Посередке, у дороги, горели костры. Крепкие парни крутили вертела с насаженными на них тушами. Пробегали женщины в платьях из грубой шерсти, под которыми виднелись холщовые рубахи. Кто со жбаном, кто с подносом в руках. Все они забегали в один из домов, стоявший у самой дороги. И выскакивали оттуда уже с пустыми руками…
Над тем домом тоже курился дым, вытекая густой темной струей из прорези на крыше. Туда и вели чужане полонянок.
Тащивший Забаву мужчина задержался возле громадной бочки с водой. Недовольно глянул на нее, потом ткнул в бочку и отпустил девичий локоть. Сам взялся за ведро, поставленное рядом.
Она спешно умылась ледяной водой под струей, лившейся из ведра. Даже напилась украдкой из горстей. Вода оказалась свежая, сладковатая, от нее ломило зубы, но сил у Забавы сразу прибавилось.
И давящая тоска, подступившая к сердцу, едва она увидела чужие дома, вознесенные на скалы, стала немного меньше. Хоть и не отступила полностью. Чужбина, она и есть чужбина…
Чужанин, отставив ведро, снова схватил Забаву за локоть и потащил. Шагал он прямо к дому, отмеченному струей дыма. Тому самому, куда уже завели Красаву.
Свальд, сидевший на почетном месте рядом с братом — за столом в центре, спиной к ярко горевшему очагу — ждал появления полонянок с некоторым напряжением. Нет, он был уверен, что брат, даже если подарок ему не понравится, будет вести себя как обычно. Невозмутимо поблагодарит… и может, даже выдавит улыбку.
Но Свальду хотелось действительно угодить Харальду. Отсветы от горевших факелов, освещавших главный хозяйский дом Хааленсваге изнутри, играли на впалых скулах и тяжелой нижней челюсти брата. Высокий лоб, длинный, слегка надломленный после одного из боев нос… сбоку Харальд ничем не походил на драконов, головы которых венчали его дом. Но в нем, как и в них, было что-то гнетущее, пугающее.
Может, почти змеиный, неподвижный взгляд? Или то, как он брал со стола еду — быстрым, практически незаметным движением. И при этом Харальд даже не глядел перед собой, словно пальцы находили кусок на блюде сами, без помощи глаз…
Когда Сигурд ввел в зал самую красивую из двух рабынь, ярл Огерсон сначала покосился на брата, а уж потом встал. Объявил громко, перекрывая шум голосов воинов, начавших хмелеть:
— Брат мой… я приплыл к тебе не с пустыми руками. Прими от меня в дар эту пташку. Я поймал ее на тех берегах, где теперь сидит конунг Рюрик… славянская девка, красивая и веселая, как зяблик по весне. Пусть она греет твою постель, да так, чтоб зима казалась летом.
Воины захохотали, жадно разглядывая девицу. Та, не поняв ни слова из того, что сказал Свальд, вскинула нежно-голубые, словно летнее небо, глаза, И улыбнулась двум чужанам, сидевшим спиной к огню. Белые руки легли на пышную темную косу, перекинутую на грудь, распиравшую платье двумя шарами. Мягко начали прокручивать кончик ее вокруг пальцев.
Хороша, подумал Свальд. Так хороша, что он и сам бы не отказался… он оборвал свою мысль на половине, метнув взгляд на брата. Тот разглядывал пленницу бесстрастно, почти равнодушно. Неужели Харальду девка не понравилась? Сам он уже чувствовал, как призывно потяжелело тело ниже пояса. И губы пересохли, дыхание стало частым, распаленным…
Большинство воинов тоже разглядывали темноволосую красавицу в дорогом бархате с хищными прищурами. Только несколько женщин, пришедших на пир, глядели на нее с жалостью.
Ярл Огерсон уже открыл рот, чтобы спросить брата, как понравился ему подарок, когда в зал ввалился Фарлаф, тащивший за собой вторую славянскую девку.
ГЛАВА 11. На пиру
Зря я приказал привести сюда вторую девицу, подумал Свальд, глядя, как Фарлаф тащит между столами худую, заморенную полонянку. Эта его добыча и раньше-то не была красавицей — а теперь, после девяти дней на море, ее качало на каждом шагу. Щеки ввалились, и глаза стали казаться еще больше, распахнувшись на половину лица…
Худое тело прикрывало потрепанное платье, под которым мелькали босые ноги. Что скажут на это воины брата? Свальд содрогнулся, потому что понял — они начнут болтать, что ярл Огерсон схитрил, подарив брату рабыню, пригодную лишь для работы в свинарнике. Но сделал это на пиру, который устроили в его честь. И вел себя при этом так, будто неприглядная девка — драгоценный дар.
Это даже хуже, чем сплетни о том, что с его корабля сбегают рабыни. В конце концов, девок-то он поймал и вернул, к тому же сбежали они из-за оплошности его воина, а не его собственной. Тогда как привести на пир рабыню, годную лишь для черной работы, приказал он сам. И это даже не оплошность — это глупость. Такое прощается обычному воину, но не ярлу…
— Эта страшная девка, брат, всего лишь служанка той красавицы, которую я тебе подарил. — Звенящим голосом объявил Свальд.
Взгляды всех в зале обратились на него. Воины помоложе смотрели с недоумением. Те, что постарше, сохраняли невозмутимость. Пусть ярл сначала договорит, а потом уж станет понятно, смеяться тут или молча ухмыляться…
Фарлаф, успевший дойти до Красавы, за спиной которой замер Сигурд, подтолкнул Забаву вперед. Она замерла по левую руку от сестры. Столько взглядов — и все пялятся на нее. Хотелось опустить голову, скукожиться, стать незаметной…
Вот только внутри словно вставала непонятная сила, не дававшая ей это сделать. Даже не гордость — Забава, с детства битая теткой Настой, понятия о таком не имела. Скорее просто упрямство. И поэтому она застыла с прямой спиной, вскинув голову. Только взгляд немного приспустила, стараясь ни на кого не смотреть.
А потом на нее светло и страшно сверкнул глазами воин, сидевший за столом напротив, прямо перед ней. Глаза у него были странные, светло-серые. С черными дырками зрачков…
Тот чужанин, что приходил к ним в чулан на корабле, разряженный в рубаху дивного красного шелка с синим отливом, сейчас стоял за столом. И что-то говорил — чужая речь звучала резко, грохочуще. По левую руку от него сидел человек со страшными глазами.
— Ночью, на стоянке, она ударила по голове моего человека, поставленного стеречь добычу. — Объявил тем временем Огерсон. — А потом выкинула за борт голову дракона с моего драккара, спрыгнула и уплыла, цепляясь за нее. Да, и еще сманила с собой вторую девку, заставив ее бежать вместе с собой. Но мы вернули обеих беглянок. Не знаю, какая из нее выйдет рабыня, однако если ты, брат, захочешь принести жертву богам, тебе не надо будет искать, кого взять для этого — она вполне подойдет…
Свальд смолк, потому что Харальд шевельнулся, выкинув перед собой прямую руку. Опер ее о стол раскрытой ладонью, а сам немного откинулся назад, вскинув голову — и прищурился, разглядывая полонянку.
С того места, где стоял Свальд, нельзя было понять, на какую из двух девок брат смотрит так пристально. Но ярлу Огерсону почему-то казалось, что Харальд глядит на вторую, изможденную и жалкую. Обойдя при этом вниманием темноволосую красавицу.
— Значит, она сумела сбежать, Свальд? — Наконец спросил брат. — Дала одному из твоих людей по голове, украла твоего дракона и уплыла на нем? Что ж, будь она мужчиной, я бы взял ее в свой хирд.
Викинги ответили дружным хохотом. Харальд медленно, как бы нехотя, улыбнулся. Свальд, опускаясь на свое место, облегченно выдохнул. Воины смеются — значит, все воспринято как развлечение. Плох тот пир, на котором не расскажут забавную историю… дважды плох тот, на котором никто ни разу не рассмеялся.
В конце концов, все вышло не так уж плохо. Он развлек воинов, рассказав им про рабыню, посмевшую бежать, и заставил улыбнуться брата.
Харальд, не глядя на него, повел ладонью. Рядом тут же привстал из-за стола Кейлев, состарившийся, но еще крепкий викинг, смотревший за Хааленсваге, когда хозяин уходил в походы. Как человек, близкий к ярлу, он сидел по левую руку от него…
— Убери отсюда девок. — Негромко приказал Харальд. — Эту, светловолосую, с синими глазами — помыть и ко мне в опочивальню. А вторую…
Он на мгновенье задумался. Красавица все-таки подарок брата. Да и потом… жизнь женщин, приходящих в его опочивальню, коротка. А зима на севере долгая.
— Вторую запри там, где ее никто не тронет. Завтра переведешь в дом рабов.
От стола, где сидел чужанин со страшными глазами, к Забаве с Красавой подошел крепкий старик. С ярко-белыми волосами, заплетенными в две короткие косицы — и не поймешь, то ли сам от рожденья такой беловолосый, то ли это седина выбелила голову. Подошедший что-то сказал, и чужане, приведшие их на пир, с гоготом отошли.
Старик махнул повелительно рукой, глядя на полонянок. Потом зашагал к выходу, не оглядываясь. Красава, не придав этому значения, по-прежнему стояла столбом, глядя на стол с двумя чужанами — тем, что их сюда привез, и тем, у которого были страшные, светло-серые глаза.
— Вроде бы нас зовут. — Сказала Забава, глянув на сестру.
Она и сама не знала, зачем открыла рот. Может, потому, что Красава здесь была единственным человеком, кто говорил на одном с ней языке. К тому же если сестра попадет впросак, то ее же и отругает — и обвинит в злом умысле. Промолчала, дескать, нарочно, чтобы ее снова под беду подвести…
Но Красава, гордо глянув, сказала:
— Это тебя зовут. Вот ты и иди, тебе в такой одежде тут не место. А меня, может, еще за стол к чужанскому князю посадят. Вон вокруг сколько баб — значит, тут так положено.
Забава молча развернулась и пошла за белоголовым, уже в дверях услышав, как Красава, громко охнув, принялась жаловаться:
— Ты что, зверь? Я же вашему князю даренная. Куда тащишь?
Белоголовый старик оглянулся, лишь выйдя во двор. Нахмурился, глядя мимо Забавы. Она тоже повернулась, кинув взгляд в ту сторону.
Молодой чужанин за руку вытаскивал Красаву во двор. Старик разразился трескучими словами, с двух сторон набежали женщины…
Забава не знала, куда утащили Красаву, но ее саму две крепкие, могучие тетки в шерстяных платьях повели назад, за дома. Втолкнули под низкий навес, едва поднимавшийся над землей — и она поняла, что очутилась в бане. Только в чужанской, вырытой в земле и выложенной по низу камнями.