимович употребил к тому времени гораздо больше веселящей жидкости, но то, что для Ефима было подвигом, для Агуреева являлось разминкой.
В большом зале, угол которого был занят фуршетными столами, а основная площадь – танцующими, собрались практически все оставшиеся на «Океанской звезде». Даже члены экипажа, за исключением занятых на вахте.
Каждый ощущал два разнополюсных чувства сразу: облегчения и радости, что этот затянувшийся рейс наконец закончился, и некую светлую печаль, потому что не пройдет и пары недель, как всем «возвращенцам» – кроме, может быть, самых бесчувственных – начнут сниться бескрайние дали Атлантики и бирюзовые воды Медитеррании. И тогда они вдруг поймут, что им конкретно не хватает предвещающего очередной морской переход дрожания палубы под ногами, убаюкивающего покачивания койки и, главное, всегда исполняющихся ожиданий того, что завтра опять будет что-то новое и наверняка интересное.
Так что это был, конечно, праздник. Но – с отчетливо видимым печальным подтекстом.
Наверное, именно поэтому Елена Феликсовна уже пару раз вытирала слезинки в углу глаз. Аналогично поступали и еще несколько девушек, встретивших себе временное духовное прибежище на борту. Для сохранения правдивости изложения следует отметить, что мужская половина расстающихся пар, наверное, тщательно скрывала свою печаль, потому что предположить, что все они – бесчувственные эгоисты, видимо, было бы все же неправильно.
Не печалилась только девушка Катя, которая, похоже, всерьез захомутала свою большую добычу и сейчас медленно и верно закрепляла результаты удачной охоты. Так опытный рыбак, не надеясь только на крючок с толстой леской да рыбацкое везение, медленно и терпеливо подводит под зацепившуюся крупную рыбину подсачок. Вот когда та будет уже целиком в мягком, но безвыходном капкане, тогда уже дергай и – наслаждайся!
Княжна в этот вечер плясала со всеми вместе. У нее опять прорезался «ларнакский синдром». Ефим напряженно наблюдал, как она вновь затеяла непонятные физиологические опыты с Кефиром. И если бы только с Никифоровым!
Как только Ефим зашел в зал, Ева набросилась и на него. Уже на втором такте Береславский понял, что – влип. Точнее – в него влипла княжна, всем своим гибким телом повторяя очертания могучей фигуры Береславского. А чтобы так повторять очертания фигуры – надо к ней очень сильно прижаться.
Это вызвало – скажем аккуратно – наверняка прогнозируемый Евой гормональный взрыв, после чего танцевать Ефиму стало непросто. Особенно понимая, что за их странным танцем наблюдает муж партнерши. И дело не в моральных принципах Береславского – здесь как раз ему особо гордиться было нечем, – но Максимыч был его другом, а вступать в близкую связь с женой друга – это уже не просто аморалка. Здесь же была настолько близкая связь, что, если б не одежда, ближе и не придумаешь…
Ефим с трудом дождался конца музыки и даже не очень вежливо бросил даму на полдороге к ее столику. Ему было абсолютно понятно, что делается это для того, чтобы уязвить Агуреева. А вот зачем это делается – оставалось столь же абсолютно непонятным. И еще было чертовски обидно за друга, которому и без того сейчас очень плохо.
Что на нее нашло? Он никак не мог понять ее поведения. Первый всплеск был еще в Ларнаке, когда объектом секс-атаки стал все тот же Кефир. Теперь – он сам. Ну и Кефир – на закуску. Не так уж часто Береславский попадал в такие ситуации, в которых ровным счетом ничего не понимал.
Он подождал немного, чтобы остыть – физически и духовно, – после чего направил стопы к Агурееву. Тот был хмур и темен, вливая в себя фужер за фужером.
– Ты скоро нажрешься как сволочь, – деликатно заметил Ефим Аркадьевич.
– Ну и что? – философски спросил Агуреев.
– Печень отвалится, – объяснил Береславский.
– А она мне нужна? – задумался Николай Максимович.
– Печень всем нужна, – убежденно сказал Ефим.
– Князь – в земле, – сказал Агуреев, наливая очередной фужер. Ефим отметил, что это, к счастью, не водка. – Вилька – в земле, – монотонно продолжил Николай прерванное действием перечисление. – Лерка – в земле. Евка – курва. Благородная, – добавил он после паузы.
Ефим благоразумно промолчал.
– Мойша – спятил, – закончил свой скорбный список бывший зенитчик.
– Это Лерка спятила, я думаю. – Береславский уже был в курсе: посвящен самим же Агуреевым.
– Не могла она такое сама придумать, – убежденно выдохнул Агуреев.
– Не надо недооценивать женщин, – не слишком уверенно сказал рекламист. Валерию Сергееву он знал плохо, но ее иезуитские подвиги действительно не вписывались в его представления об этой даме. Скорее ею кто-то, очень серьезный, манипулировал. Может, друзья по партии, может – скупщик из «Глобал» и иже с ним.
– Короче, полная ж… – мрачно подвел итоги Агуреев. – Не очень-то я здесь нужен.
Он, несмотря на богатырский организм, все-таки здорово нажрался.
– Это ты зря, – задумчиво сказал Ефим. – Если ты загнешься, мне будет неприятно.
Агуреев улыбнулся.
– А Дашка вообще, наверное, повесится, – закончил мысль Береславский.
Даша Лесная весь вечер стояла в углу и с тоской смотрела на медленно набиравшегося любимого.
– Что она во мне нашла, а, Ефим? – спросил, теплея голосом, Агуреев.
– Любовь зла… – популярно объяснил Береславский.
Тут-то его и отвлекла Елена Феликсовна, совершенно неотразимая в вечернем прикиде. Отвлекся Ефим Аркадьевич не только на медленный танец, но и на следующие тридцать минут, проведенные в его номере – в ее обществе. Оно – общество – было исключительно приятным и не было очень уж печальным: Елена Феликсовна, как женщина умная, головы не теряла и сама, как понял Ефим, не предполагала московского продолжения круизного романа.
– Хорошие были денечки, – со вздохом сказала она, сидя на смятой постели и аккуратно натягивая на стройные ноги черные, с крошечными блестками колготки. Ефима, кстати, всегда поражало, как они это делают: тщательно, сантиметр за сантиметром, приглаживая тончайшую эластичную ткань. Ему казалось, что, будь он девушкой, в жизни бы не смог надеть ни одну пару, не наделав дырок.
Эта мысль его вдруг развеселила: представил себя в колготках на толстых волосатых ногах.
– Я что-то смешное сказала? – невозмутимо спросила Елена Феликсовна. И искоса посмотрела на Ефима. Глаза у нее все же были невеселые. И очень-очень красивые.
– Мы ведь не торопимся? – спросил Ефим, вновь обнимая женщину. Лена тоже не торопилась: так старательно натягиваемые колготки быстро поползли в обратном направлении…
Потом они шли обратно в зал по пустым, слабо освещенным коридорам – на стоянке, когда не работали основные двигатели, энергию, видно, экономили – и говорили друг другу что-то смешное. Но оба понимали, что послезавтра – или, точнее, уже завтра: стрелка давно перевалила за полночь – все равно будет грустно.
«Зато Наташке меня упрекнуть не в чем, – не вполне логично размышлял Ефим. – Что с меня, пьяного, возьмешь?». И, чтобы закрепить эту мысль, по приходе в зал выпил еще целых пятьдесят граммов.
А народонаселение зала претерпело значительные изменения как по численности, так и по составу. Ушли все моряки – их рабочий график никто не отменял. Ушли, утомленные праздником, многие из пожилых туристов.
Не оказалось в зале и Евы с Агуреевым. Одна Дашка стояла потерянно в уголке и, уже особо не скрываясь, тихонько плакала над своей печальной судьбой.
– Ну, ты чего? – конструктивно сказал Береславский, подойдя к приятному ему существу.
– Убить, что ли, ее? – спросила Даша. Объяснений собеседнику не понадобилось, он, как говорится, полностью был в теме.
– Ну и что это даст?
– Зачем она его унижает? – не выдержала Даша. – Ну не любит, понятно. Я даже рада. Но зачем так унижать?
– Не знаю, – честно ответил Ефим. – Ума не приложу.
– Она сейчас чуть не трахнула Кефира! Прямо в зале! При всех.