— Не сейчас! — строго сказал голос Мамы.
Люлька подбросило в воздух. Сначала сидение скамьи больно ударило по макушке, а потом пса закрутило волчком.
— Беги же за ними! — повелел голос Мамы. — Всего меня истоптал своими когтями!
— Гадкий кучето! — подтвердил голос Спаса. — Беги! Они уходят!
Люлёк выскочил из-под скамьи. Кишечник содрогался в спазмах, но Пёс донёс его содержимое до нужного места. Он заложил свою «бомбу» на пути чужаков. Конечно, это совсем не культурно класть «бомбы» посреди тротуара улицы Крайбережной. Но как иначе остановить нашествие чужеземцев? Ах! Вот один из них наступил на «заряд» Люлька и беспечно последовал далее. Пёс двинулся параллельным курсом, вдоль пляжа. Пленительные запахи помоек раздирали его ноздри, но уши ясно слышали разговор чужаков.
— Вот видишь, это дерьмо прилипло к моей сандалии — значит, в этом городе живут неприличные люди, — Старший из чужаков продемонстрировал младшему подошву своей обуви.
— Это собачье дерьмо, — заметил Второй. — Наверное, в этих местах не водятся ишаки. Зато псов в изобилии.
— Как ты узнал?
— Я понюхал дерьмо. Я — лучший знаток дерьма на всём пространстве от Пальмиры до Алеппо.
— Ты тоже дерьмо! — сказал Первый. — Стой! Это здесь! Проклятые Аллахом гяуры мажут свои двери и ставни синей краской. Так они защищаются от злых духов, а распятый пророк прощает им языческие суеверия.
Первый злобно выхаркнул желтоватую слюну на порог родного дома. Шерсть на загривке Люлька снова встала дыбом. Запах лютой злобы и опасности перебил ароматы всех мусорных контейнеров на Крайбережной.
— Стоит ли так злиться только из-за того, что дерьмо прилипло к твоей обуви? — улыбнулся Второй и полез на ограду.
Люлёк изготовился к броску. Он выждал, пока оба вора не окажутся во дворике родного дома, и только тогда явил свою прыть. Пёс вскочил на ограду и низринулся прямо на головы воров, которые ещё только осматривались, не решаясь сразу ворваться в распахнутые двери кухни. Ах, как они удивились, узрев его зубы и злобно вытаращенные глаза!
Штаны у Второго оказались так сильно изношены, что от первого же рывка Люлька разлезлись на узкие лоскуты. Наверное, на всём пространстве от Пальмиры до Алеппо вороватые голодранцы не носят нижнего белья. Печальное это обстоятельство заставило Второго скрыть свою непристойную наготу, молниеносно сорвав с петель калитку. Второго скрыли заросли колючего кустарника на морском берегу. Плавать в солёной воде он, по-видимому, не хотел. Первый же оказался одержим псобоязнью в самой панической из её форм. Наверное, именно поэтому Люльку не удалось толком распробовать вкус кожи на его лодыжке. С ловкостью цирковой лошади Первый перемахнул через ограду и, страшно сквернословя, скрылся в переулке.
Собирать репьи в поисках голого зада Второго Люльку не хотелось. Можно было бы пуститься по следу Первого. Люльку не составило бы никакого труда различить запах собственного дерьма среди тысячи прочих ароматов, приятных и не очень. Но солнце недавно перевалило за полдень и на улочках Несебра стало жарковато. К тому же служба нынче и так задалась на славу — дворик Мамы был очищен от присутствия нежелательных гостей в кратчайшие сроки и безо всякого шума.
Довольный собой, Люлёк устроился на отдых в дворике Чавдаровых, в зарослях отцветшего шпорника. Он слышал плеск вечернего прибоя и щебет пташек, вот только жесткую шерсть с щиколотки Первого долго не удавалось исторгнуть из пасти, а плестись до поилки было лень.
«Он тебя спас» — так говорила Мама, когда речь заходила об этом человеке, хотя сам Ияри своим спасителем почитал Марабута. Но этого человека вся семья называла именно Спасом и никак иначе. Ияри пришлось смириться, и этого большого, пахнущего морем и бензином мужчину, отнести к числу своих спасителей.
Спас являлся в его комнату не часто и никогда не задерживался надолго. В разговоры обычно не вступал. Просто внимательно осматривал лицо Ияри, цокал языком, вздыхал, скучал и удалялся.
На этот раз он по обыкновению присел на край его кровати, аккуратно откинув на сторону белейшую простыню, хотя его светлые брюки были вполне чисты.
— Как ты чувствуешь себя, мальчик? Что? Хорошо? Не хочешь говорить? Так хоть качни головой? Что? Это значит «да» или «нет»? Ты по-болгарски мне киваешь или по-русски? Ничего-то я не понимаю. Где плохо, где хорошо в этом мире? «Да» от «нет» не отличаю. Скоро старость. Спас поглядывал на Ияри, и тот старался улыбаться. — Улыбаешься — значит, тебе хорошо. Ты ещё слабоват и я не должен бы тебя расстраивать, но не могу не предупредить. Тут вокруг шатаются чужие люди. Смуглявые. Мусульмане. Не твои ли земляки? Ты видел их? Качаешь головой? По-русски или по-болгарски? Эх, не добиться мне от тебя толку! Короче, расскажу как есть. Их двое. Один — молодой, тощий, сутулый, бритый. Другой — постарше и с седой бородой. Этот постарше приставал ко мне с глупыми вопросами. Семя Вавилона он, видите ли, ищет. Так ищи семя в Вавилоне! Какого дьявола приперся из Лондона в Несебр? Я хотел его послать. Не знаю как у вас, но у нас мужик мужика может и послать. Это не считается чем-то из ряда выходящим!..
Ияри замотал головой и даже ухватил Спаса за рукав. Последнего выражения он совсем не понял. Но как сообщить об этом Спасу, если язык отказывается повиноваться? Заговорить со Спасом на арабском? Нет, это вовсе немыслимо! А Спас, между тем, умолк. Забавно вытаращив глаза, он уставился на Ияри.
— Вот это что у тебя, а?
И он ухватил своей огромной ладонью «Семя Вавилона». Ияри совсем не испугали его стремительный жест и волнение. Он был уверен — от руки Спаса Царю Царей и его коту ущерба не будет.
— Молчишь? А ведь чужой дядька из Лондона показывал мне снимок этой вот цацки. А было это не далее как вчера. А на снимке цацка лежала на бархатной подложке, а не на твоей цветастой рубашонке. Что всё это значит?
Чем мог ответить Ияри на такой ворох вопросов? Он лишь покачал головой, и этот вялый жест отнял у него последние силы.
— Ладно! Ложись! — Спас, наконец, выпустил «Семя Вавилона» из ладони. — Думаю, цацка твоя — не простой сувенир из лавки для туристов и стоит немалых денег. Но это не страшно. Твоя новая мать — умная женщина. Она найдёт ответы на все вопросы. А ты пока отдыхай, набирайся сил.
Спас шумно вздохнул и поднялся.
— Если увидишь кого-то чернож… ну, похожего на земляка, сразу открывай рот и ори. Понял?
Ияри покачал головой.
— Нет, этот подгнивший мирок скоро рухнет! Мы перестали отличать дурное от хорошего и «да» от «нет»!!!
Голос Спаса затих на нижнем этаже дома. Ияри теперь слышал только глухое «бу-бу-бу». А через пару минут дверь снова открылась — явился Пёс. Потом из-за окна послышался хлопок — так хлопает при закрывании дверца автомобиля. Потом загудел двигатель, зашуршала по асфальту резина и снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь редкими шагами прохожих и звоном кухонной посуды.
Но и теперь Ияри не мог спокойно сосредоточиться на игре занавесок. Морской бриз то раздувал их, подбрасывая под самый потолок комнаты, то выманивал наружу, то бросал без внимания, отвлекаясь на иные ещё более неотложные дела. Между белыми, полупрозрачными полотнищами мелькала серая стена противоположного дома, увитая плетями лозы и блеклая, выжженная солнцем, синева небес. Ияри было комфортно. Ни жара, ни холод, ни сквозняк, ни беспричинная тревога или голод не тревожили его. Хотелось поскорее заснуть. Только Псу почему-то не спалось. Он вертелся и подскуливал, тянул шею, в тщетных попытках разглядеть с кровати творящееся на улице. Ияри хлопал его ладонью по хребту, мысленно приказывая успокоиться, но Пёс никак не хотел униматься. Наконец, в проёме окна появилась причина его странного волнения. Было бы о чём беспокоиться!
— Марабут! — воскликнул Ияри и, испугавшись звука собственного голоса, умолк.
Марабут был вооружен. Похоже, он заранее приготовился к схватке с собакой. Левой рукой он сжимал обычный веник. Ияри видел точно такой же инструмент на кухне и сообразил, что Пёс почему-то очень боится его. В правой же руке Марабут сжимал небольшой блестящий баллончик. Это не могла быть бомба или иной взрывоопасный предмет, потому что Спаситель вовсе не собирался его бросать. Наоборот. Когда, презрев страх, Пёс бросился к окну, нежданный гость не попытался избавиться от баллончика, а нажал на головку. Струя ударила в морду прыгающего Пса и полет его пресекся у самого подоконника. Собака рухнула на пол. Мир наполнился оглушительным жалобным воем. Тогда Марабут попытался утихомирить Пса веником. Он уже перелез через подоконник и стоял на полу.
— Мне нужна твоя подвеска. Отдай. Просто отдай! Сними её! — приговаривал Марабут.
Он пытался колотить Пса веником и пинать ногами, но тот катался по полу, истошно завывая и ловко уворачиваясь от пинков. Передними лапами Пёс неистово тёр морду. Глаза его слезились. Выжженное небо и свет ясного дня — всё померкло в глазах Ияри. Глаза его тоже слезились и он, подобно Псу, тёр лицо ладонями. Сам не зная почему, может быть, за компанию или из солидарности со Псом, Ияри тоже подвывал. Но вот сильные ладони сжали его плечи, непреодолимая сила пыталась вырвать его из объятий мягкой и безопасной постели, увлечь по воздуху в неизвестность, в голод, в холод, в непрерывные странствия и утраты. Ияри закричал и тут же почувствовал, как на его лодыжке сомкнулись крепкие челюсти Пса. Правую ногу пронзила боль. Пёс тянул его за ногу вниз. Ияри закричал ещё громче. Он чувствовал дыхание бриза — значит, окно совсем рядом. Неужели Марабут намеревается выкинуть его на улицу через окно? Со второго этажа падать очень высоко, а двор под окном вымощен камнем. Там, под увитой лозой рабаткой, большой стол и прочая мебель. Всё твёрдое, с острыми углами. Страшно! Ияри оглох от собственного крика. Через секунду к его голосу присоединились ещё два. Пёс утробно взрыкивал на тон ниже, а Мальчик выкрикивал вполне связные слова: