— Спас!!! — вопила девчонка. — Оставь его!!! Он не хочет никого убивать!!! Спас!!! Спас!!! Спас!!!
Пожалуй, она кричала слишком уж громко. Впрочем, её голос подействовал на капитана оживляюще — мир перестал вращаться, расцветился красками, ожил звуками войны и человеческими голосами. А девочка тем временем подняла ружьё над головой и нажала на курок. Выстрел старой винтовки наделал много шуму. Чья-то машина, взревев мотором, умчалась в сторону Средеца. Кто-то выпустил несколько пуль с противоположной стороны дороги. Одна из них угодила в автомобиль бойца «Группы бдительности».
— Мой «Порш»! Они пробили обе двери!!! — возопил нервный фальцет.
Капитан узнал голос Недялко Стефанова. Да! В рядах спецназа тоже страдает дисциплина — команды открывать огнь не было.
— Не хочу убивать. Больше не буду, — едва слышно произнёс бармалей и исчез. Вместе с ним исчезла и причина всех треволнений — послушная девочка Надя.
Когда я лежу под твоим креслом, положив морду на перекладину между ножками, моё сердце переполняет любовь. Любовь — это никогда не остывающая похлебка, приправленная разными ингредиентами — состраданием, голодом, счастьем, вожделением, азартом, чесоткой в середине спины по левую сторону от станового хребта. Зачем ты так страдаешь, Мама? Почему губы твои горячи, а щеки холодны? Почему ты ничего не ешь, а пьешь только по чуть-чуть чаю? Отчего не сомкнула глаз прошедшей ночью, обыскивая аккаунты каких-то чужаков в социальных сетях? Даже тело твоё стало пахнуть иначе. Раньше оно пахло морем, гречневой кашей, которую в этих местах почему-то называют русской, и отвратительной водой из большого стеклянного магазина на окраине Несебра. А теперь оно пахнет одним только горем. И запах этот с каждым часом становится всё слышнее. И всё это из-за Девочки. Из-за одной только девочки! А как же я? Люлёк шумно вздохнул, исторг из пасти ритмичную трёхступенчатую дробь и прикоснулся носом к твёрдой пятке хозяйки.
Мама! Я сделаю всё! Я спасу девочку. Если бы ей грозила настоящая опасность, я бы уже чувствовал это. А так… Ну кто они такие, эти людишки? Большой горько-солёной воды боятся, Люлька боятся, пугаются даже покровителя Ияри — большого человека с золотыми пуговицами, спутника вредного, блохастого кота. Мама! Я порву им штаны. Я помечу все углы в их жилище. Я оторву задники от их обуви. Большего ведь и не потребуется. А если потребуется, что ж, я готов на всё. Да, я несерьёзная мохнатая тварь желтой масти. Но ведь многие великие дела, подвиги, совершаются шутя, играючи. Ты же знаешь! Не убивайся же так, Мама!
Люлёк снова ткнулся носом в её пятку. На этот раз она отдёрнула ногу. Мама слышит его. Хорошо. Люлёк почесался и навострил уши. Сейчас, сию минуту она скажет своему верному псу, что ему следует делать.
— Ну я всё более-менее поняла, — сказала Мама. — Что? — Григорий насторожился. — Я нашла фотографию. Посмотри!
Она повернула экран ноутбука так, чтобы Григорий и Ияри могли видеть изображение. Ияри увидел Старшую сестру, женщину со светлой растрёпанной причёской — подругу Старшей сестры — и Марабута. За их спинами темнело море. Тело огромного корабля заслоняло большую часть горизонта. — Марабут, — тихо сказал Ияри. — Я видел этого человека, — сказал Григорий.
— И я. Это враг, — сказал Пёс, но его никто не услышал, кроме Ияри.
— Это не враг, — Ияри ткнул пальцем в изображение Марабута. — Он спас меня в Алеппо. Он очень одинокий и несчастный. Он давно не был дома.
— Ты уверен? — Мама сначала больно ухватила Ияри за плечо, но быстро опомнилась, извинилась.
Глаза её наполнились влагой. Сердце Ияри сдавила жалость. По щекам потекли слёзы.
— Скажи же, мальчик! Говори всё, что знаешь? Они действительно из Лондона? Или бандиты?
Она принялась крутить колёсико «мыши» и они скоро увидели белобородого друга Марабута на фоне серых домов, черепичных крыш, автомобилей и больших деревьев. Изображения мелькали быстро. Под каждым имелась надпись. Иногда — арабской вязью. Иногда — на английском языке. Несколько раз мелькало лицо самого Марабута.
— Чего они хотят? Чего хотят? — бормотала Мама.
Колёсико «мыши» поскрипывало. Семя Вавилона Ияри снял через голову, повесил на палец. Григорий протянул руку, но Ияри не позволил ему прикоснуться к медальону.
— Опять ты за своё! — вздохнула Мама и посмотрела на часы. — Скоро вечер. Надо собираться в дорогу. Убери свою игрушку. Она тут ни при чём.
— Я с тобой! — сказал Григорий.
— Ты будешь присматривать за Люльком и стариками.
— Нет!
Она схватила сына за плечи.
— В этом доме только ты толком умеешь пользоваться интернетом и мобильником. Так что…
— А он? — Гриша ткнул пальцем в Ияри.
Глаза Мамы снова наполнились слезами.
Горе ещё не выпило всех её сил — она горевала только третий день. Движения её были скупы, стремительны и точны. Она берегла себя для важных дел. Все трое — Пёс, Гриша и Ияри — следовали за ней, не упуская из вида ни одного жеста, и едва поспевали. Вот она открыла багажник своего большого серебристого автомобиля. Вот вспомнила о чём-то забытом в доме и удалилась. Григорий последовал за ней, но Пёс почему-то остался у багажника. Ияри предпочёл общество Пса и оказался прав.
— Я поеду с ней, — сказал Пёс, хвост его метался из стороны в сторону, уши были приподняты. Он тянул шею, высматривая что-то в багажнике. — Решай. Тут хватит места для двоих.
— Но Мама прогонит нас, — возразил Ияри.
— Тебе пора становиться хитрым, — рявкнул Пёс. — Стань мужчиной — защитником своей Матери. Она идёт на опасное дело. Как же нам оставаться в стороне?
— Но Брат!..
— Пустые отговорки. Брат слишком мал, да и места на троих не хватит.
Пёс запрыгнул в багажник. Он недолго вертелся, умещая жёлтое тело между сумок. Наконец он улёгся, спрятал нос, прижал уши. Ияри мог видеть, как шевелится при дыхании его мохнатый бок, но человек посторонний и несведущий ни за что не заметил бы в багажнике собаку.
— Присоединяйся. Тут ещё есть место, — проговорил Пёс.
Тогда Ияри решился. Он быстро залез в багажник, осмотрелся. Кусок плащевой ткани оказался длинной ветровкой с капюшоном. Ияри накрыл ею себя и Пса. Сразу сделалось тепло и покойно. Захотелось уснуть. Он задремал и не слышал, как захлопнулась дверь багажника, как заработал двигатель.
Дорога самоубийцей бросалась под колеса автомобиля. Чужая страна, чужой, жидковатый лес по обочинам. Плохо тянет в гору «Ситроен», а под гору — тормоза греются. В таких местах лучше использовать машину с механической коробкой передач. Но есть же что-то и хорошее в этой ситуации? Что же? Да ничего! Дочь пропала! Её взяли в заложники. Вот сидит она сейчас со связанными руками. Наташа вспомнила фотографию — налитые кровью кисти рук, израненные веревками запястья. Родные ручки! Дочка! Надюша! Наверное, ей страшно сейчас. Она, может быть, пить хочет или ей надо в уборную. А над ней стоит иноверец в «балаклаве» и глумится. А может, пинает ногами, обутыми в тяжелые ботинки? А может, и того хуже? Ах, Боже, почему ты не взял меня? Почему Надюша оказалась там? «Ситроен», сбивчиво урча мотором, катился вверх по пологому склону. Дорога петляла меж древесной чахляди. На небе солнышко сияет, пробивает лучиками кроны, но в этой чаще ничего не разглядеть — только облака крон да частокол тонких стволов. Да проклятый подлесок — густые колючие кусты. Кто прячется в них? Что впереди? Что позади? Не разглядеть!
Мужик выскочил из подлеска, встал посреди дороги, раскинув на стороны руки. Одет как все волонтеры: толстовка и комбинезон цветов камуфляжа. На голове бейсболка. Козырек бросает тень на лицо. Видны только кончик носа и знакомая борода. Воинственный вид плохо сочетался с сытым, пивным брюшком. Наташа выдохнула с облегчением, опознав в мужике Гогу — приятеля Спаса. — Спри! Спри! — кричал Гога. Наташа нажала на тормоз, опустила стекло. — Я ищу Спаса.
Тёмные восточные глаза смотрели на неё с раздражающим лукавством. Она смутилась и почему-то сразу успокоилась.
— Георгий, прошу вас помочь мне. Сначала пропала София и Надя… Что с ними? От меня что-то скрывают… Гога, улыбаясь, не сводил с неё воловьих очей. Наташа заглушила двигатель и выбралась из автомобиля.
— Моя Надя где-то здесь? — повторила она.
— Виждате ли, мадам! — завел Георгий, поводя очами. — Дъщеря ви е толкова красиво момиче. И не само! Тя е предан приятел. Това е смела… Това…[71]
Его речь прервала автоматная очередь, короткая и оглушительная. Кто-то сделал ровно пять выстрелов совсем близко. Звуки доносились именно с той стороны, откуда появился Георгий.
— Что там? — подпрыгнула Наташа.
— Осада… засада… обложенно… — Гога путался в словах и заметно волновался.
Он с опаской посматривал на подлесок, но ни человеческих голосов, ни возни слышно не было. Ни одна ветка не шелохнулась в этом пустом лесу. Чаща снова погрузилась в тишину.
Наташа запрыгнула на водительское сидение и поставила рычаг в положение драйв. Заметив её движение, Гога снова перегородил своим телом проселок.
— Няма да позволя[72], — категорично заявил он.
Надо притвориться покорной. Может быть, сдать немного назад, отдалиться от этого сытого туловища, а потом… Наташа включила заднюю передачу. «Ситроен» медленно пятился до тех пор, пока не уперся задним бампером в колючие заросли на обочине дороги. В этом месте полотно как раз круто изгибалось влево. Раздосадованный Гога сдернул с головы бейсболку.
— Кой прави това? Поверете кола жена!..[73]
Гога выдернул Наташу из машины, потом не без усилий затолкал своё грузное тело между рулем и спинкой водительского сидения. Задорно ворча, он включил переднюю передачу. Наташа сиганула в заросли в тот момент, когда «Ситроен» начал движение вперед. Она продиралась вверх по склону, в том направлении, откуда послышалась очередь. Где-то сзади взрыкивал движком её «Ситроенчик». Похоже, Гога пока не заметил её маневра. О, нет! Ей не нужны опекуны и помощники! Она всё сделает сама! Она спасёт свою дочь!