Робкая она больно, думал Харальд, разглядывая девчонку сквозь полуопущенные веки — и чувствуя, как снова тяжелеет тело, требуя своего, мужского. Как сбежать, так смогла, да два раза подряд. А тут…
Другая бы на ее месте сама ластилась к Харальду. В конце концов, быть не просто рабыней, а наложницей ярла — хорошая участь, особенно для девки, жившей до этого из милости у родственников. Он и сам знал, что милость родни — дело несладкое…
А девчонка, эта Добава, уже видела его дом, его сундуки — и даже его псарню. Он подарил ей тряпки, чтобы сшила себе новые платья — до сих пор ее одевали в наряды, оставшиеся от последней, кого он убил, от рыжеволосой англичанки. И пообещал золотые побрякушки, использовав одно из немногих славянских слов, что знал — "злато".
Хотя она могла и не понять, что он имел в виду.
Но и всего остального было достаточно, чтобы девчонка сообразила — она для него не просто рабыня. И жизнь у нее будет хорошая. Терпел, вместо того, чтобы просто завалить на спину и развести ноги, поселил в своей половине, подарил щенка для развлечения, тряпки…
Может, старуха-славянка все-таки рассказала девчонке, что бывает с его женщинами? И она дичится именно поэтому? Надо будет испробовать темноволосую, мелькнула у Харальда мысль. Та начала ему улыбаться еще на пиру, как только увидела. И сейчас бы не стала стесняться…
Мысли от жара набегали короткие, но острые. Одна за другой. Вдруг темноволосая тоже может останавливать кровавый туман, наплывающий изнутри? Все-таки они сестры, пусть и двоюродные. Но кровь-то у них одна, по отцам. Две женщины с таким даром лучше, чем одна. Если со светловолосой что-то случиться…
Харальд задумчиво посмотрел в дальний угол парной. Узнать бы еще, что такого в этой Добаве, что именно остановило дар его отца.
Но для этого надо быть не берсерком, а колдуном. До сих пор Харальду только доводилось слышать о колдунах, но вживую он ни одного не видел.
Светловолосая потянулась вперед, зачерпнула полный ковш. Взгляд Харальда тут же поймал острую каплю груди, выглянувшей из-за потока золотистых волос.
Он привстал, подхватил черпак, плававший в бочке с водой рядом, плеснул горячим на камни. И в клубах пара двинулся в дальний угол.
Харальд-чужанин сначала сел рядом, так что Забава ощутила прикосновение его ноги к своему бедру — твердые жгуты жил, жесткий редкий волос. Перехватил ее руку, вынул из пальцев ковш с водой. Потом снова облапал со спины. На этот раз обнял быстро, коротко, ладонями по плечам скользнул — и тут же отпустил.
А ведь слышала же, как он подходил, подумала Забава покаянно. Могла бы вскочить, убежать…
В следующее мгновенье Харальд уже затащил ее к себе на колени, не дав додумать. Руки заходили по телу, влажному от пара, всю огладили, ничего не пропустив — а глаза серебряные жарко и страшно горели на неподвижном лице, нависшем сверху. Ловили огонь из очага напротив…
Черные зрачки словно жмурились, подрагивая.
Даже в первую ночь, подумал Харальд, она и то была отзывчивей. Сводить ее опять в какую-нибудь расселину, что ли?
Он снова крутнул влажное тело светловолосой, посадил на колени уже лицом к себе, раздвинув ноги. Запустил руки в золотистые волосы, которые эта Добава так и не успела намочить. Подумал довольно — хорошо, что он успел прежде, чем девчонка опрокинула на себя ковш с водой.
В жарком воздухе парной плыл запах дикой мяты.
Харальд притиснул девчонку к себе, нагнул голову, чтобы видеть глаза, поблескивавшие из теней, упавших на лицо. Та вдруг схватилась за его плечи — робко, но не испуганно. Поглядела, вскинув голову, не шевелясь…
Зачарованно поглядела. И он, проехавшись ладонями по телу — жестко, точно воду с нее сгонял, подхватил и вскинул вверх. Поцеловал долго сначала одну грудь, затем вторую…
А потом как награду ощутил ладони светловолосой на своем затылке. Не просто погладившие по распущенным волосам — а с дрожью потянувшие голову Харальда к себе. Бережно, медленно начал опускать вниз, ища уже начавшим ныть копьем скользкий вход.
Как ни расспрашивала Красава клятую старуху, та больше ничего не сказала. Только жаловаться начала, как спину ломит, да какая у нее боль в пояснице. Отчего и ноженьки не ходят, и язык мелет что ни попадя.
Красава, рассердившись на такое упрямство, руку ее отбросила и дальше пошла широким шагом. Успеет карга за ней угнаться — ее счастье, а не успеет, так пусть чужанин ее тычками в спину подгоняет.
В рабском доме она широким шагом прошла к своему закутку, отдельному от прочих. Опустилась на кровать и задумалась.
Как бы то ни было, кое-что она сегодня узнала. Здешний хозяин, ярл Харальд, которому ее подарили, с девками, похоже, не ласков. Бьет, поди.
Однако даже если так… Красава окинула взглядом свою нынешнюю опочивальню, узкую и неприглядную.
Вот и бабы вчерашней сегодня у ее двери нет. Прислугу отняли, из хозяйских покоев услали… завтра, того и гляди, со всеми вместе на работу пошлют. А там…
А там, Красава это знала, ее краса быстро поистреплется. Потрескаются руки, потемнеет белое лицо, грудь опадет, тело перестанет быть таким пышным, мягким. И косы будут всегда запыленные, без блеска. Лучше уж к ярлу в опочивальню, пусть и с битьем. Мало ли мужиков своих баб бьют? Бьет, значит, любит.
Узнать бы еще, с кем он нынче ночи проводит. Была бы при ней Забавка — послала бы эту дуру, чтобы разговорила старую каргу…
Забавка, подумала вдруг с остановившимся сердцем Красава. А ведь она ее не видела с того самого дня, как их с пира вывели. И тут, в доме для прочей прислуги, не заметила.
А ярл здешний с какой-то девкой занят, сказала карга…
— Ах ты змея подколодная… — Прошипела Красава.
Пальцы ее нашли подушку из грубой пестрядины, потащили к себе. Она вцепилась в подушку обеими руками, рванула в ярости. Затрещал, разрываясь, кое-как приметанный шов, посыпалось грубое, неотобранное куриное перо…
А ведь прежде Красава никогда на таком пере не спала.
— А Забавка-то сейчас, небось, на мехах и шелках нежится. — Просипела она. — Тварь, гулена беспутная…
И, швырнув подушку в угол, подумала — ну ничего. Главное, на глаза ярлу попасться. Раз ее больше не стерегут, то завтра она его отыщет.
Пока ее не погнали на работу, красу губить, нужно заполучить себе ярла.
Проснулась Забава на кровати рядом с чужанином. Смутно помнилось, как все-таки домылась она в той бане, как опять ее несли — на этот раз не перекинув через плечо, а на руках, как дите малое.
И как Харальд-чужанин потом исчез, принеся какой-то поднос. И ей под локоть подсовывал, но она задремала, одарив его напоследок сонной улыбкой.
Сейчас его откинутая рука протянулась поперек ее живота — а сам чужанин, вытянувшись на спине, спал. В покоях было темно, под меховым покрывалом, подбитым тонким льном, Забава пригрелась. И вставать не хотелось…
А еще не хотелось, чтобы чужанин, проснувшись, ушел. Хоть и не следовало о таком думать. Что она для этого Харальда? Утеха на ночь. Ну, на две.
Забава едва слышно вздохнула, ощутив, как тихо, неподвижно лежит поперек нее рука чужанина. И начала думать о другом. О том, что по ночам тут на дворе холодно — а ведь осень даже и не началась толком. Разумнее, конечно, подождать с побегом до весны. Ярл и его воины к тому времени уйдут в поход. Хватятся ее — а искать-то и некому.
И до весны, подумала Забава, можно будет присмотреться к псам на псарне. Приправу найти пахучую, подбросить в еду, чтобы нюх на время потеряли.
А щенок, которого Харальд-чужанин то ли подарил, то ли просто дал подержать, к весне подрастет. По чужим местам с собакой идти сподручней — и лаем предупредит, и ночью в поле, если к мохнатому боку прижаться, будет теплее.
Или уж оставить щенка, нерешительно подумала Забава. Он тут и сыт, и в тепле — а с ней еще неизвестно, как оно будет. Ему тут дом родной, в отличие от нее…
Под конец она все-таки решила, что перезимует в поместье, если ничего плохого не произойдет. Если ее заставят только работать, но не пошлют после Харальда-чужанина к кому другому. Вон и бабка Маленя, из своих, тут нашлась. И Красава…
При воспоминании о сестре мысли Забавы споткнулись. Вспомнилось, как Красава хвалилась, что ее отдадут чужанскому князю. А вышло…
Не по ее словам, в общем, вышло.
В дверь вдруг стукнули, донесся чей-то голос. Харальд-чужанин одним движением подхватился с постели, словно и не спал перед этим. Принял из приоткрывшейся двери зажженный светильник, поставил его на один из сундуков — все быстро, молча. Потом натянул штаны, сапоги, нашел рубаху с мечом и поясом, схватил и вышел.
Лишь перед дверью, вскользь, глянул на Забаву. И опять молча. Волосы, не заплетенные и всклокоченные после бани, падали за плечи пегой, в два цвета, гривой. Лицо со впалыми щеками, на которых за ночь успела проклюнуться щетина. Высокая, припухлая переносица одной неровной чертой стекает ото лба, вынесенного вперед, к кончику надломанного носа. Подбородок как топором рубленный, тоже торчит вперед упрямо…
Забава, дождавшись, когда голоса в проходе стихнут, поднялась. И отправилась искать себе одежду. Вчера так и легла спать голая, вот сраму-то…
Одно непонятно — почему все время так тянет улыбнуться?
Кейлев уже ждал Харальда за дверью опочивальни. Рядом торчал один из воинов — тот, кому было поручено охранять девчонку.
Вчерашняя старуха стояла дальше по проходу, скрючившись и прижавшись к стенке. Та самая, с помощью которой он собирался разговорить светловолосую.
— Ветер дует к югу, ярл. — Объявил Кейлев. — Хороший, северный, продержится долго. Твой брат собирается в дорогу, хочет идти под парусом… Я распорядился, бочонки с элем уже открывают, на столы в общей зале выставлено малое угощенье для его хирда. Ярл Свальд хотел попрощаться перед отплытием, только поэтому я тебя и побеспокоил…
Харальд кивнул и глянул на старуху. Надо бы ее расспросить, что вчера она наболтала Добаве. Но это потом.