высока, с нескрываемой иронией. Расспросив, откуда мы, она вдруг спросила меня:
— Вы большевик?
— Да.
— Тогда я вас ненавижу!
Это прозвучало резким диссонансом в нашем спокойном разговоре. Что было отвечать? Признаюсь, вначале я несколько растерялся.
— А вы капиталистка? — спросил я собеседницу после некоторого раздумья.
— Да, — гордо ответила сеньора.
— Тогда я вас очень люблю!
За столом послышалось тихое хихиканье. Несколько секунд моя собеседница зло смотрела мне в глаза, затем, не говоря ни слова, повернулась и пошла из комнаты. У нее была забавная походка — при каждом шаге она заметно виляла спиной. «С таким счетом в банке она может вилять как хочет», — почему-то мелькнула у меня странная мысль.
Обед кончился, и наши соседи понемногу стали расходиться.
— За бриджем встретимся, — говорили некоторые из них.
В этот момент к нашему столу подошла пара, до этого тихо сидевшая в дальнем углу комнаты. Мы пригласили новых соседей на освободившиеся места. Невысокая женщина лет пятидесяти с правильными чертами благородного, когда-то, видимо, очень красивого лица была одета в строгий темный костюм английского покроя; она говорила мало, лишь изредка в разговоре поддерживала мужа. «Молчаливость жены — привычка Востока», — невольно появилась у меня догадка, лишь только я взглянул на ее мужа.
Это был рослый большеголовый старик, в возрасте между, шестьюдесятью и семьюдесятью годами. Даже при беглом взгляде можно было определить, что он турецкого или персидского происхождения. Вежливый, немногословный, он обладал мягкими манерами воспитанного восточного человека. Темно-серый костюм сидел на нем ладно, как влитый; носил он как раз то, что ему было к лицу.
— Иса-заде, — представился он. — Тоже из России. До революции жил в Ашхабаде.
— А кто вы по национальности? — поинтересовался Пауль.
— Родом я из Персии, но уже мой отец всю жизнь жил в России. Конечно, до семнадцатого года, — улыбнувшись, добавил бывший ашхабадец.
Иса-заде подробно расспрашивал нас о Советском Союзе, о Москве. Изредка задавала вопросы и его жена. Это были приятные собеседники, вежливые, тактичные. Их интересовали музеи, литература, старинная русская живопись; многое знали они и о советской культуре.
Несколько раз Иса-заде спрашивал о московских гостиницах; мы отвечали вскользь, не придавая этому большого значения. Когда же он еще раз спросил: «Как сейчас в Москве гостиницы? Какая лучше всех?» — я ответил:
— Спросите Мигуэля. Он недавно в них жил.
— Есть много приличных гостиниц, — сказал наш аргентинский друг. — На мой взгляд, самая лучшая «Националь».
— Как раз она-то мне и принадлежала, — спокойно заметил Иса-заде.
— То есть как это принадлежала?! — воскликнул я.
— Я был ее владельцем до революции, — подтвердил Иса-заде.
С минуту я растерянно смотрел ему в глаза. Я, конечно, знал, что до Октября все в России было в руках частных владельцев, но что одному человеку принадлежала огромная многоэтажная гостиница — одна из лучших в Москве, — это почему-то никак не укладывалось в моем сознании. Лишь немного спустя я освоился с этой мыслью.
— А как же вы ею… владели? — спросил я. — Ведь вы жили в Ашхабаде?
— Ну что ж? Мне принадлежало больше половины акций компании, владевшей «Националем». Этого довольно. У меня было много и других интересов в Москве, да и не только там. В Киеве, Петрограде…
Сомнений быть не могло — передо мной сидел богатейший человек, настоящий миллионер, один из тех, от кого избавила мой народ Великая освободительная революция. Сейчас он властвует в другом конце земли — не все ли ему равно, где будут приносить проценты его капиталы? Но все же Иса-заде живо интересовался Россией.
— А как теперь «Эрмитаж»? Какой красивый сад был!
— Он и сейчас есть! — с живостью воскликнул Мигуэль.
— А какие там женщины бывали — королевы! Я там с женой познакомился, — сообщил Иса-заде.
— О, русские женщины — красавицы! — охотно поддержал Мигуэль.
— Наши женщины всегда славились красотой, — с гордостью произнес миллионер персидского происхождения.
С минуту за столом царило молчание.
— Ну, что будем делать? — спросил Мигуэль. — Может, сыграем в бридж? Нас как раз четверо, сеньора посидит рядом, посмотрит.
— Только не больше одного песо за очко, — предупредил Иса-заде.
Я прекрасно знал, что из всей четверки я самый слабый игрок в бридж, и это предложение миллионера меня вполне устраивало. Все же мне показалось странным, что даже в игре, которую он любил и, как я вскоре убедился, хорошо знал, Иса-заде заранее старался оградить себя от большого проигрыша.
Мы перешли в соседнюю комнату. Здесь все было приспособлено для карт. Потолок был обит специальными звукоулавливающими плитами, стены отделаны темными дубовыми панелями. На окнах стояли рефрижераторные установки, вместе с вентиляторами они давали в жаркие вечера приятную прохладу. На стене — гравюры, портрет президента клуба. Около десяти маленьких столиков для карт были покрыты зеленым сукном, к столикам придвинуты удобные кресла.
За столиками играли в бридж миллионеры. Денег нигде не было видно. Игра шла на слово. Все было строго в этом царстве притаившегося богатства, просто, солидно, и только карты выдавали состоятельность играющих; это были специальные нейлоновые карты, привезенные из Соединенных Штатов; их можно стирать, как угодно сгибать; это удобные карты, вечные. Одна колода стоила пятьсот песо — двухнедельный заработок рабочего Аргентины.
За бриджем мы больше разговаривали, чем играли. Иса-заде беспрерывно расспрашивал о Москве, Ленинграде, Ашхабаде. Я исподволь узнавал о его жизни, характере, привычках. Миллионер с гордостью сообщил, что ему удалось точно размерить свою жизнь, строго подчинить ее раз навсегда установленному режиму. Все у него расписано по часам и минутам: когда гулять, когда играть в бридж. Деньги требовали системы, точности, безошибочного расчета.
Игра кончилась, как я и предполагал. Миллионер выиграл, я проиграл. Известно: деньги к деньгам! Правда, сумма была незначительной, и Иса-заде решительно отказался брать выигрыш.
— Нет, что вы, — с улыбкой протягивал я ему проигранные деньги. — Вы и так пострадали от большевиков. Должен же я чем-нибудь компенсировать!
Иса-заде, видимо, понравилось наше общество, он спросил, когда мы еще раз зайдем в клуб.
— Может быть, в пятницу? — предложил он. — Мы с женой играем по пятницам и вторникам. Приходите.
— У меня к вам просьба, — тихо сказал он, когда мы договорились о встрече в клубе. — Нет ли у вас немного черной икры?
Мы всегда берем с собой за границу для подарков черную икру, однако за два месяца мы приобрели в Аргентине столько друзей, что икра давно кончилась. Все же у Пауля осталась маленькая коробочка, и мы сказали, что принесем ее.
В пятницу мы заехали за Мигуэлем, чтобы вместе отправиться в «Синквенто». Мигуэль что-то капризничал, у него не было настроения ехать в клуб.
— Давайте лучше поужинаем у меня, — предложил он.
— Но мы должны передать икру Иса-заде, — сказал Пауль, показывая маленькую стеклянную баночку пастеризованной икры.
— Вот еще! У него хватит денег, может купить в магазине, — решительно запротестовал Мигуэль. — Лучше мы ее сами съедим. С аргентинским вином русская икра будет очень хорошо. Фантастико!
И он прищелкнул пальцами возле уголка рта, будто закручивал несуществующий ус. Этот жест у аргентинцев означает выражение высшего восхищения.
Пришлось уступить хозяину — все-таки Мигуэль был нам значительно ближе. А потом, если икра есть в магазинах Буэнос-Айреса, то миллионер-то уж может ее купить, как бы дорого она ни стоила. И Пауль решительно поставил баночку на стол.
Через полчаса все было кончено. Мы с удовольствием съели икру; раздавая ее аргентинским друзьям, мы сами не пробовали икры уже два месяца. Приятное вино заметно кружило голову. Мигуэль завел какую-то жалобную музыку, и мне стало вдруг грустно. Захотелось домой. Мне показалось, что я уже долгие годы нахожусь в отъезде. И уж совсем не хотелось больше видеть миллионеров с их вечным расчетом, скаредностью, погоней за прибылью. Моя детская мечта оказалась пустой. Скучные люди эти миллионеры!
МАРАБУ(Необычайное происшествие)
В дождливый апрельский вечер по Гоголевскому бульвару в Москве шел высокий худой человек. Был он в ботах, в черной изрядно поношенной шляпе и старинного покроя касторовом пальто. Шел он не спеша, около каждого здания останавливался, внимательно рассматривал вывески и сверял номер дома с зажатой в руке запиской. Найдя, наконец, дом, который ему был нужен, он постоял немного у входа, как бы собираясь с духом, затем решительно потянул большую ручку двери. С трудом справившись с двумя дверными створками, пришелец попал в ярко освещенный вестибюль. Осмотревшись, он долго вытирал боты о коврик, уже изрядно взмокший, затем величественным движением сбросил на руки гардеробщика пальто. Было что-то особое, внушительное в этом человеке. Ни гардеробщик, ни отступивший в сторону контролер даже не спросили у него пропуска.
— Если не ошибаюсь, это шахматное кафе? — обратился он к контролеру.
— Нет… Это Центральный шахматный клуб, — смутившись, ответил тот.
Когда гость снял пальто, служащие переглянулись в изумлении — настолько необычен был его вид. Странный, очень странный пиджак был заметно ему велик; из большого воротника пелериной, словно птенец из гнезда, высовывались длинная шея и плоская голова с огромным носом.
Миновав просторную лестницу со старинной лепкой на потолке и стенах, гость попал в маленькую приемную, где на стенде красовались портреты восьми чемпионов мира, а в просторном шкафу были выставлены многочисленные трофеи и призы. Гость надолго прилип к стеклам шкафа, разглядывая большой золотой кубок — приз сильнейшей команде мира. Голова его склонилась набок от удовольствия.