На скамейке перед воротами три женских силуэта, три огонька. Почему нельзя курить дома или, к примеру, в собственном дворике? Что за странная привычка — ежевечерний моцион за воротами? Как это говорят у русских?..
— Вышли на людей посмотреть и себя показать, — едва слышно произнесла Елена.
Она решительно, не рассчитывая на мужскую галантность, распахнула дверь «Шкоды» и выбралась наружу прямо под перекрестный обстрел соседских глаз. При виде Елены самая молодая из женщин мужским залихватским жестом отстрелила бычок на проезжую часть.
— Я иду спать, — внятно сказала она. — А вы?
— Мы посидим, — отозвалась самая старшая из женщин, пронзив Спаса и Елену орлиным взором.
Всего-то старушка — божий одуванчик, а смотрит как прокурор. Спас ответил ей оценивающим взглядом. Похоже, это мать хозяйки — волосы вычурно белы, в уши вдеты длинные блестящие серьги. Небрежное изящество её позы исключало мысли об остеохондрозе, подагре и прочих старческих хворях. Наверное, эта женщина умела любой аксессуар, даже обычную авоську, превратить в украшение. Изящные, ухоженные её пальцы сжимали недокуренную папиросу.
— Что-то не по вкусу мне местные сигареты, Блага! — сказала седовласая дама, не сводя глаз со Спаса и его спутницы.
Спас же сунул голову в водительское окошко.
— Прощай, Влад! — тихо проговорил он.
— Хороши же у тебя соседи, — улыбнулся Владимир. — Смотри, одна из старушек — та, что помоложе — строит тебе глазки.
Спас мельком глянул в сторону женщин. Действительно, вторая дама, лицом очень схожая с седовласой матроной, но по виду несколько моложе, рассматривала его с нарочитой бесцеремонностью. Имя дамы было известно всему Несебру, и Старому городу, и Новому. Блага Трендафилова, в девичестве Яворова, мать бестолкового Лазаря и родная тетка его новой соседки, не раз выказывала Спасу недвусмысленные знаки внимания.
— Тебе не кажется, Душана, что эта женщина слишком худая? — быстро проговорила мадам Блага на болгарском языке, безошибочно угадав в ночной гостье Спаса иностранку.
— Мне кажется, что и нам обеим, и Наталье следовало бы хоть немного похудеть, — отозвалась мадам Душана. — Жаль только, что мне здоровье не позволяет сесть на диету. Если я перестану есть мясо, мне грозит выщелачивание костей.
— Ууу! Чачкалицы! — пробурчал Спас, широкими шагами пересекая проезжую часть улицы.
— Добрый вечер, сосед! — проворковала мадам Блага поднимаясь со своего места.
Она сделала несколько шагов в его сторону. Задники её сабо задорно хлопали по пяткам. Её темные глаза были умело подведены, волосы аккуратно уложены. Зажженную сигарету она держала на отлёте, между указательным и безымянным пальцами правой руки.
— Ну что же ты! Иди сюда! — Спас обернулся к Елене, а та всё ещё топталась у пассажирской двери такси.
Свет уличного фонаря золотил её волосы, беспощадно освещал усталое лицо. Владимир включил заднюю передачу. Мельчайшие камешки брызнули из-под передних колёс. Такси укатило.
— Блага! Довольно! Здесь слишком влажно и шумно! Проводи меня в мою комнату, — проговорила седоволосая дама.
— Попроси Сигизмунда!
— Ты хочешь, чтобы я взывала о помощи на всю улицу? — не отставала мадам Душана.
— Позвольте я вам помогу, — Спас сделал пару быстрых шагов в сторону соседской двери.
— О, нет! — мадам Блага заступила ему дорогу.
Её грудь вздымалась и опадала в низком вырезе шелкового платья, подобно волне прибоя в четырёхбалльный шторм. Спас усмехнулся.
— Ухаживание за женщиной — это особая наука, которая постигается всю жизнь! — многозначительно проговорила мадам Блага.
— Блага! — настаивала мадам Душана. — Отстань от молодого человека! Не видишь — он занят!
— Я занят! — подтвердил Спас.
Но мадам Блага и не думала отступать.
— Милочка, обождите минутку, — она обратилась к Елене по-русски. — У нас приватный разговор.
— Эта женщина замерзла и устала, — проговорил Спас на болгарском языке. — Ей не до игр. Она сейчас нужнее мне, чем вы, мадам. Понимаете? Елена, иди же сюда!
Елена не спеша двинулась через улицу. Теперь она накинула шаль на голову, стараясь вовсе не смотреть на мадам Благу.
Его спас старик Сигизмунд. Сосед появился из дверей своего дома в сопровождении крупного пса палевого окраса. Этот мужик, похоже, имел к своим женщинам особый подход.
— Блага, отстань от них! — решительно заявил он. — Разве не видишь, у тебя нет шансов. Эта девушка чуть старше твоего Лазаря. А тебе в твои пятьдесят два надо беречься. На улице сыро, а ты в туфельках на босу ногу. Для кого, спрашивается, выпендрилась? Что? А?
— Гав! — поддержал хозяина пёс. — Гав! Гав! Гав!
Обе дамы принялись возражать старику.
Спас дёрнул за ручку. Входная дверь оказалась заперта. Он нашарил в кармане ключ, отпер и распахнул перед Еленой дверь.
— Заходи. Ну же! Не медли!
— Может быть…
— Заходи! — и он втолкнул её в тёмную прихожую.
— Можешь устроиться здесь.
Он достал из шкафа стопку белья и бросил её на кровать поверх покрывала. Теперь он смотрел отчуждённо, без интереса, даже без жалости. Лена заволновалась. Чего же он хочет? Может быть, снять шаль? Может быть, серая дешёвая тряпка смущает его? Может быть, под таким вот покровом она кажется ему старухой? Он ведь лет на десять старше её! Какие же всё-таки гады эти мужики! Невозможно понять, чего они хотят! Лена сбросила шаль и сразу замерзла.
— Это бывшая комната моей жены. В ней уже давно никто не живет. Дочка иногда протирает пыль. Летом — бывает — пускаем сюда жильцов. А так… Он всё же посмотрел на неё. — Ты зачем разделась? Тебе же холодно… — Мне в ванную…
— Это на первом этаже. По лесенке вниз и направо. Вот полотенце. — А вы?
— А что я? — он рассеянно улыбался, а Елене казалось, что она уже надоела ему. — Послушай, я завтра на смене с часу дня. Утром успею отвезти тебя к отцу, в Средец. Поживешь там. Моему отцу под восемьдесят. Со здоровьем проблемы, а ты как раз медсестра. Я буду платить двадцать евро в неделю. Больше не могу. Ну ещё стол и кров. Ты как, согласна?
Под окном затрещал и умолк двигатель мотоцикла. Хлопнула входная дверь. Лена слышала, как кто-то бродит по дому, громко шлепая босыми ступнями.
— Это дочь вернулась, — он устало опустился на край кровати. Плечи его поникли. — Вы обещали показать мне море, — проговорила Лена.
Спас поднялся, распахнул окно и ставни. Влажное дыхание моря ворвалось в комнату. — Ах! — проговорила Елена. — Ах! — отозвался ей женский голос за окном. — Мне так жалко нашего соседа.
— Почему? — отозвался первому второй женский голос.
— Мама и тётя напустились на него. Сама знаешь, как они умеют это делать….
— Да! Бабушкам палец в рот не клади! Лучше не препираться.
— Да он и не препирался.
— А что же он натворил, мама?
— Он привел женщину.
— Да что ты!
— Блондинку! И она чрезвычайно не понравилась тёте Благе.
— Что же теперь будет?
— Думаю, тётя Блага перекрасит волосы в светлый цвет. Ей нравится Спас Чавдаров.
— А тебе?
— Мне? Мне жалко его стало. Подцепил в городе какую-то простушку — одиноко мужику… Впрочем, не моё дело…
— А тебе не одиноко, мама?
— Мне?!.
— Я закрою окно, — проговорил Спас. — А на море ты сможешь сходить завтра утром, если встанешь пораньше. Спокойной ночи!
Он исчез быстро и бесшумно, а Лена снова набросила на плечи шаль. Зачем он привёл её к себе домой? Зачем показал этим бабам? Недоумение, усталость, скука, безысходность с горькой примесью невнятной обиды не позволили ей толком постелить постель. Спускаться вниз, в ванную, совсем не хотелось. Через полчаса в комнату заглянула девушка с такими же светлыми, как у неё самой, волосами и по-мужски твёрдым подбородком.
— Хотите пить? — коротко спросила она.
Лена покачала головой. Девушка исчезла. Она явилась снова через несколько минут с подносом, уставленным разными напитками. Тут были и вино, и чай, и вода.
— Я же, вроде, отказалась, — пролепетала Лена.
— Отказались? — девушка недоуменно уставилась на неё. — Вы русская? Так? Отец сказал, что вы будете ухаживать за дедом. Так?
Лена снова покачала головой.
— Вы — русская, — заявила девушка, удаляясь. — Теперь я поняла.
Пёс легко освоился с новой вселенной. В Несебре нет запруженных народом улиц, пугливых, склочных старух, влекущих по скверам коляски с младенцами. Обилия автомобилей на дорогах тоже нет. Здесь не существует заплёванных лестничных площадок и лифтов и, как следствие, нет и поводка. В Несебре повсюду дача и вечное лето. А в Москве дача только за городом и лето коротко.
Люлёк был в целом доволен переездом в Несебр. В Несебре живет много рыбаков, а они народ веселый, со здоровой, не отравленной жизнью в мегаполисе психикой. Рыбу здесь ловят с лодок. Люди пускаются в море затемно и дрейфуют по спокойной воде в виду берега. После полудня рыбаки вытаскивают свои лодки на сушу и переворачивают их кверху днищами. Над пляжем витают запахи чужой пыли и свежего ветра, лишь слегка, совсем чуточку отравленные привкусом моторного выхлопа. Но доминирующим в этой вселенной запахов является запах рыбы. Эта рыба не костистая, не покрыта крупной чешуей, как та, что живет в водоемах средней полосы России. Здешняя рыба покрыта плотной шкурой и мелкой чешуей, она мясиста, она привыкла к просторам соленой воды, её очень много и её легко добывать. Здешние рыбаки готовы делиться. Они с хохотом кидают мелкую рыбешку прямо в квадратную пасть желтого пса. Но этими подачками добыча Люлька не ограничивается. Помойки в этих краях богаты отходами мелкого морского промысла. В них приятно копаться. И Люлёк систематически получает удовольствие. Одно плохо: Мама потом ругается, тащит его на двор, привязывает к чугунной калитке и поливает водой из шланга, как какую-нибудь клумбу. В средней полосе России всё по-другому. Там вся жизнь лодки проходит на воде. Лодка качается на пологих волнах или движется по зеркальной глади, лодка вмерзает в лед, дно лодки тонет в мягком иле. Русские рыбаки пугливы и страшно ругаются на Люлька, если тот бросается в воду неподалёку от их снастей. И помойки на родине имеют совсем другую начинку. В них много бумажной и пластиковой упаковки, картофельной кожуры, а рыбы практически нет.