Откуда-то возник Стэнли. Проигнорировав женщин, уже вошедших в число его близких друзей, он сразу направился к машине.
– Когда вам нужна эта развалина? – спросил он.
– Часа хватит? – спросила Марион.
– Года не хватит, но сделаю все, что можно сделать за час. – Стэнли обратил взгляд на Роберта. – Что слышно о Гинеас?
– Мне порекомендовали ставить на Бали-Буги.
– Чушь, – вмешалась старая миссис Шарп. – Никто из потомства Гиппокраса никогда не приходил первым к финишу. Сдавались без борьбы.
Трое мужчин изумленно уставились на нее.
– Вы интересуетесь скачками? – спросил Роберт.
– Нет. Лошадьми. Мой брат разводил чистокровных. – Увидев выражение их лиц, она издала короткий сухой смешок, напоминавший кудахтанье курицы. – Вы, мистер Блэр, небось думали, что после обеда я ухожу к себе почитать Библию? Или, может, книгу по черной магии? Отнюдь; я беру страницу из ежедневной газеты, посвященную скачкам. Если Стэнли не желает потерять деньги, не стоит ему ставить на Бали-Буги. Если какая-нибудь лошадь и заслуживает такого дурацкого имени, то именно эта.
– А на кого тогда? – спросил как всегда немногословный Стэнли.
– Говорят, здравый смысл иногда называют «чувством лошади», потому что именно он не дает лошадям делать ставки на людей. Раз уж вы собрались делать такую глупость, как играть на скачках, то лучше ставьте на Комински.
– Комински! – воскликнул Стэнли. – Но там крупные ставки!
– Если вам угодно, можете потерять деньги, делая ставки поменьше, – сухо сказала она. – Идемте, мистер Блэр.
– Хорошо, – сказал Стэн. – Комински, значит. Десятая часть выигрыша – вам.
Обратно в «Розу и корону» они пошли пешком; когда после относительно безлюдной Син-лейн они оказались на оживленной улице, у Роберта возникло ощущение уязвимости, подобное тому, что он испытывал во время тяжелых бомбежек. Этой нелегкой ночью он будто вобрал в себя все внимание и весь яд, а теперь, ясным, солнечным утром, чувствовал себя на улице не просто беззащитным, но и раздетым. Видя, как спокойна и равнодушна шагающая рядом Марион, он стыдился своих эмоций и надеялся, что она не заметит, как он тушуется. Разговаривал он как можно более непринужденно, однако вспомнив, с какой легкостью Марион читала его мысли, подумал, что вести себя естественно у него не получается.
Одинокий официант собирал мелочь, оставленную на столике Беном Карли. Больше в кафе никого не было. Устроившись за черным дубовым столом, на котором красовалась ваза с желтофиолями, Марион спросила:
– Вы слышали, что нам поставили стекла?
– Да. Констебль Ньюсом вчера по пути домой заглянул ко мне и все рассказал. Быстро управились.
– Вы их подкупили? – спросила миссис Шарп.
– Нет. Просто сказал, что это дело рук хулиганов. Если бы стекла выбило ветром, вам, наверное, до сих пор пришлось бы терпеть природную стихию. Ветер считается несчастьем, с которым полагается мириться. Но хулиганство – другое дело, с ним следует бороться. Поэтому у вас новые стекла. Жаль только, что все остальные проблемы нельзя решить так же легко.
Роберт даже не заметил, что в его голосе что-то изменилось, но Марион, вглядевшись в его лицо, спросила:
– Произошло что-то еще?
– Боюсь, что да. Я сегодня собирался ехать к вам и все рассказать. Похоже, «Эк-Эмма» устала мусолить вашу историю – сегодня было всего одно письмо, довольно безобидное, – но как только «Эк-Эмма» перестала уделять чрезмерное внимание делу Бетти Кейн, как за него решил взяться «Уотчмэн».
– Великолепно! – сказала Марион. – «Уотчмэн» выхватывает факел из ослабевших рук «Эк-Эммы» – очаровательная картина.
«Решил пойти по стопам “Эк-Эммы”» – так выразился Бен Карли; впрочем, смысл тот же.
– У вас шпионы в редакции «Уотчмэна», мистер Блэр? – спросила миссис Шарп.
– Нет, об этом прослышал Невил. Они собираются напечатать письмо его будущего тестя, епископа Ларборо.
– Ха! – сказала миссис Шарп. – Тоби Бирна.
– Вы с ним знакомы? – Если бы ее тон был жидкостью, пролитой на стол, то растворил бы на дереве лак.
– Он учился с моим племянником. Сыном брата-коновода. Надо же, Тоби Бирн. Значит, совсем не изменился.
– Вам он, я так понимаю, не нравится?
– Я с ним лично не знакома. Однажды он приехал на каникулы с моим племянником в дом брата, но с тех пор его больше не приглашали.
– Да?
– Он впервые узнал, что мальчики при конюшне просыпаются на рассвете, и пришел в ужас. Обозвал это рабством и стал уговаривать ребят бороться за свои права. Заявил, что если они объединятся, ни одна лошадь не выйдет из конюшни раньше девяти часов. Мальчишки потом еще годы спустя его передразнивали, но к брату его больше не звали.
– Да, явно не изменился, – согласился Роберт. – Действует теми же методами касаемо всего, от африканцев до яслей. Чем меньше знает о чем-то, тем ярче выражает свои чувства. Невил считает, что с письмом уже ничего не поделаешь, поскольку епископ его уже написал, а то, что написал епископ, не вырубишь топором. Но я никак не мог сидеть сложа руки, поэтому позвонил ему вчера вечером и как можно более тактично объяснил, что дело весьма сомнительное и что он может навредить двум людям, вероятно, невиновным. Только зря распылялся. Он заявил, что «Уотчмэн» существует для свободного выражения мнений, и намекнул, что я препятствую свободе слова. Я не выдержал и спросил, как он относится к линчеванию, а то он как будто именно этого и добивается. Это было после того, как я понял, что разговор ни к чему не приведет, и утратил чувство такта. – Он взял чашку кофе, которую налила ему миссис Шарп. – Его предшественник был куда лучше – гроза злодеев в пяти графствах, да к тому же ученый.
– Как это Тоби Бирн так продвинулся? – поинтересовалась миссис Шарп.
– Полагаю, немалую роль в этом сыграла компания «Коуанс Крэнбери Соус».
– Ах да, жена. Я и забыла. Сахару, мистер Блэр?
– Кстати, вот два дубликата ключа к воротам «Франчайза». Думаю, один я могу оставить себе. Второй вам, наверное, лучше отдать полиции, пусть иногда заглядывают. Должен также сообщить, что теперь в вашем распоряжении имеется частный сыщик. – И он рассказал им об Алеке Рэмсдене, который объявился у него на пороге сегодня в полдевятого утра.
– Никто не узнал фотографию в «Эк-Эмме» и не написал об этом в Скотленд-Ярд? – спросила Марион. – Я так на это надеялась!
– Пока нет. Но надежда остается.
– Прошло пять дней с тех пор, как «Эк-Эмма» опубликовала фото. Если кто-нибудь мог узнать девочку, они бы уже сообщили об этом.
– Вы забываете о выброшенных газетах. Обычно это происходит именно благодаря им. Кто-нибудь разворачивает завернутую в газету жареную картошку и восклицает: «Бог мой, где же я видел это лицо?» Или кто-нибудь выстилает старыми газетами ящики в гостинице. Или что-то в этом роде. Не отчаивайтесь, мисс Шарп. Божьей милостью и не без помощи Алека Рэмсдена мы в конце концов одержим победу.
Она мрачно посмотрела на него.
– Вы в самом деле в это верите? – спросила она, будто речь шла о необычном феномене.
– Верю, – сказал он.
– Верите в то, что Добро в конечном счете победит?
– Да.
– Почему?
– Не знаю. Должно быть, потому что иной выход трудно даже представить. Это наилучший вариант.
– Моя вера в Бога была бы крепче, если бы Он не дал Тоби Бирну стать епископом, – вставила миссис Шарп. – Кстати, когда появится письмо Тоби?
– В пятницу утром.
– Жду не дождусь, – сказала миссис Шарп.
Глава 15
К полудню пятницы Роберт был уже не столь уверен в победе добра.
Веру подорвало вовсе не письмо епископа. События пятницы, можно сказать, поумерили пыл епископа; если бы Роберту в среду утром сказали, что он горько пожалеет об испорченных планах епископа, он бы в это не поверил.
Письмо оказалось вполне в духе его преподобия. Он писал, что газета «Уотчмэн» всегда выступала против насилия и сейчас, разумеется, тоже его не оправдывала, однако бывают случаи, когда насилие является лишь симптомом глубокого социального возмущения, негодования и неуверенности. Взять, к примеру, недавнее происшествие в Нуллабаде. (В этом деле «возмущение, негодование и неуверенность» заключались в том, что два вора, не найдя опаловый браслет, который они намеревались украсть, в знак протеста прямо в постелях убили семерых мирно спавших обитателей дома.) Несомненно, бывают минуты, когда пролетариат сознает свою беспомощность в борьбе со злом, и не стоит удивляться, что наиболее страстные натуры не могут удержаться от личного протеста. (По мнению Роберта, Билл и Стэнли вряд ли сочтут хулиганов, с которыми они столкнулись в понедельник, «страстными натурами»; сам же он придерживался мнения, что называть разбитые стекла на всем первом этаже «Франчайза» «личным протестом» – значит, мягко говоря, недооценивать ситуацию.) Винить в бесчинствах («Уотчмэн» обожал эвфемизмы: беспокойство, непривилегированные, с задержкой развития, те, кому не повезло, – все это весь остальной мир называл «насилием», «бедняками», «умственно отсталыми», «проститутками»; если подумать, «Эк-Эмму» и «Уотчмэна» объединяла вера в то, что все проститутки – женщины с золотым сердцем, которым в жизни не очень повезло), – так вот, винить в бесчинствах нужно не тех, возможно, слегка запутавшихся персон, которые столь явно продемонстрировали свое недовольство, а представителей власти, чья слабость, некомпетентность и безразличие привели к несправедливо закрытому делу. Согласно английским традициям, справедливость не просто должна торжествовать, но торжество ее должно быть зримо каждому, и арена для этого – открытый суд.
– Какая, по его мнению, польза в том, чтобы заставить полицию зря потратить время, начав дело, явно обреченное на провал? – спросил Роберт Невила, читавшего письмо через его плечо.
– Пользу это принесло бы нам, – сказал Невил. – Об этом он, кажется, не подумал. Если магистрат прекратит дело, уже не получится закрыть глаза на подозрение, что его бедная израненная малютка лжет, ты так не думаешь? Ты уже дошел до ранений?