Раджан промолчал, подумав при этом, что с таким же (если не с большим) основанием Советская Россия могла бы не признать де-юре превращение Аляски в один из американских штатов.
- А какова все же ваша личная позиция? - настаивал консул.
- Я дважды побывал в советской Эстонии, - осторожно сказал Раджан.
- И что, ублажали вас усиленно комиссары водкой и икрой?
- Консул раздвинул губы в подобие улыбки. - В образцово-показательный колхоз, вероятно, возили? Цветочками рабство камуф- лировали?
- Мне посчастливилось попасть на праздник песни в Таллине, - в раздумьи произнес Раджан. - Неудивительно, что об этих традиционных фестивалях искусства говорят во всем мире.
- Но неужели вы не почувствовали великой фальши этих лженародных маскарадов? - искренне удивился консул.
- Разумеется, нет! - так же искренне ответил Раджан. - Я прекрасно помню, как окунулся в море людской радости. С головой.
- А море-то было искусственное, - нахмурился консул.
- Но я видел и слышал песни и танцы людей свободных, людей красивых и духовно и физически!
- Красота! - возразил консул. - Красота есть понятие крайне субъективное.
Консул с достоинством допил свое виски и молчаливо удалился. Раджан растерянно проводил его до двери. Он совсем не хотел обидеть дипломата и искренне жалел, что их такая краткая бесед сложилась так нелепо. Он рассказал о происшедшем Беатрисе. Она рассмеялась: "Его превосходительство не терпит проявления мнений, которые - хоть и с большой натяжкой - можно охарактеризовать как пробольшевистские. Не переживай, любимый. Завтра я позвоню консулу и улажу этот международный инцидент".
Часам к десяти стало ясно, что вечеринка удалась. Незнакомые преодолели барьер скованности (впрочем, таких было немного, почти все знали друг друга). Любители выпить уже не толпились у бара. Любители позлословить расположились по комнатам группками по трое-четверо и радостно обменивались последними сплетнями. Любители пустить пыль в глаза громко повествовали о дружбе и встречах с великими.
Карла Лавит, известная в прошлом киноактриса, прижав Раджана и еще двух молодых людей к стене своим необъятным бюстом, экзальтированно вспоминала: "Ах, какой это был год 1932! Я впервые в главной роли. А публика, публика - как раньше умели носить на руках своих кумиров! А год 1934 - какой это был необыкновенный год! Съемки в Испании, съемки в Швеции, съемки во Франции! Поклонники, поклонники, толпы поклонников - и каких! Бриллианты, манто, банкеты! А лучший в столетии год 1936! Я почти совсем еще девочка, он - звезда Голливуда самой, самой, самой первой величины! Разве теперь так любят!". Она умело сливала из пяти стаканов в свой уже отмеренное официантом виски и, кокетливо улыбаясь, выпивала "не испорченный содой чистый напиток" мелкими глотками. При этом успевала протянуть свободную руку за сэндвичем или кебабом или куском ветчины и говорила, говорила: "Вы Дугласа Фербэнкса помните еще, надеюсь..." С Беатрисой разговаривал неизменный спутник Карлы Лавит, небрежно одетый и поблекший от времени красавец Джеф Ройвилл, актер, сценарист, режиссер. "У Карлы вконец больные легкие и слабое сердце". "Да?" - недоверчиво протянула Беатриса, наблюдая за тем, как пьет скотч бывшая фаворитка Голливуда. Ройвилл проследил за ее взглядом, мягко взял под руку, прошептал: "Это муки великой актрисы, поймите! Ей, Карле Лавит, гениальной создательнице галереи образов - классических и современных - уже больше двадцати лет не предлагают ни одной роли. Да тут и муравьед запил бы". И, отпустив руку хозяйки, сказал: "Поверьте мне и ее врачам. Ей недолго уже осталось метаться по подмосткам жизни. Ее почитатели решили сохранить ее для потомства. Вы знаете, я уверен, что одна калифорнийская фирма замораживает тела только что умерших и помещает их в колумбарий, где они будут храниться при определенной температуре и влажности многие годы. Когда медицина будет достаточно могущественна, чтобы сделать нужные операции, тела разморозят и вдохнут в них жизнь". "Шарлатаны гарантируют невеждам бессмертие", спокойно подумала Беатриса. Вслух сказала: "Обещающая перспектива". "Многообещающая! - подхватил Ройвилл. - Только... - Он словно поперхнулся, откашлялся, замолчал, деликатно вытирая глаза уголком платка, элегантно уложенного в наружный нагрудный карман его потертого замшевого пиджака. "Итак?" - улыбнулась Беатриса. "Огромные деньги вот что нужно для осуществления этого замысла, - он всплеснул руками, уронил их вдоль тела, заискивающе засмеялся, хотя глаза оставались тревожными. - Да, огромные. Мы организуем сбор и к вам тоже решили обратиться". "Но у меня, какие же у меня деньги?" - на лице девушки появилось выражение искреннего изумления. "Сейчас объясню, - заторопился Ройвилл. - Вы...
прошу прощения. Господин Парсел, ваш папа - я уже несколько раз пытался с ним переговорить. Но его секретарь все время твердит одно "Мистер Парсел занят". Утром, днем, вечером один и тот же ответ. Мы, почитатели таланта мисс Карлы Лавит, хотим просить вас..." "Я поговорю с папой, - перебила его Беатриса. - Обязательно, это я вам обещаю". "Спасибо, мисс Парсел, как мы вам благодарны! И просьба, - он прижал руку к груди, просьба - это должно остаться в тайне. Мы не хотели бы травмировать актрису. Всякое может быть. Представьте, что мы не соберем необходимого количества денег..." "Сколько же это?" "Зависит от срока хранения тела в колумбарии. За первые десять лет и при условии полной гарантии сумма взноса будет близкой к миллиону долларов. Миллион!" Выражение лица Ройвилла было такое, словно он сам был виноват в столь непомерной цене. "Сколько вы ожидаете получить от моего отца?" "Тысяч тридцать. Может быть, больше. Наверно, это зависит от того, насколько он хорошо помнит Карлу. Ведь она, я надеюсь, уже была знаменитостью в его молодости..." К Беатрисе подошли две девушки. Рослая брюнетка была в полосатой красно-белой кепке, белом костюме - брюки клеш, красной рубахе, белых полуботинках. Низкая, полная шатенка куталась в зеленую шерстяную шаль, из-под которой выглядывала нежно-коричневая кофта. Такого же цвета макси-юбка скрывала коричневые туфли на очень высоком каблуке. Шатенка обняла Беатрису, прижалась щекой к груди. Брюнетка небрежно кивнула: "Опять вывозила Кейт на пленэр". "Ах, Венди, мы прелестно поработали, не так ли? твой пейзаж удался как нельзя лучше. А я, наверное, все же бесталанна". "Не хнычь, - грубо заметила Венди. - Поменьше надо мечтать, поактивнее кистью двигать. И фантазия совсем у тебя нет фантазии!" "А что, эта брюнетка вовсе недурна", говорил, глядя на Венди, знаменитый комик Боб Хоуп. Как всегда, он находился в окружении поклонниц, которые завороженно глядели ему в рот, предвосхищали каждое его желание. "Извините, боб, - костлявая девица подала ему стакан джина с тоником, надула губы. - Говорят, это две самые бездарные художницы на всем земном шаре". "И к тому же лесбиянки!" - добавила дама средних лет, презрительно искривив рот.
"А что, в этом что-то есть!" - воскликнул комик, еще внимательнее разглядывая Венди и Кейт. "Фи, Боб Хоуп", - седая дама, увешанная бриллиантами, позеленела от негодования. "А что, это даже пикантно, капризно возразил комик. - Я хочу познакомиться с ними... поближе".
Уже в одиннадцатом часу Беатриса подвела к Раджану невысокого, плотного мужчину лет сорока пяти, подстриженного под бобрик. "Знакомьтесь, господа. Вам есть о чем поговорить". Она едва успела закончить фразу, как ее бесцеремонно увлек за собой Боб Хоуп. При этом он строил свои знаменитые хоуповские гримасы и жарко дышал ей в ухо: "А что, представьте меня, дорогая, этим двум милым лесбияночкам! мой эскорт взбунтовался. А сам я не могу. Джентльменский кодекс воспрещает". Збигнев Бжезинский, - бобрик качнулся к Раджану, от улыбки лицо под ним сморщилось в печеное яблоко, из которого странным наростом торчал белый нос. "Кукиш, один большой ехидный кукиш", - глядя на это лицо, внутренне усмехнулся Раджан и тоже представился. "Индепендент геральд"? - переспросил американец, и лицо его на секунду приняло какое-то хищное выражение. И тут же вновь собралось в улыбке: "Я, знаете ли, заведую кафедрой в Колумбийском университете..." "Как же, как же - кафедрой проблем коммунизма", - вежливо вставил Раджан. "Да, именно. Ученые нашей кафедры анализируют все заметные выступления мировой прессы по нашему профилю. Получается, заочно я с вами давно знаком". "И я - с вами. Вы - отец теории технотронной эры. Занимательно, хотя и... спорно". "А меня? Меня вы знаете, молодой человек?" - вальяжный баритон прозвучал откуда-то сзади. Раджан обернулся и увидел рядом с собой высокого, широкоплечего старика, одетого в модный спортивный костюм, лысого, румяного, с франтоватыми седыми усиками. "Джозеф Морсоу", похлопал старика по плечу Бжезинский.
Впрочем, Раджан и без того узнал знаменитого журналиста. Морсоу не раз бывал в Индии, газеты публиковали его фото, карикатуры и шаржи на него.
- Господин Раджан в большом восторге от русских, - Бжезинский улыбнулся одной лишь прорезью рта.
- Действительно? - Морсоу рассматривал индийца откровенно, дружелюбно. - Он еще совсем молод. Через симпатии к "красным" в молодости проходят все. Своего рода психологическая корь. Пройдет.
- Меня Господь уберег от этой злокозненной "кори", Бжезинский нахмурился.
- Вы исключение, - Морсоу сделал глоток из своего стакана. Счастливое или напротив - вот в чем вопрос.
- Господин Раджан, - Бжезинский тоже отпил немного мангового сока ("Извините, абсолютный трезвенник!"), - насколько помнится по аннотации к вашим статьям, вы из очень состоятельной семьи?
- У вас отличная память.
- Благодарю. Что вас привлекает в идеологии русских?
- То, что ее главный предмет - счастье для каждого.
- Разве предмет западных идеологий иной? И разве не мы создали общество изобилия, пока русские кормят свою полуголодную страну сладкими сказками о завтрашнем рае и ежегодно закупают на Западе хлеб, мясо, масло, ширпотреб?