Скамья под железобетонным козырьком слишком высока, сидеть на ней жестко. Ноги быстро затекли. Захотелось пройтись, и Лена вышла из-под козырька. Сразу за остановкой начинались заросли колючих кустов. Проклятый лес! Он слишком пустой и слишком шумный! Кто-то непрестанно копошится в высокой сухой траве. Голоса местных птах, похожие на детский плач, не приносят успокоения, а лишь ещё больше тревожат и без того беспокойное сердце. Ей вдруг вспомнился темнолицый мужчина с больным ребёнком на руках. Он просил её о помощи, но она… — Добрый вечер, — сказал кто-то совсем рядом.
Лена обернулась. Лошадь смотрела на неё со снисходительным любопытством, а всадник с плохо скрываемым раздражением.
— Что вы тут делаете? — он задал этот вопрос дважды, сначала на болгарском, а потом на русском языке. — Жду автобус… — Полоумная баба! Уже ночь! Какого дьявола?.. — Мне надо в Несебр… — Ещё не лучше!
— Вы из «Группы Бдительности»?
— На ваше счастье! Но тут и других бродит немало. Опять просочились через ров. Человек двадцать. Все мужчины.
— Скоро будет автобус? Не знаете?
— Не знаю скоро ли это, но через полчаса должен быть. За это время я на вашем месте сошел бы с ума от страха.
— Я выдержу.
— От старика Чавдарова сбежали?
Лену одолевало любопытство. Морду лошади она хорошо видела, но личность всадника от неё скрывала сгустившаяся темнота. Освещать фонариком мобильного телефона лицо сопереживающего ей человека казалось совершенно недопустимым.
— Да я просто ушла… не сбежала…
— Как вам угодно. Но поберегитесь.
Он склонился с седла, протянул ей руку. В ладони всадника был зажат крошечный клочок бумаги. Лошадь отступила в сторону, лишая их возможности рукопожатия.
— Возьмите же! Капкан! Ну и вредная же ты тварь! Стоять!
Лена решилась подойти ближе и взяла визитную карточку.
— Если что увидите — сразу звоните. Вы ведь в состоянии отличить беженца от… не беженца?
— Надеюсь!
Их разговор прервал звонок мобильного телефона.
— Алло! — всадник приложил устройство к уху.
Он заговорил с кем-то на болгарском языке. Разговор получился длинным и конь, заскучав, повлек своего всадника по обочине дороги в сторону Средеца. Лена достала свой мобильник и включила фонарь:
«Георгий Найдёнов» — прочитала она на карточке. Ниже следовали номер телефона и логотип небольшой частной гостиницы. Похоже, этот человек один из приятелей Спаса. Лена испытала странное облегчение, пряча картонный прямоугольник в сумку. Не позвонить ли Спасу? И она решилась. Телефонный номер нашёлся в памяти мобильника. Только бы он ответил на звонок. Только бы ответил!
— Алло! Спас?
— То я!
— Это Елена.
— Прекрасно. Как старый Иван?
— Не знаю. Он, кажется, пьян. Почему вы меня не предупредили?
— О чём? Разве в вашем Запорожье мужчины по вечерам не выпивают?
— Он пляшет.
— Прекрасно.
— Он здоров!
— Ещё лучше!
— Я ушла от него!
— Ленушка!..
— Погодите! Я оставила деньги… плату… вашему отцу. Я отказываюсь. Понимаете?
— Ты где?
— В смысле? Ах, это! Я на остановке, в лесу. Жду автобус. Думаю, завтра утром уже буду в Несебре.
— Вернись назад. Я приеду за тобой, как только смогу, или пришлю дочь.
— Нет.
— На какой ты остановке?
— Не важно. Я возвращаюсь в Несебр.
— Но я не могу сейчас приехать! Я выпил.
Она слышала в динамике веселый девичий смех, оживлённые голоса, звон бокалов, приятный, убаюкивающий блюз. Музыка чужой, благополучной жизни оглушила её. Она нажала на «отбой».
Колючие заросли за остановкой продолжали шелестеть, едва слышно переговариваясь нечеловеческими голосами, но звуки чужой ночи перестали её пугать. Лена предпочитала думать, что она находится под охраной всадников «Группы бдительности» и ей более нечего бояться, кроме усталости и нарастающего голода. — Женщина! Дай воды!
Лена вздрогнула. Как же так? Она не слышала ни звука шагов, ни урчания двигателя, ни шелеста автомобильных покрышек. Откуда же взялся этот человек? На этот раз она без зазрения и промедления включила фонарик мобильного телефона. Высокий и худой мужчина, смуглый и темноглазый, со спящим белокурым ребёнком на руках — как это понять? Или она уже спит и это её любимый кошмар? — Дежавю… — выдохнула она.
— Diapers for baby clothes, water? Do not you have something for my son?[24] — мужчина почему-то заговорил с ней на английском языке. — Это опять вы? Но зачем?.. — Я устал. Мысли путаются. Мне нужна чистая вода.
Так и есть. Это он, тот самый чужак с ребёнком, которого она встретила во время той злосчастной прогулки. Этот тот самый мальчик, которого они все вместе купали в дедовой ванной. А теперь этот черный человек снова стоит перед ней и смотрит с тем же выражением не свойственной славянам смиренной ненависти.
— Это вы? — вырвалось у Лены.
— Нет! — был ответ.
— Что вы тут делаете?
— Мой сын устал. Его надо переодеть.
— Но у меня нет ничего детского. Всё, что могла, я отдала уже вам. Помните?
— Нет!
Он уставился на сумку.
— В сумке сценический костюм, бельё, косметика. Вам это не подойдёт. Еды тоже нет.
— Мальчика надо переодеть, — твердил незнакомец и Лена решилась задать главный вопрос:
— Вы беженец?
— Я — Марабут. Так называет меня мой сын. Но на самом деле я Шурали из Нангархара.
— Мы встречались… Вы помните? Уходите! Я вас боюсь!
Она бросилась под козырёк. Он последовал за ней. Нет, от такой напасти не укрыться на автобусной остановке! Две стены, одна скамья, ночь, опасность, одиночество — и более ничего в этом мире. Одинокий человек с больным ребёнком на руках — олицетворение смертельной опасности. Как же так? Ах, как ей не хватало сейчас оплетённой лозой бутыли, мутного стакана и розового света лампады под иконой Святого Николы!
— Я, пожалуй, вернусь в дом Чавдаровых, — решительно заявила Лена, хватая сумку.
— На дороге конные патрули, — сказал Шурали. — Они ловят беженцев.
— Я — русская.
— Ну и что! Беженка, как и я.
— Я устала. Не хочу больше разговаривать, — Лена отвернулась от него, но смотреть на тёмную чащу было ещё страшнее. Внезапно невдалеке грянул выстрел. Ночь осветилась яркой вспышкой. Ребёнок проснулся и принялся тихо стенать.
— Ему нужна помощь, — мужчина осторожно опустил ребёнка на скамью под козырьком остановки.
Лена не уходила, выжидала — что же дальше? Мобильный телефон сжимала в ладони. На всякий случай на её аппарате имелась тревожная кнопка. В зарослях, совсем неподалёку, слышалась тяжёлая поступь — наверняка это конный патруль «Группы бдительности».
— О, Всевышний! Полагаюсь на волю Твою!
Мужчина, характерным для всех мусульман жестом, провёл ладонями по лицу и повернулся к ней.
— Отдай мне твоё платье, — просто сказал он. — И не кричи. Во имя Всевышнего или любого другого бога, в которого ты веришь… может быть веришь… Не кричи.
Лена посматривала на кусты. Там, в сумерках могла прятаться целая армия таких вот бродяг с больными детьми и ненужными проблемами. Ах, зачем она согласилась жить на хуторе? Уж лучше танцевать в этом ужасном платье под взглядами десятка чужих мужиков.
— Я не хочу ничего знать о ваших проблемах… у меня своей боли хватает и своего горя… я никого не люблю… надо просто как-то выжить… в моей стране тоже война… и мы тоже ни в чём, ни в чём не виноваты…
Причудливый язык славян! Сколько в нём слов, обозначающих абстрактные понятия! На каждую мысль — несколько словесных форм. Как в них разобраться? Проклятый инстинкт убийцы восстал в нем, вскипел бунтуя, подавляя разум. Шурали вспомнил об остром металлическом оружии, изготовленным для него преданным Алёшей. Он называл его по-русски заточкой. Заточка была так хорошо спрятана, что его ни разу не смогли обнаружить при обыске. Тонкий и длинный клинок он хранил под декоративной полоской, нашитой на рукав его куртки. Убогое изделие, пошитое ребенком в подвале одного из китайских городишек, пестрело множеством бессмысленных, на первый взгляд, деталей. За время их с Ияри странствий куртка превратилась в грязную, изодранную тряпку, годную только для захоронения в братской могиле. Ловко извлекать заточку — вот самое востребованное из искусств, когда ты лишен всего и вынужден скитаться. Это искусство Шурали постиг в совершенстве во время своего последнего путешествия и сейчас он продемонстрировал его полумертвой от ужаса, пустой, как тряпичная кукла, женщине.
Ударом ноги он выбил у неё из руки мобильный телефон. Пластмассовая коробка упала в траву. Теперь яркий её фонарь освещал лишь мелких, кусачих насекомых, живущих в пожелтевшей от зноя траве.
— Аллах Акбар! — прошептал Шурали.
Женщина смотрела на него помертвевшими от ужаса глазами. Она не издала ни звука, пока он резал её. Ещё живую, он отволок её за остановку, подобрал мобильник, обыскал сумку, переоделся.
— Ну что, Ияри Зерабаббель, теперь ленивые ублюдки из бдительной группы нам не страшны.
— Да, отец, — тихо отозвался мальчик.
— Я не отец тебе, а мать теперь.
— Да, отец!
— Видишь, Коробок, сбежала женщина. Меня испугалась. Страшный я! Ай-йя! — так говорил Иван Чавдаров, оглаживая седые бока своего мерина щеткой. — Или это София напугала её своим ружьём? Или это мой сын недостаточно ласков был с ней? Говорил я ему: с женщинами надо спать. Не то станешь старым, как я и — ай-йя — вот тебе результат: опять мне перемолвиться не с кем. Опять с тобою, скотом, разговариваю. А ты, Красотка, убери свою морду. Или опять покусать меня решила? А вот стану-ка и я таким же, как ты, вредным. Вот нарежу Коробку моркови, а тебе, вредная скотина, ни одной морковки не дам. Жри силос и радуйся! Ай-йя!
Дед Чавдаров был аккуратен и бутыль в оплетке из лозы поставил рядом со стаканом на низенький стульчик возле ворот стойла.