Женщины курдов не носят хиджабов, не надевают цветные платья. Они продолжают вскармливать своих детей грудью, не покидая боевых позиций. Они носят военную униформу, украшая её цветными платками. Куски ярко окрашенной ткани повязывают на шею и на талию поверх камуфляжа и бронежилета. Воюют все — и юные девушки с неустановившимися регулами, и древние старухи, из тех, что похоронили на этой войне сыновей и внуков. Эта война, дядя, не брезгует никакими жертвами. Она прибирает себе всех.
Сразу опознав во мне опытного бойца, их командир предложил мне присоединиться к ним. Я обещал ему содействие, хотя это никак не способствовало моим целям, которыми и на сегодняшний день являются спасение одержимого дэвом ребёнка и встреча с тобой. Но я обещал ему вернуться, когда представится такая возможность, и я сдержу обещание. Имя этого человека я не доверю никому, потому что желаю ему доброй смерти в бою, невзирая на то, что он пытался удержать меня силой.
Бежать из лагеря РПК мне помогла одна добрая женщина — кормящая мать. Имя её не назову, потому что именно она перерезала горло Мерабу. Мне оставалось только застрелить нашего проводника-«курда», который, на своё горе, догадался, что я вполне понимаю русский язык. Повторяю: я не испытываю к идейным борцам никакой вражды и если мне когда-нибудь доведется продолжить войну, я примкну именно к ним.
Сейчас я нахожусь в одной из деревень «Сельских стражей». Это в той части Турции, что граничит с Сирией. Эти края не подвергались атакам Саддама Хусейна[46]. Селение «Сельских стражей» окружено возделанными полями. В оградах домов растут персиковые и гранатовые деревья, совсем как в нашем Нангархаре. На высоких склонах пасутся стада. Местные жители довольно ленивы и очень хитры. Для них было вполне очевидно, что мы с Ияри явились с территории, контролируемой РПК. Несмотря на это к нам не применялись никакие репрессивные меры. Впрочем, и это счастливое обстоятельство является следствием усилий дэва, с которым мой Ияри общается каждый день.
Трое мужчин под портретом христианского пророка — есть бойцы лоялистской милиции в курдских районах Турции. Все трое теперь тоже мертвы, благодаря чему я и пишу тебе это письмо. Я покидаю Курдистан с тяжёлым чувством — слишком много смертей, слишком много крови…»
На этом пассаже письмо обрывалось. Видимо, автора что-то отвлекло. Возможно, срочно потребовалось кому-то перерезать горло или пристрелить, чтобы уберечь страдающего от происков дэва ребёнка от больших тягот.
Патриция решительно нажала на «ответить». Клавиши зашуршали под её быстрыми пальцами.
«Тебе надо приехать в Рим, — писала Патриция. — Всё дело в медальоне, что носит мальчик. «Семя Вавилона» — изделие древних колдунов Междуречья и стоит немалых денег. А для денег, ты знаешь, нет преград. Ты сможешь вернуться в Нангархар и жить там, как захочешь. Сейчас просто приезжай ко мне, в Рим. В Твиттер не пиши. Это может быть опасно. Я сама свяжусь с тобой».
Немного поразмыслив, она добавила в конце два важных, на её взгляд, слова: «Аллах Акбар» и нажала на «Отправить».
Патриция вздохнула и, скопировав письмо на свою флешку, выключила компьютер.
— Они шантажировали меня, — Арьян посматривал на Шурали в зеркало заднего вида. — Эта… женщина украла с моего компьютера всю переписку с тобой. Если бы я не приехал…
Шурали молчал. Мальчишка выглядел утомлённым. Его клонило в сон. Плывущие за окнами автомобиля чужие сказочные пейзажи, казалось, совсем не возбуждали его любопытства. Не забывая следить за дорогой, Арьян рассматривал племянника. Что если придётся вернуться в Нангархар и мать станет расспрашивать о старшем из её внуков? Что Арьян ответит ей? Покажет фотографии на дисплее? Передаст, как это принято у европейцев, срезанный локон? Арьян ещё раз глянул на Шурали. Голова и лицо выбриты наголо. Кожа на щеках и подбородке намного бледнее, чем на лбу, и покрыта едва зажившими и свежими шрамами. Мальчишка так и не научился бриться. Нет, локон он не сможет передать. Какова же будет память об утраченном родиче?
«Мерседес» катился по извилистому шоссе между живописных, покрытых виноградниками холмов. Граница со Швейцарией осталась позади. Итальянские пейзажи радовали густой зеленью и чистой лазурью. Дорожная разметка была безупречной. Шум двигателя не проникал в салон, позволяя наслаждаться тишиной.
— Я боюсь тишины, — внезапно проговорил Шурали. — Хоть бы крысиный писк. А знаешь, дядя, как крысы предупреждают о скором налёте? Арьян сморгнул внезапные слёзы и ничего не ответил. — Они перестают пищать и возиться.
Помолчали. Дорога стекла в узкую долину. По обеим сторонам её мелькали красные крыши строений. Шурали приник к окну. — Хорошо? — спросил Арьян. — Тебе нравится? Это Италия. Красивая страна.
— Я смотрю на крыши, — ответил Шурали. — Дядя, я много месяцев не видел ни одной целой крыши. Только потолок подвала или тент грузовика.
— Потерпи. Скоро мы доедем. В Риме я снимаю квартиру.
— Я знаю.
— … Многоквартирный дом. Клоповник. Но с крышей и полом там всё в полном порядке…
— Я знаю.
— … и крысы не пищат по ночам. Вот только тараканы… Откуда это ты всё знаешь?
— Женщина. Американка. Она рассказала.
— Патриция?
— Может быть. Я не умею запоминать их имён.
— Исчадье Иблиса! Потаскуха! Она украла у меня твои письма! Она шантажировала меня!
— Она прислала денег. Она сказала, где я могу встретиться с тобой. Всё было безопасно.
— Аллах всемогущий! Уж не влюбился ли ты в хитрую проныру?
— Мы разговаривали по скайпу. Два раза, — Шурали улыбнулся. — Она понравилась мне. Такая на войне прожила бы дольше других.
Помолчали.
— В Сирии наши враги называют нас Бармалеями. Я хотел спросить у тебя, дядя, что такое Бармалей?
— Бармалей — бородатое существо из местных сказок. Злое и жадное.
— Вот потому-то я и сбрил бороду, дядя.
Патриция решила не притворяться. К чему скрывать восхищение? Вся обстановка гостиной Джерома располагала к восторгу. Со стен на неё с одобрением смотрели лица давно почивших голландцев. Стулья, стол, фортепьяно, портьеры и карнизы, лепнина и люстра — всё воспроизводило атмосферу аристократического особняка, превращенного потомками знатного сеньора в музей. Привычная обстановка укрепляла её. Шутка ли, встретиться с существом из иного мира, опасным, но обольстительным! Вот он вошел в гостиную, сопровождаемый улыбающимся Арьяном. Не помня себя от волнения, Патриция схватила пару антикварных стульев. Ножки их подпрыгивали и снова ударялись о вишнёвый паркет, пока она тащила их на середину огромной комнаты.
— Ас-саляму ‘алейкум, — проговорил Шурали и низко поклонился поясному автопортрету Паулюса Морельсе[47].
— Это всего лишь копия. Хотя и очень хорошая, — быстро проговорила Патриция.
— Приветствую вас в Вечном городе! — Джером распахнул объятия и сделал пару шагов навстречу гостям. — Как добрались?
Арьян попятился к двери. Водитель «Мерседеса» опустил голову, избегая смотреть в глаза Джерому. Похоже, сегодня он решил разыгрывать роль почтительного слуги.
— Я думаю, нам стоит поговорить начистоту. Раз уж наш воитель теперь здесь… — продолжал Джером.
Шурали уставился на Патрицию с наигранной беспомощностью.
— Как этот человек назвал Рим? — спросил он на безупречном английском.
— Вечным городом, — отозвалась та.
Она повторила это словосочетание несколько раз, используя все известные ей языки, и осталась довольна результатом — Шурали, наконец, продемонстрировал всем свою волчью улыбку. Джером смотрел на обоих с выражением счастливого папаши, наблюдающего за играми любимых чад.
— Посмотри, Джером! Он улыбается! — воскликнула Патриция.
— Рим — красивый город, — проговорил Шурали, улыбаясь. — Но Халеб был не хуже. До того, как его разрушили. И Пальмира. Многим казалось, что они будут стоять вечно.
— Вы присаживайтесь! — Джером схватил один из стульев. — Пат, может быть, предложить гостям кофе? У нас всё по-простому. Прислуги нет. Пат, прошу тебя!
Но Патриция, не помня себя от волнения, продолжала подносить к месту действия стулья.
— В этой комнате слишком много портретов и она слишком большая, — тихо проговорил Шурали на языке пушту. — Зачем мы здесь?
Но Джером уже оседлал один из стульев. Брюки его задрались, обнажив узкие, гладкие лодыжки. Арьян пристально рассматривал резинки его розовых носков.
Когда Патриция вернулась из кухни с подносом в руках, все трое уже расселись на стульях. Джером многословно сокрушался о судьбе музейных ценностей Алеппо. Коленки его ритмично подрагивали. Кадык летал вверх и вниз по тощей шее. Глаза за толстыми стеклами сделались совсем масляными. Шурали очень понравился ему — в этом не приходилось сомневаться. Оба гостя — и дядя, и племянник — сосредоточенно рассматривали развешенные на стенах картины. Патриция разместила кофейный прибор на ломберном столике неподалёку от собеседников.
— Надеюсь, путешествие на автомобиле не слишком утомило вас. Ваш дядя отличный водитель! Сам-то я привык общественным транспортом. Но успел оценить искусство вождения господина Арьяна. Он владеет всеми стилями: и уравновешенным британским, и темпераментным римским. Вы какой стиль вождения предпочитаете?
— Дядя знает, что я привык перемещаться пешком или на броне, и в лучшем случае по грунтовой дороге, — улыбнулся Шурали. — Но он меня домчал на автомобиле с кондиционером по гладкому шоссе. И здесь… — он задрал голову и уставился на золочёные виньетки потолочной лепнины. — В этом дворце…
— Это многоквартирный дом, — вставил Джером. — Да! Апартаменты мои велики и со вкусом обставлены, но на содержание собственного дворца в городской черте Рима у меня не хватит средств. Однако…
— Я б