ились их прогнать.
Оба сорванца вертелись под стенами крепости, дразня и передразнивая толстобрюхих блабланцев.
Рядом с воротами столицы росли два высоченных тополя. Прыг и Узелок влезали на деревья и с вершины осматривали город.
И вот они сделали себе из длинной проволоки качели. Сильно раскачивая их, мальчишки долетали до самых бастионов, а порой шалунам удавалось плюнуть на часового. Разбойники облюбовали себе высокого алебардника; метким выстрелом из рогатки они выбили ему два передних зуба.
По вечерам я учил их играть на трубе, — это обоим доставляло несказанное удовольствие. Впрочем, учение шло так успешно, что нам вскоре приказали уходить в соседний лес. Ну и, представьте себе, до чего додумались эти бездельники…
Я повёл их к вождю.
— Рискованное дело, — проворчал Майонез и хотел почесать бородку, но так как не было, граф покрутил пальцами волосы, торчавшие из носа.
Подумав, он, наконец, сказал: «Ну, если вам удастся этот манёвр… именем короля обещаю вам всё, чего бы вы ни пожелали…»
У мальчишек сверкнули глаза, как будто кто-то насыпал туда искр.
— Я хочу самокат!
— А я мопсика, маленького мопсика и калапутьку!
— А что такое калапутька? — удивился вождь.
— Я и сам не знаю, — признался Прыг, — но мне это очень нужно!
Ночь была тёмной. Штурмовой отряд разулся, чтобы не шуметь, и подкрался на цыпочках к городской стене. Порой, кто-нибудь из очень нервных оглушительно чихал, ступая на влажную землю.
Мальчишки начали с того, что раскачали качели и — гоп! — взлетели на стену. Потом с каждым новым взмахом на качели прыгал тютюрлистанский солдат и приземлялся за валом.
Над лесом взошла луна. Заинтересовавшись движущимися тенями, она стала опускаться на город и при этом злорадно улыбалась. Луна выдала бы весь замысел, если бы Узелок не заслонил высоко пустив в небо большого змея. Окрестные леса, холмы и рощи серебрились от блеска любопытного светила, а на город пала чёрная тень.
Извиваясь, как уж, Прыг полз вдоль балюстрады. Неожиданно из-за сторожевой башенки выскочил высокий блабланец и крикнул: «Я тебе блам, благодяй!»
И он рассек бы мальчишку алебардой на две части, если бы не один из наших гвардейцев, который в этот момент спрыгнул с качелей и, размахивая ногами, приземлился на шее алебардника.
— Блавол, — завопил стражник, перепуганный летающим привидением. Он шарахнулся в сторону и вместе с солдатом полетел в зелёные воды рва. Прыг изогнулся, как кошка, схватил алебарду и побежал вдоль стены. Увидев за поворотом дремлющего блабланца, мальчишка, недолго думая, ударил его остриём в живот.
Толстяк застонал. Медленно поднял голову. Из пробитого живота брызнула тоненькая струйка. Раненый пошарил вокруг себя, достал кубок и, опасаясь, что из его жил вытечет вся кровь, подставил кубок под зияющуо рану. Когда же кубок наполнился до краев, он поднёс его к губам и начал пить.
Прыг побледнел.
Подбежавшие солдаты замерли на месте от ужаса: они были потрясены такой кровожадностью. А толстяк вновь подставил кубок и закрыл синие веки: у него началась икота. Рука дрожала, алая жидкость стекала вниз, образовывая лужу.
Тут я кинулся на блабланца и дал ему затрещину. Потом вырвал кубок и глотнул из него. Этот пьянчуга, желая повеселиться на посту, засунул себе под кафтан мех с красным вином. Мы расстегнули ему пояс, и каждый немного подкрепился. Потом я положил пустой мех блабланцу на лоб. Солдата даже не нужно было связывать; он так упился, что спал, как убитый.
Добежав по городской стене до ворот, мы перерубили цепи — подъёмный мост с грохотом опустился. Далеко, около рынка, началось движение, послышались тревожные крики, из тёмных улочек до нас донёсся топот подбегающей стражи.
Я остановился и заиграл атаку.
Наша пехота грозным потоком вливалась в город.
А за стеной…
Население отчаянно защищалось. Горожане в длинных ночных рубашках, теряя туфли, бежали по улицам. Матроны в ватных капотах запаковывали детей в сундуки, вместе с мехами, искрящимися от нафталина.
Ожидали ужасного погрома.
Там и сям раздавались крики: «Граждане, на баррикады! К оружию!»
Баррикады выглядели довольно странно. Улицы были загорожены столами, накрытыми для пиршества. На скатертях лежали штабеля больших, с мельничное колесо, кругов сыра, стояли торты; словно янтарная, лоснилась от аппетитного жирка подрумяненная птица; ласкали взор фруктовые желе, банки с вареньями.
Добежав до столов, солдаты остановились как вкопанные. Блабланцев не было видно. Кругом, насколько хватало `глаза, громоздились пончики, ноги вязли в грудах конфет… Изголодавшиеся солдаты набросились на еду. По всему городу раздался хруст и зловещее чавканье, весёлое бульканье мёда и вин.
Огромные бочки возвышались пирамидами, преграждая захватчикам путь. Чем дальше, тем медленнее мы продвигаюсь вперёд, солдаты расстегнули пояса, многие побросали оружие, чтобы обеими руками хватать лакомые куски. Вот что писал об этом летописец: «Словно голодные волки, набросились они на сии яства, тучнея с каждою минутою, и казалось, то скоро они с треском лопнут, испустив дух…»
Напрасно призывал граф Майонез: «Вперёд, во дворец! У нас будет время окончить пир, ведь мы уже утолили голод!»
Напрасно кричал я: «Братья, это ловушка!»
Пробежав несколько шагов, солдаты вновь чуяли аромат ванили, запихивали в рот апельсины, пережёвывали грозди винограда. Доставая из голенищ конфеты, они грызли их и тут же небрежно выплёвывали, чтобы схватить золотые круги душистого ананаса. Воины лезли вверх, где стояли бочонки с надписью «Блалина». На блабацком это значит — «Малина». Густой и сладкий сок наполнял шлемы. Облизывая усы, захмелевшие гвардейцы врывались в опустевшие дома, где манили ко сну устланные перинами и подушками ложа, еще не остывшие после недавнего бегства хозяев. Суровые ветераны швыряли в угол сапоги и падали на кровать, утопая в мягком пуху. «Никто не заметит, что одного не хватает», — думал каждый из их, мирно засыпая.
Армия таяла на глазах. Лишь самые жадные еще пробирались вперёд. Когда мы дошли до последнего поворота, осталось всего несколько человек.
Перед нами открывался вид на рынок, где столпились полуголые, перепуганные горожане. Нас отделяла от них только хрупкая баррикада из лёгкого, будто крылья бабочек, хвороста, который был скреплён кусочками нуги.
— За мной! — крикнул граф Майонез. Я бросился вперёд и начал бить клювом. Сладкими облаками взвилась в воздух сахарная пыль. Липкая нуга облепила всю шпагу графа, и он с отвращением отшвырнул оружие прочь. Крошки ароматного теста забились в мой клюв. Я время перегибался вперёд, — так отягощал меня мой переполненный желудок, угрожая лопнуть каждую минуту.
Ударив изо всех сил плечом, я пробил брешь. Блабона принадлежала нам!
Однако на рынок нас вбежало только трое, — рухнувшая гора хвороста погребла под собой графа Майонеза. Было слышно, как мечется разъярённый вождь и как с треском ломается сухой хворост.
Мой долг был бежать за королём, и я не мог поспешить на помощь полководцу.
Навстречу нам вышел король Цинамон. Но на его лице не было и тени огорчения.
— Победа! Победа! — закричал я.
— Да, король Цинамон, — сказал Толстопуз, — город уже взят.
— Да, — приветливо усмехнулся король Цинамон, — город взят, но куда делась ваша армия?
— Это была не рыцарская борьба, это была подлая ловушка.
— А кто первый, нарушив международное соглашение, сделал эту пакость с осами?
И тогда, схватив рожок, я вытряхнул из него конфеты и изюм и заиграл сигнал тревоги!
Еще не придя в себя после сна, объевшиеся гвардейцы высыпали на улицы. Многие из них, заслышав металлический голос моего рожка, медленно шли на четвереньках, многие ползли.
Но это неопровержимое доказательство солдатской верности и трогательной любви к монарху волновало до слёз.
Вскоре нас окружил вооружённый отряд. Король Цинамон, видя эту неопомнившуюся после сна и сотрясаемую икотой армию, готовую к отчаянной схватке, к решающему бою, подошёл к королю Толстопузу и протянул ему руку.
— Ты взял Блабону, а я победил твою армию. Наша честь спасена! Помиримся…
Они пожали друг другу руки и поцеловали друг друга в плечо, точно так, как голуби на карнизах потирают свою головку о крыло.
Да, а потом наступило всеобщее братание. Крича от радости, толпа бросилась на нас и понесла нас на руках. Лопнув сапфировыми звёздами, в небо взлетели бесчисленные ракеты.
Что это была за ночь!..
Лишь на третий день удалось вытащить нашу армию из гостеприимных блаблацких альковов. На площади состоялся парад. Оба короля, восседая на помосте, обтянутом малиновым сукном, раздавали воинам награды.
Тогда я получил два ордена — блаблацкий и тютюрлистанский, а мой рожок — золотую цепь.
— А что стало с графом Майонезом? Он не задохнулся?
— Ну, что ты!.. Он вылез из-под хвороста здоровёхонек, только слегка припудрен сахаром. Граф получил великолепный пергаментный свиток с печатями и новым гербом «Облизанная ступня».
Под непрестанные крики ликования прошли, по-братски обнявшись, солдаты обеих армий. Дождь цветов падал с балконов. Даже старые ветераны не помнили более волнующей минуты.
Чего только нам не обещали!.. Каждый окончивший службу солдат должен был получить грядку, на которой он имел право сажать редиску; по субботам нам было разрешено бесплатно кататься на лодке в городском парке. А под новый год нам должны были выдавать по пять блинов с розовым вареньем, собственноручно испечённых королевой Клепонией.
Увы, время уносит всё!..
Даже Узелок должен был стать помощником королевского портного и носить подушечку с иглами, а рыжий Прыг, выучи он таблицу умножения, стал бы правой рукой казначея.
Потом переменилось… Забыли о нас… Забыли…
Впрочем, может быть, во мне говорит обида… С тех пор прошло немного времени, а мой гребень уже седеет. Старость не за горами, а я еще ничего не добился в жизни.