– Если мы начнем благодарить его за все, что он для нас сделал, – заметила Марион, – этому конца не будет.
Что он вообще сумел для них сделать? Ну разве что привлечь на их сторону Кевина Макдермота – а этим он обязан своей дружбе с последним. Через две недели их ждет суд в Нортоне, и пока что они абсолютно беззащитны.
Глава 18
Во вторник все газеты как с цепи сорвались.
Теперь, когда дело дома «Франчайз» попало в суд, ни «Эк-Эмма», ни «Уотчмэн» уже не интересовались им, хотя «Эк-Эмма» и не преминула напомнить своим благодарным читателям, что в такой-то день именно она сообщила то-то и то-то – вроде совершенно безобидная заметка, не придерешься, а на деле полная недопустимых замечаний. Роберт не сомневался, что в пятницу «Уотчмэн» поступит так же. Другие газеты, до сих пор не интересовавшиеся делом, к которому не желала прикасаться полиция, проснулись и решили, что процесс представляет собой важную новость. Даже самые сдержанные ежедневные газеты и те дали отчет о появлении Шарпов в суде под заголовками вроде: «НЕВЕРОЯТНОЕ ДЕЛО» или «НЕОБЫЧНОЕ ОБВИНЕНИЕ». Менее сдержанные публикации подробно описывали и главных фигурантов, и шляпку миссис Шарп, и голубой костюм Бетти Кейн, дали фотографии «Франчайза», главной улицы Милфорда, школьной подруги Бетти Кейн и каждой мелочи, имевшей хоть какое-то отношение к делу.
У Роберта сердце ушло в пятки. И «Эк-Эмма», и «Уотчмэн» использовали дело дома «Франчайз» как рекламу. Громкая сенсация, о которой вскоре все забыли бы. Но теперь дело прогремело на всю страну, о нем писали все газеты от Корнуолла до Кейтнесса, и у процесса были все шансы стать знаменитым.
Роберт впервые пришел в отчаяние. События нарастали как снежный ком, и он не знал, как выбраться из этого. В городе Нортоне состоится громкая развязка, а ему нечего, совсем нечего предложить в качестве защиты. Он чувствовал себя как человек, на которого вот-вот свалится куча составленных друг на друга ящиков, которые уже кренятся в его сторону, а он не может ни отступить, ни предотвратить обвал.
В телефонных разговорах Рэмсден становился все более немногословным. Ему нечем было подбодрить Роберта. Рэмсден злился. В подростковых детективных романах использовалось слово «запутался»; теперь его можно было применить и к Алеку Рэмсдену, от чего тот сердился, мрачнел и изъяснялся крайне лаконично.
Единственным светлым пятном в те мрачные дни после суда в Милфорде был визит Стэнли в контору Роберта. Утром в четверг он постучал в дверь, заглянул и, увидев, что Роберт один, вошел, одной рукой закрывая дверь, а другой копаясь в кармане рабочего комбинезона.
– Доброе утро, – сказал он. – Думаю, лучше вверить это вам. Дамы из «Франчайза» какие-то странные. Деньги хранят то в чайниках, то в книжках, вообще где попало. Вот понадобился вам телефонный номер, и в телефонной книге вы натыкаетесь на адрес мясника, заложенный банкнотой в десять шиллингов.
Он выудил из кармана пачку купюр, торжественно отсчитал двенадцать банкнот достоинством десять фунтов и положил их на стол перед Робертом.
– Сто двадцать, – подытожил он. – Недурно, да?
– Но что это? – озадаченно спросил Роберт.
– Комински!
– Комински?
– Не говорите, что вы на него не поставили! Нам ведь сама старая леди посоветовала. Вы что ж, не помните?
– Стэн, в последнее время я вообще забыл про скачки. Вы, значит, поставили на ту лошадь?
– Еще как! Вот десятая часть выигрыша, которую я ей обещал в благодарность за наводку.
– Десятая? Сколько же вы поставили, Стэн?
– Двадцать фунтов. В два раза больше, чем обычно. Билл тоже выиграл. Собирается купить жене шубу.
– Значит, Комински выиграл…
– Совсем чуть-чуть опередил соперника. Весьма неожиданно!
– Что ж, – сказал Роберт, складывая банкноты стопкой и перевязывая их, – если случится худшее и дамы разорятся, старушка сможет зарабатывать, давая наводки на скачках.
Стэнли молча глядел на Роберта. Что-то в тоне юриста его насторожило.
– Что, плохо дело?
– Жуть! – ответил Роберт, используя словечко самого Стэнли.
– Жена Билла была на суде, – помолчав, сообщил Стэн. – Говорит, не поверила бы этой девчонке, даже если бы та утверждала, что в шиллинге двенадцать пенсов.
– Правда? – удивился Роберт. – Почему?
– Слишком уж хороша, чтобы быть настоящей. Девчонки в пятнадцать лет такими не бывают, вот что она говорит.
– Ей уже шестнадцать.
– Ладно, шестнадцать. Миссис Билл говорит, ей тоже когда-то было пятнадцать и ее подружкам тоже, и она ни капли не верит этим невинным глазкам.
– Очень боюсь, что присяжные поверят.
– Если в числе присяжных будут одни женщины, то не поверят. Так устроить, наверное, нельзя?
– Разве что действовать методами царя Ирода. Между прочим, разве вы не хотите лично вручить эти деньги миссис Шарп?
– Нет. Вы все равно туда сегодня поедете, можете отдать их ей, если хотите. Но лучше положите в банк, а то через несколько лет они найдутся в вазе для цветов, а дамы будут гадать, как это они туда попали.
Убрав деньги в карман, Роберт улыбнулся. Вдали стихли шаги Стэнли. Люди не переставали его поражать. Казалось бы, Стэн получил бы удовольствие, пересчитав деньги на глазах у миссис Шарп, но он вдруг застеснялся. Все эти россказни про деньги в чайниках – явные выдумки.
После полудня Роберт отвез деньги во «Франчайз» и впервые увидел на глазах Марион слезы. Он передал рассказ Стэнли дословно – не забыв и о чайниках – и заключил:
– Поэтому он назначил меня ответственным, – и вот тогда-то на глаза Марион навернулись слезы.
– Почему же он не захотел сам отдать их нам? – спросила она, проводя пальцами по банкнотам. – Обычно он такой… такой…
– Наверное, потому что он знает, как вы теперь в них нуждаетесь, а значит, дело деликатное. Когда вы дали ему наводку, вы были более или менее обеспеченными дамами из «Франчайза», и он бы широким жестом отдал вам выручку. Но теперь вас отпустили под залог в двести фунтов за каждую, не говоря уж о судебных издержках, которые еще впереди. Значит, по мнению Стэнли, вы не из тех, кому можно с легкостью вручать деньги.
– Что ж, – спокойно сказала миссис Шарп, – не все мои советы приносят такую удачу. Лгать не стану, я очень рада этим деньгам. Так мило со стороны молодого человека.
– А нам удобно брать аж десять процентов? – с сомнением спросила Марион.
– Таков был уговор, – ровным тоном ответила миссис Шарп. – Если бы не я, он бы поставил на Бали-Буги и потерял деньги. Кстати, что такое Бали-Буги?
– Очень рада, что вы пришли, – проигнорировала Марион стремление матери к просвещению. – Случилось кое-что неожиданное. Мои часы вернулись.
– Вы их нашли?
– Нет, о нет! Она отправила их назад по почте. Смотрите!
Марион достала маленькую, очень грязную белую картонную коробочку, в которой лежали ее часы с циферблатом из голубой эмали и их обертка – квадрат прозрачной розоватой бумаги с круглым штампом «САН-ВЭЛЛИ, ТРАНСВААЛЬ». Очевидно, когда-то в это был завернут апельсин. На клочке белой бумаги печатными буквами было выведено: «Мне этого не надо». Буквы были кривоватыми, как часто бывает, если пишет человек безграмотный.
– Как думаете, с чего вдруг у нее проснулась совесть? – спросила Марион.
– Ни за что не поверю, что дело в ее совести, – сказал Роберт. – Если уж эта девица что схватила, то из рук уже не выпустит.
– Но ведь выпустила. Отправила часы обратно.
– Нет. Это сделал кто-то другой. Тот, кто очень испугался. И у кого все же есть зачатки совести. Если бы Роза Глин хотела избавиться от часов, она бы не задумываясь швырнула их в пруд. Но некто хотел и избавиться, и в то же время загладить вину. Этот некто явно мучается угрызениями совести и очень боится. А кто сейчас может чувствовать себя виноватой по отношению к вам? Глэдис Риз?
– Да, насчет Розы вы, безусловно, правы. Я сама должна была об этом подумать. Она бы никогда не отправила часы обратно. Скорее уж разбила бы их. Думаете, Роза отдала их Глэдис Риз?
– Это может многое объяснить. Например, каким образом Роза затащила Глэдис в суд и уговорила подтвердить ее показания о «криках». Раз Глэдис взяла краденый товар… Если подумать, носить часы, которые вся ферма видела у вас на запястье, Роза не могла. Наиболее вероятно, что она «щедро» подарила их подружке. «Вот тебе подарочек». Кстати, а где живет эта Риз?
– Не знаю; по-моему, где-то на другом конце графства. Но работает она на той отдаленной ферме, которая расположена за «Стейплзом».
– Давно работает?
– Точно не знаю. Вроде нет.
– Ну, значит, она могла носить новые часы, и это ни у кого не вызвало бы вопросов. Да, сдается мне, именно Глэдис вернула их вам. Я еще никогда не видел настолько испуганного свидетеля, как Глэдис в этот понедельник. Глэдис так чего-то боится, что даже решилась вернуть вам украденную вещь, и это дает нам слабую, но все же надежду.
– Но она же клятвопреступница, – воскликнула миссис Шарп. – Даже такая дурочка, как Глэдис Риз, должна сознавать, что британский суд смотрит на подобные вещи очень сурово.
– В свое оправдание она может сказать, что ее шантажировали. Если бы ей кто-нибудь подсказал.
Миссис Шарп посмотрела на него.
– Разве английские законы не запрещают оказывать давление на свидетеля? – спросила она.
– Запрещают. Но я не предлагаю на нее давить.
– А что вы предлагаете?
– Надо подумать. Положение шаткое.
– Мистер Блэр, я никогда не разбиралась в хитросплетениях юриспруденции, и это вряд ли изменится, но разве вы не рискуете быть отстраненным за неуважение к суду или что-то в этом духе? Я даже представить не могу, каково нам будет в нашем нынешнем положении без вашей поддержки.
Роберт заверил ее, что не собирается рисковать отстранением. Он – ни в чем не повинный адвокат с безупречной репутацией и высокими моральными принципами, и ей не нужно беспокоиться ни за себя, ни за него.