Самого Агуреева она не очень боялась. Зато четко понимала, что сделает с ней Мильштейн, если только дотянется. Она ни на миг не сомневалась, что ее не спасет ничье заступничество, даже – агуреевское. Своего Блоху Мойша не простит никому. А теперь еще и Лерку.
Агуреев так и сказал ей напоследок: «Останешься живой, если успеешь». Подразумевалось, что до приезда Семена Евсеевича. Раненый Алеха еще угрозы не представлял, а Муса был жестко связан приказом босса. Так что вопрос спасения шкуры встал перед Евой достаточно остро, и она не рискнула терять время, ожидая вылета в более подходящем – европейском – направлении. Ей важно было немедленно смотаться отсюда, и любой самолет в этом деле был попутным. А из Эмиратов она уже улетит в Испанию.
Непонятным только оставалось, на что сдались Эмираты Ефиму. Он уже откровенно скучал и по Москве, и по своей благоверной. Однако вместе с малочисленной группой поднялся ни свет ни заря, записанный, как и они, в авиапутешественники. На животе его лежал большой фотоаппарат, а на плече висел обтрепанный черный кофр с бесчисленными объективами, вспышками, пленками, протирками для линз и прочей только одному ему ведомой мишурой.
Он сидел рядом с Людмилой Петровной, аккуратно расчесывающей старомодным полукруглым гребнем свои ультрасовременные розовые кудри. Катя со своим суженым сидели неподалеку, через три лавки. Кефир и Ева стояли отдельно, поодаль. Но если Кефир не имел ничего, кроме спортивной сумки, то у княжны добра хватало: огромный зеленый, из ударопрочного пластика, чемодан на колесиках, большая черная сумка на «молнии», а на плече еще – модная маленькая дамская.
Ева нервничала: самолет снова на полчаса задержали, а зловещий неуправляемый Мойша дышал ей прямо в затылок. И вообще – провал ее плана обогащения организации за счет «Четверки» еще предстояло пережить. И выслушать – она криво усмехнулась – мнение товарищей по борьбе, которое могло быть весьма нелицеприятным.
«Вот сволота!» – неожиданно по-русски подумала про своих соратников княжна. Сами бы ложились под этого грубого толстого кретина, которому мама в детстве так ничего и не рассказала про дезодоранты. И сами бы толкали его за борт. Сами бы слали мэйлы от этой старой дуры Лерки, рискуя в любой момент быть застуканной. Наконец, сами бы отсчитывали секунды на своих «Картье», зная, что каждая из них наверняка приближает приезд маленького кривоногого мужчинки, которому лично она ничего плохого не сделала. Ну, может, разок подослала убийц, поправила она сама себя. Однако единственная цель этого мужчины – лишить ее жизни, причем максимально мучительным способом.
Ожидание и нервы усугубили простое человеческое желание – Еве захотелось в туалет. Она оглянулась по сторонам – кого бы попросить присмотреть за вещами? Кефир был физически противен – вроде уже почти забыла его потные объятия, а тут вдруг вспомнилось, да так тошнотворно! Катю Ева ненавидела: еще вчера та была проституткой, а Ева – почти княгиней. Сейчас же столь ясной определенности уже не было, и молодой шлюхе такое изменение диспозиции нравилось необычайно. Нет, их она просить не будет.
А может, оставить бебехи у стенки? Однако – уже страшно: в зал потихоньку начали входить местные, темнокожие и громкоговорящие, люди. Еве, как это ни стыдно для интернационалистки и антиглобалистки, совершенно не хотелось оставлять дорогостоящие вещи в их досягаемости.
Она решилась и направилась в сторону розововолосой бабуленции. Против нее она, в отличие от Береславского, ничего не имела. И песик у нее замечательный, не зря ныряла (Ева не знала, что именно Хусейн вынюхал взрывчатку в доставленных на борт «Океанской звезды» ящиках). К Береславскому теплых чувств княжна не питала: типичный толстокожий буржуа, на все готовый ради сохранения своей единоличной сытости и устроенности. При ближайшем рассмотрении он даже опасен.
Но – не сегодня. Через час, максимум – полтора, она улетит и больше никогда не увидит этого малосимпатичного ей человека.
– Людмила Петровна, – обратилась она к пожилой даме, почти демонстративно не замечая присевшего рядом Ефима, – можно мне оставить вещи рядом с вами?
– Пожалуйста, – усмехнулась та. – Я уголовников издалека вижу.
К кому относилась сделанная ремарка, осталось не вполне ясным, но Еве было не до филологических деталей.
– Спасибо, – сказала она, с помощью вскочившего Ефима поднесла чемодан и сумку и быстро пошла по направлению, указанному на синем информационном щите.
– Да ты никак джентльмен, Ефимчик? – уколола бабулька Береславского, ранее в хороших манерах не замеченного.
– Стараюсь, – скромно ответил тот, присаживаясь рядом с оставленными на сохранение вещами княжны.
– Ну-ну, – сказала Людмила Петровна, уселась поудобнее на мягком диванчике и смежила веки. «Настоящий зэк никогда не упустит возможности вздремнуть», – подумал Береславский. Поозиравшись, он, стараясь не производить лишнего шума, зашарил по боковым карманам сумки. На них висели крошечные кодовые замочки.
На главной «молнии», стопоря ее, тоже висел подобный, но – с более длинной дужкой. Ефим изловчился и, не снимая замка, приоткрыл молнию. Ненамного – максимум на полтора-два сантиметра. Этого хватило, чтобы одну за другой протолкнуть в образовавшуюся щелку две бумажные трубочки сантиметров в десять – двенадцать длиной.
Не издавая ни звука, Береславский ловко закрыл молнию. И вовремя: к лавочке стремительно приближалась княжна. Она решила потерпеть до самолета: приятный мужской голос в динамиках объявил регистрацию их рейса.
Подозрительно посмотрев на побледневшего рекламиста – Ефим Аркадьевич даже руки засунул в карманы, чтоб скрыть тряску, – Ева поблагодарила так и не успевшую поспать Людмилу Петровну, подхватила вещи и потащила их к стойке регистрации.
Формальности прошли моментально. Русскую группку просто провели на поле, к выделенному на короткий чартерный рейс крошечному одномоторному самолетику.
Ефим стоял на регистрацию последним, и когда он отходил от стойки, княжна уже прошла ненавязчивый спецконтроль.
К аэроплану, лихо подрулившему прямо к зданию и выпустившему свой собственный маленький трапчик – даже не трапчик, а лесенку алюминиевую с перильцами, – побрели по раскаленному мареву пешком – благо дистанция не была утомительной. Самолетик изнутри напоминал автобус, с той только разницей, что обычно автобусы бывают гораздо больших размеров.
– А… это, – подобрала наконец определение Евстигнеева, – и в самом деле полетит?
– Не сомневайтесь, – сказала Ева. – Я на таких летала в Африке. Очень даже могут.
– Ну, будем надеяться, – недоверчиво сказала Людмила Петровна.
– Все сели? – как таксист, спросил на ломаном английском смуглый улыбчивый пилот.
– Одного нет, – осмотревшись, сказала девушка Катя. – Береславский отстал.
– Не ждите, – ответила за опоздавшего Евстигнеева. – Он не придет.
– Это почему? – вскинулась княжна. Она не любила резких действий тех, кому не доверяла.
– Он разбирается в авиации, – усмехнулась веселая старушка. – И сделал вывод, что лучше не надо. Ефим поехал на теплоход. Сказал мне, чтоб не ждали.
– Водку пить с Агуреевым, – сделала успокоенный вывод Ева. – Вот ведь козлы!
– Все мужики одинаковы, – поддержала ее – редкий случай! – Катерина. И тут же спохватилась: – Только Михаил Иванович у меня другой! – погладила она его по толстой руке. – Вот он – ничего не боится! – Культурист, разомлев от похвалы, приобнял девушку.
– Короче – можно ехать! – решительно тряхнув розовыми кудельками, отдала указание Евстигнеева. – Шеф, заводи!
Катя перевела общее мнение на английский, пилот улыбнулся белейшими зубами и нажал кнопку стартера. Мотор загудел, потом зарычал, потом завыл.
– Он весь полет так будет? – спросила Евстигнеева.
– Это недолго, – пояснила Ева.
– В каком смысле? – насторожилась Людмила Петровна.
– Да нам лететь-то всего ничего, – успокоила ее княжна. – Здесь же рядом.
Рядом-то рядом, но отличия между Египтом и одним из княжеств ОАЭ были серьезными и начинались прямо в аэропорту. И дело не в том, что здешние авиаворота были и больше и несравнимо роскошнее, чем в Порт-Саиде: в качестве отделочного материала использовалось даже золото.
Гораздо заметнее было то, что вы из арабской светской страны попадали в арабскую религиозную. Женщин в аэропорту было мало, а те, что были, маскировались так, что без рентгена не узнаешь. У самых свободолюбивых оставались открытыми лишь глаза и нос. Все прочие были задрапированы в паранджу с головы до пят.
– Экзотика! – прошептала девушка Катя, пытаясь натянуть пониже свою ультраэкономную – по количеству израсходованной материи – юбчонку. И – не преуспела: юбка, послушно сползая вниз, не слишком много закрывала. Зато вверху открывала более чем достаточно.
– Тришкин кафтан, – прокомментировала Людмила Петровна. Катерина не обиделась: розовокудрая бывшая зэчка была единственной, кто ни на словах, ни в душе не презирал – и тем более не осуждал – ее стремление построить хорошую жизнь с помощью того, что Бог послал.
– Точно, – согласилась девчонка и оставила бесполезные попытки.
Так они прошли к стойкам паспортного контроля, сопровождаемые взглядами всей мужской половины временного населения аэропорта. Самые огненные взоры, конечно, устремлялись к голоногой Кате. Но и княжну не обделяли: хоть была она в достойном длинном платье, однако замечательные Евины пропорции проглядывали и сквозь него.
На контроле паспорта штампанули моментально: к туристам здесь привыкли. Разве что девушку Катю вежливо попросили переодеться, а когда она объяснила, что остальной ее гардероб принципиально от этого не отличается, сопроводили вместе со спутником в магазин «дьюти фри». Там вопрос был решен минут за двадцать. Из-за этих-то минут ни Катя, ни Михаил Иванович не увидели весьма драматических событий.