Алый огонёк погас. Он загасил сигарету. Наташа сошла со своей подножки. Теперь ей придётся продолжать волноваться в полном одиночестве.
— Если вам грустно — могу составить компанию. Погрустим вместе, — послышалось из соседнего двора. — Но только вы уж откройте эту калитку. Я не хочу, как моя дочь, ходить к вам через улицу.
— И то правда! — обрадовалась Наташа. — Который месяц живем бок о бок, а всё как-то…
— Да. Как-то так, — похоже, он смеялся. — Я слышал — все москвичи немного диковаты и сторонятся соседей.
— Вот только ключ… Я не знаю, где он. Сынишка говорит, что знает, но он такой фантазёр! Кажется, при покупке дома мне его не передали… — Хорошо. Я знаю, где мой.
Прежде чем открыть калитку, Спас смазал петли. Лил щедро столь дорогое в Москве оливковое масло. Потом дергал кованую дверцу туда-сюда. Плети виноградной лозы, увивавшие её, жалобно шелестели. Мелкий растительный хлам сыпался на камни двора. Наташа ждала с бутылкой местного вина из дорогих и штопором наготове. А он, оставив калитку распахнутой, снова скрылся в темноте двора. Наташа слушала, волнуясь, как щелкает где-то в недрах его жилища электрический выключатель, смотрела на мечущиеся за занавеской тени. Что там? Расспросить бы у Надюши, ведь она бывала в этом доме. Наверное, в его комнате пахнет старыми бычками и ГСМ. Пахнет его телом и, если как следует поискать, можно найти следы пребывания его женщин. Нет, она ни за что не пойдет туда. Ни шагу за эту калитку! Повинуясь мучительным мыслям, она приблизилась к заветной черте, отделявшей её двор от территории Спаса, прислушалась. Нет, толку от этого не будет — она слишком волнуется. Не принять ли таблетку для понижения пульса? Пожалуй, лучше выпить или, вернее, напиться. Она посмотрел на этикетку бутылки. Хватит ли одной? Если покажется мало — на кухне есть ещё несколько бутылок, в том числе и привезенный из Москвы армянский коньяк. Если, конечно, папа и Лазарь уже не выкушали его.
Впрочем, это маловероятно — она ведь поставила бутылку за пакетами с крупой. Отрадные мысли о выпивке прервали звуки с соседнего двора.
Выключатель снова щелкнул, жилище Спаса погрузилось в темноту. Наташа слышала его шаги всё и ближе и ближе. Наконец, он предстал перед ней в светлых брюках, распахнутой рубахе и сланцах на босу ногу.
В одной руке он держал красивый графин резного стекла, наполовину полный. Пальцы другой сжимали горла пивных бутылок.
— Ну что, хозяйка? Как в таких случаях у вас говорят?
— Вздрогнем?
— Да!
Они расселись под лозой, как на именинах. Спас занял хозяйское место — плетеное кресло. Наташа устроилась на краю семейной скамьи, подальше от лампы, поближе к густой тени.
Закуска была скудной, зато выпивки — в изобилии. Наташа выставила на стол недоеденное Сигизмундом сыровяленое мясо местного козла и козий же, отвратительно пахнущий сыр. Она не позволила Спасу пить пиво из горлышка, принесла из буфета высокую пивную кружку и пятидесятиграммовый стаканчик. Наташа угадала во всем. В кружку он опорожнил одну из трех пивных бутылок, а в стаканчик налил чуть желтоватую жидкость из графина. — А в графине что? — поинтересовалась Наташа. — Ракия. Я всегда запиваю ракию пивом, — с вызовом ответил он.
— Это очень по-русски, — со всей возможной задушевностью отозвалась она.
— Значит, у нас русская вечеринка! Прозит!
Опустошив стаканчик, он продолжал смотреть на неё с вызовом, а она вдруг вспомнила, что есть ещё в холодильнике вполне съедобная клубника. Пришлось снова отправиться на кухню, включить свет — как-то неудобно при нём шуровать в темноте. Она старалась мыть клубнику как можно медленней. Неяркий свет, испускаемый из-под желтого абажура, позволял ей видеть происходящее в беседке. Наташа заметила: в её кратковременное отсутствие он наливал себе из графина ещё три раза. Нет, надо же и ей напиться. По возвращении в беседку она поспешно допила вино, остававшееся в бокале, и попросила его:
— Налей ещё!
— О! — усмехнулся он. — Ты перешла на со мной на «ты». Прекрасно! Воспринимаю это, как знак особого доверия. Ведь до конца ты не доверяешь никому.
— Не знаю…
Она прижала к губам спасительный бокал, уселась на скамью, отодвинулась в тень, но та была слишком узка, не скрывала её всю. Лицо он, пожалуй, уже и не рассмотрит, но руки! К тому же придется всякий раз вылезать из норы за новой порцией.
— Почему ты прячешься от меня? Не напудрила нос? Да Бог с ним! Ты, наверное, думаешь за ту бабу… Ну, блондинку… Танцовщицу…
— Она танцовщица?
— А что в этом такого? Она женщина!
— Понимаю.
— Что? Что ты можешь понимать?!
— Не кричи. Иначе наш междусобойчик будет нарушен…
Стоило Наташе произнести эти слова, как тишину спящего дома нарушил цокот когтей — под свет дворовой лампы явился заспанный Люлёк. Пёс уселся на ступни своей хозяйки и уставился на ночного гостя с осоловелым вызовом.
— У меня тоже была семья, — рявкнул Спас. — И есть.
Он вылил в кружку вторую бутылку пива, выпил залпом, закусил местным козлом, вздохнул глубоко и счастливо. Повторил все действия второй раз. Пёс сосредоточенно следил за каждым его движением. Наташа молчала. Клубника тоже пошла «на ура» — отменная закуска под пиво, особенно когда сыр и вяленое мясо уже съедены.
— Я давно развелся и после жены не знал женщин. Разве что иногда. Ну ты понимаешь…
Он внезапно осекся, настороженно глянул на Наташу и, ободренный её равнодушием, продолжил:
— Я пытался договориться с женой, но она никак не поддавалась. Нет — и всё тут. На все мои подходы одно только «нет». Я промучился с нею пятнадцать лет. Уже сам себе был не рад. То в Болгарии ей жарко. Тут не те люди, не те заработки. Дороги — узкие, ветра — резкие, я — дурак. Нет, было и что-то хорошее. Дочь, например. Я пытался направить её в правильное русло. Предлагал. Настаивал. Но туристический бизнес ей не подходил, торговля — тоже. Можно было стать риэлтором. Можно было просто оставаться домохозяйкой, можно было заниматься этим… ну как я … — речь его остановилась, он поперхнулся словами. Наташа решила прийти ему на помощь.
— Она могла бы заниматься извозом. Стать таксистом. Ты это хочешь сказать?
— Да. А что?
— В каждом мужике сидит Пигмалион. У кого-то он большой, — Наташа развела руки на стороны. Пигмалион получался у неё не столько большой, сколько широкий. Закемаривший было Люлёк встрепенулся. — А может быть, крошечный.
Наташа сложила большой и указательный пальцы правой руки, оставив между ними миллиметровый просвет.
— Но он есть в каждом! Вы — ваятели, но не каждый из вас способен полюбить творение своих рук, — торжественно закончила она.
— …её всё не устраивало, — твердил Спас. — А она… она… ты права. Она не устраивала меня.
— Вы развелись, — вздохнула Наташа.
— В итоге она подцепила какого-то англичанина и уехала с ним в Шотландию, протирать столы в барах. Дочку сначала забрала, но потом София вернулась ко мне. И слава Богу! Теперь живем вдвоем, как видишь, Наташе внезапно сделалось скучно. Надо бы ещё выпить. Но собутыльник так увлекся собой, что совершенно забыл о её давно пустующем бокале и Наташа сама наполнила его. Наверное, она уже пьяна тем вечерним опьянением, которое становится заметным, только если поднимешься на ноги. От скуки она перестала прятаться в тени, а Спас примолк, рассматривая её всё с той же бесцеремонностью. Теперь можно и эрудицией блеснуть, поставить его на место.
— Здесь вина не хуже чем в Южой Африке… такой привкус… — потеряв нужное слово, она воззрилась на него в ожидании угодливой поддержки, но он молчал.
— Забыла, как это называется, — смутилась Наташа, но он остался холоден и к её смущению.
— Я устраивала выставку в ЮАР. Приобщилась там к их искусству. Такая живопись, знаешь, в стиле фолк. Черные женщины в высоких шапках с бусами на шеях, а шеи у них в виде цилиндров…
Ах, похоже, она стала косноязычной, а его вовсе не интересовали стили живописи и послевкусие вина. Спас подлил себе ещё ракии, но прежде чем опорожнить стаканчик, сделал несколько шумных глотков из кружки. Пивная пена прилипла к его верхней губе, а он и не подумал её утирать. Так и сидел, забавно скалясь. Похоже, попойка удалась на славу. Спас усердно поедал клубнику, почему-то выбирая для начала самые мелкие и неказистые ягоды и оставляя те, что покрупнее, напоследок. Наташе клубники совсем не хотелось, и Спас съел почти всё. Осталась одна, самая большая ягода, та, что лежала особняком на краю тарелки. Люлёк тянул шею, высматривая, принюхиваясь. Надо бы по справедливости отдать эту ягоду ему, но Наташа много раз давала себе слово не прикармливать пса со стола. К тому же она так увлеклась рассказом о своей работе, что не только позабыла о правильном воспитании Люлька. Она совершила худшую оплошность: нечаянно и не единожды она ухитрилась упомянуть Игоря. Ночной гость заметно кривился, но пока терпел.
— Я знаю, о чем ты думаешь, почему умничаешь и зачем кривляешься, — внезапно сказал он.
— Почему же?
— Ты ревнуешь.
— Я?!
Он схватил с тарелки последнюю клубнику. Наташа знала, она предвидела наверняка: Люлёк сейчас прыгнет. Внезапный напор в сочетании с инерцией двадцатикилограммового тела не оставят Спасу ни единого шанса. Он завалится на спину вместе со стулом, как заваливались многие до него в подобной ситуации. Наташа успела совершить необходимое движение — попыталась схватить пса за загривок, но выпитая бутылка дала о себе знать. Наташа промахнулась. Пёс прыгнул. Но на этот раз фокус Люльку не удался — Спас усидел, сумел сохранить равновесие и успел проглотить спелый плод слынчевбрягской земли. Пес же, вспрыгнув ему на колени, принялся вылизывать гостю лицо и бороду. При этом он совершал характерные телодвижения, однозначно и неотвратимо унижающие достоинство любого натурала.
— Люлёк! — зашипела Наташа. — Фу!!!
— Это я-то фу? — хохотал Спас. — Похоже, твой пес принял меня за сладкую конфету! Ха-ха! Недаром говорят, что животные выдают скрытые порывы своих хозяев. Ха-ха!