На дальнем конце стола завязалась короткая баталия, окончившаяся, как обычно, победой очаровательных сестер Душаны и Благи. Почему-то старик любил обеих и всегда уступал их капризам. Люльку же больше нравился запах молодых человеческих самок. К старым он оставался эмоционально равнодушен, за исключением тех случаев, когда возникала возможность поживиться вкусненьким. К тому же Мама была совсем рядом. Она пересела от стола в усыпанное подушками плетеное кресло. Глава стаи — это вам не собачий хвост. Мама — самая сильная, самая ловкая, самая любимая. Мама — превыше всего. Пусть из этих рук Люльку не обломится даже самый маленький кусочек — всё равно Мама выше остальных и она сейчас слушает Софию. Значит, сейчас София на втором месте после вожака. Впрочем, не совсем так. Если Мама станет чистить банан, то непременно отдаст половину Люльку. Честно поделит, потому что знает — он, её верный пёс, больше рыбьих потрохов, больше говядины и куриных хрящей, больше яблок и моркови любит бананы. Мысли о еде исторгли из пасти Люлька длинную плеть слюны. Он в последний раз вытер морду об подол Девочки и переместился к ногам матери — просто лег шерстяным боком на её босые ступни. Пёс знал — ей приятно, а ему-то даже более того: безопасно, уютно и почётно, но ненадолго. Теперь он тоже может послушать рассказ Софии и поволноваться о пустяках вместе с хозяйкой.
— Есть версия, что пуля срикошетила, случайно попала в мужика. Но так странно, что именно в него, — продолжала София. — Пуля пробила грудину и застряла под сердцем. Его повезли в больницу, но он умер по дороге. Совсем молодой ещё человек.
Мать беспокойно зашевелила пальцами ног. На другой стороне стола хлопнула винная пробка — кузен Лазарь откупорил вторую бутылку шипучки. Этот каждую трапезу запивал легким вином. Девочка и София выпивать отказались, зато Мама протянула Лазарю бокал. София, между тем, продолжала свой рассказ:
— На границе неспокойно. Мой отец и его друзья считают, что беженцев нельзя пускать в Болгарию.
— Трудно поверить в такое! — дребезжащим фальцетом возопила мадам Блага. — Мы тут сидим, пьем кофе с шампанским, а в этом затрапезном Средеце, в шестидесяти километрах отсюда, — Блага притопнула ногой, чтобы четче обозначить точку отсчета упомянутых шестидесяти километров. — Турки гибнут! Да это же война! Русско-турецкая притом!
При слове «война» Люлёк беспокойно дрогнул и тут же ощутил руку Мамы у себя на загривке.
— Причем тут русские? — возразил Старик.
— Ну вот опять! Ты слышишь, Душа? Твой муж снова возражает! — визг мадам Благи превратился в стон. — Отец Софии почти что русский!
— Так можно сказать о каждом русском, мама, — миролюбиво проговорил Лазарь. — Почти что! Но отец Софии — болгарин.
— Русских на границе нет, — веско возразила София. — Равно как и турок.
— Так кто же там есть? Кто стреляет? — пискнула мадам Душа-на и, обращаясь к старику, добавила:
— Ах, мне уже дурно. Пойду прилягу.
Даже на кухне, куда Люлёк не преминул сбегать следом за мадам Душаной, за запахами холодильника и плиты, он не забывал прислушиваться к голосу Софии, а та продолжала свой рассказ:
— На границе нет турок и нет русских. Там только болгарские пограничники и беженцы. Толпы молодых мужиков. Да, действительно, они бегут через Турцию. Но там афганцы, сирийцы, арабы, узбеки, таджики. Да кого там только нет!
— Они бегут из Сирии? — спросила Мама.
— Какое это имеет значение, если они вооружены? — София, похоже, начинала злиться. — На границе, конечно, стоят ограждения, но кого они могут остановить? Говорю вам: среди беженцев крайне мало женщин и почти нет детей. Большинство — молодые мужики.
— Детей и женщин мы могли бы принять, — проворковала мадам Блага. — Мы благополучны, мы милосердны… Почему ты молчишь, Наташа? Мы должны привечать бедных малюток? Все говорят о кризисе, но мы-то, слава Богу, благополучны.
— В период благополучия нужно думать о будущем, иначе упустишь из вида великие опасности, — голос Мамы звучал глухо, ведь Люлек уже толокся под дверью спальни супругов Андрюшиных — небольшой комнатки на втором этаже дома с видом на море.
Сам не зная зачем, он притащился сюда следом за Душаной. Впрочем, куда-то ведь надо идти, раз внизу тарелки уже опустели.
— Я поеду навещать деда, — проговорила София. — Надо отвезти продукты. У него, наверное, и кофе уже закончился.
— Там эта женщина… — осторожно проговорила мадам Блага. — Как её?.. Елена, кажется? Она русская?
— Украинка, — отозвалась София. — Спас платит ей двадцать евро в неделю!
— Ого! Целое состояние! — усмехнулась Мама.
— Твой отец проникся к этой женщине симпатией, — язвительно заметила мадам Блага. — Конечно! Она блондинка! С нами он не здоровается…
— Ты не справедлива, тётя Блага! Здоровается! — возразила Мама.
— Пусть здоровается. Но как?! Сквозь зубы, неприветливо, а её пустил жить в дом своего отца. Даёт ей денег. Конечно! Она пусть и не слишком красива, зато молода…
— Тётя! — в голосе Мамы звучало плохо скрываемое недовольство. — Не стоит!.. Нам-то какое дело!
— Теодор хочет, чтобы Спас вступил в «Группу бдительности», но тот пока отказывается, — продолжала София как ни в чём не бывало. — Меня не берут, что очень досадно. Они вылавливают по пять-десять человек в неделю.
— Ловят? И … как это по-русски? — вставил свои пять копеек кузен Лазарь. — Мочат? Сдают в полицию?
— Выпроваживают за ров, в Турцию, — отозвалась София. — Зря ты смеешься…
— О, я не смеюсь! Готов сам поступить в «Группу бдительности», лишь бы быть поближе к тебе, о моя идейная София! — ворковал Лазарь.
— Когда ты собираешься к дедушке? — спросила Мама.
— Завтра. Там эта женщина — её зовут Елена — присматривает за дедушкой. Но мы не должны забывать…
— Я поеду с Софией, — быстро сказала Девочка.
— Надя!
— Что, мама?! Надо измерить давление старику.
— Лазарь, я прошу тебя поехать с ними! — похоже, Мама начинала тревожиться.
— Наташа! Мой сын освобождён от военной службы!
— Прогулка в лесную деревню, чтобы навестить старика — это, по-твоему, военная служба, тётя Блага? — Мама засмеялась.
— Не стоит волноваться, Наталья Сигизмундовна, — проговорила София. — Мы и сами справимся. Возьмём с собой хоть Люлька. Мусульмане не любят и боятся собак. Люлёк нас защитит.
— Ну вот! Пакостливого пса предпочли мне! — заныл Лазарь.
— А я не боюсь беженцев, — подала голос Девочка. — Они тоже люди. Вы видели новости из Алеппо? Жалко их. Очень жалко!
— Всему виной неправильная политика Евросоюза, — проговорила София. — Они отупели от собственного благополучия, а мы должны отдуваться. Пусть беженцы идут в Германию и Британию. Нам хватило турецкого ига…
— Ты не права, София, — проговорила Мама. — Они люди. Они страдают. Если мы не поможем им — их страдания и нам выйдут боком.
— Спас думает по-другому, — София начинала горячиться. — Он считает, что беженцев нельзя пускать в Болгарию. Это не наша проблема.
— Твой отец может считать всё, что угодно, — твердо парировала Мама. — Конечно, деда надо навещать. Но на границу — ни ногой. Я запрещаю!
— София, я люблю тебя, девочка моя, и потому буду откровенна: твой отец — настоящий дикарь, — поддержала Маму мадам Блага. — Он сторонится нас, он сторонится собственного отца. Что же с этим поделать? Лазарь, сынок! Поезжай же в непроходимую чащобу. Раз уж юные девицы не боятся…
— Вот и я о том же, мама…
— О! Если с нами будет Лазарь, можно ни о чём не волноваться! — засмеялась Девочка. — Он-то нас защитит!
— Обуйся и надень длинные портки, Лазарь! — сказала София. — Я не намерена возиться с тобой, если тебя в лесу укусит клещ.
— В этом лесу водятся клещи? — голос мадам Благи зазвенел внезапной истерикой. — Наташа! Ты должна пресечь это! Ты — единственный мужчина в доме!..
— А как же я, мама? — проблеял Лазарь.
Ах, этот хор человеческих голосов! Что может быть сладостней для уха преданного пса? Что может быть приятней этих звуков, даже если члены его стаи попросту перелаиваются друг с другом? Вот оно ощущение единения и целостности большой и дружной семьи. Люльку захотелось внести свою лепту в общее благоденствие. Усевшись на верхней ступеньке лестницы, он вытянул шею и, подняв морду к потолку, завыл. Звук, издаваемый его глоткой, получился отменно протяжным и звонким. Теперь Люлёк слышал только себя. Ни с чем не сравнимое ощущение собственной значимости и важности для стаи переполняло его грудь, придавая голосу особое, торжественное звучание. Но, к сожалению, возможности собачьих легких не безграничны. Люльку пришлось умолкнуть, чтобы набрать воздуха для следующей, ещё более звучной и торжественной, рулады. Умолкнув, он услышал полную, ничем не нарушаемую домашнюю тишину. Вот оно, блаженство! Вся семья теперь слушает только его так внимательно, словно он не пёс смешанных кровей, а прославленный тенор. Люлёк снова поднял морду к потолку, когда дверь, ведущая в спальню супругов Андрюшиных, приоткрылась. В образовавшейся щели появилось порозовевшее от гнева лицо мадам Душаны.
— Если ты намерен продолжать выть, — проговорила артистка. — То я спущу тебя с этой лестницы, пакостливый пёс! Отведаешь же ты моего тапка!
— Эй, послушайте! Эээ… Спас! — Наташа старалась не кричать. Как-то неловко ей сделалось. Вдруг Блага услышит, явится, начнёт приставать. Так хотелось сейчас обойтись без неё! — Да, Спас — это я, — отозвался он.
Наташа встала на нижнюю перекладину калитки, пытаясь хоть как-то рассмотреть его. Но двор соседа накрывала густая тень. Ярко освещенное французское окно кухни и алый огонёк его сигареты — вот всё, что она могла разглядеть сейчас.
— Я не могу дозвониться до Нади, — проговорила Наташа. — Надя — моя дочь, вы ведь понимаете, да? Так вот, мне всё время отвечают, что абонент недоступен. А они уехали ещё утром. Я волнуюсь.
— Вблизи Средеца плохо ловит сеть, — отозвались из темноты. — Обычное дело для тех мест. Но если что-то случится, мы быстро узнаем.