– Правда, Стэн. Я бы не додумался. Вы считаете, ваша хозяйка согласится?
– Не считаю, а уверен. В данный момент они ее очень сильно волнуют. Она примет их как членов королевской семьи.
– Тогда уточните и позвоните мне в Нортон. Оставьте сообщение в гостинице «Фезерс».
Глава 22
Роберту казалось, что в здание суда в Нортоне втиснулась чуть ли не половина Милфорда. На пороге переминались с ноги на ногу раздраженные и обиженные жители Нортона, недовольные тем, что знаменитое на всю страну дело, слушавшееся в их суде, привлекло столько народу, а им самим не хватило места. Хитрые приезжие пройдохи подговорили нортонскую молодежь занять для них места в очереди, чего взрослые жители Нортона сделать не догадались.
В зале было жарко, и толпа гудела не только в ходе обычных предварительных процедур, но даже во время речи прокурора Майлза Эллисона о сути преступления. Эллисон был полной противоположностью Кевину Макдермоту: светлое, мягкое лицо принадлежало не столько человеку, сколько типу людей; говорил он спокойным, сухим, лишенным эмоций голосом. А поскольку все присутствующие давно прочитали все об этой истории и во всех подробностях ее обсудили, публика не обращала на него внимания, а скорее развлекалась поисками знакомых в зале суда.
Роберт вертел в кармане овальный кусочек картона, который вчера перед отъездом вложила ему в руку Кристина, и повторял про себя будущую речь. На ярко-синем фоне была нарисована малиновка с пышной красной грудкой и надпись: «НИ ОДНА ПТИЦА НЕ УПАДЕТ». Как, думал Роберт, снова и снова вращая в руке картонку, сказать людям, что у них больше нет дома?
Внезапное движение сотен тел и наступившая затем тишина вернули его к действительности, и он понял, что Бетти Кейн дает клятву над Библией. «Ничего не целовала, кроме книги», – сказал Бен Карли, впервые увидев ее при тех же обстоятельствах. Сегодня она выглядела так же. Голубой костюм так же наводил на мысли о юности и невинности, о цветах вероники и колокольчиках в траве, о дыме костра. Шляпка так же открывала чистый детский лоб с чарующей линией волос. Роберт, знавший о том, как она жила в те недели, когда пропала из дому, вновь был поражен ее видом. Умение внушать к себе доверие – одно из важнейших для преступника качеств, но до сих пор он считал, что способен разглядеть любое притворство. Он впервые видел работу мастера. По сравнению с ней остальные выглядели любителями.
И вновь она образцово давала показания; ее звонкий юный голосок был слышен во всех уголках зала. Публика вновь слушала, замерев, затаив дыхание. Однако судей ей на сей раз очаровать не удалось. Если верить выражению лица господина судьи Сэя, то ее обаяние не произвело на него ни малейшего впечатления. Роберт подумал, что причина критического взгляда судьи кроется либо в том, что ему вообще противна вся эта история, либо в подозрении, что Кевин Макдермот не явился бы сюда защищать этих двух женщин, не будь у него чертовски веских аргументов.
Рассказ Бетти о ее страданиях произвел тот эффект, которого прокурор не сумел добиться: вызвал эмоциональную реакцию. Публика то хором вздыхала, то негодующе перешептывалась. Это не выходило за рамки дозволенного, требовать тишины судье не пришлось, но было ясно, на чьей стороне присутствующие. И в такой напряженной атмосфере Кевин начал перекрестный допрос.
– Мисс Кейн, – мягким, тягучим голосом произнес Кевин, – вы сказали, что, когда приехали во «Франчайз», было темно. Действительно было очень темно?
Убеждающий тон вопроса навел ее на мысль, что Кевин не хочет услышать о том, что и впрямь было темно, и она ответила так, как он предполагал.
– Да. Очень темно, – сказала она.
– Слишком темно, чтобы видеть дом снаружи?
– Да, слишком темно.
Он как будто сменил тему.
– В ночь вашего побега, вероятно, было не настолько темно?
– О нет, было еще темнее, если такое возможно.
– Значит, вы вообще никогда не видели дом снаружи?
– Никогда.
– Никогда. Итак, теперь, когда мы с этим определились, давайте обсудим то, что, как вы сказали, вам было видно из окна вашей темницы на чердаке. В своем заявлении полиции вы сказали, описывая то неизвестное место, где вас держали, что подъездная дорожка от ворот к двери «сначала шла прямо, а потом расходилась, окружая дверь по обеим сторонам».
– Да.
– Откуда вы об этом узнали?
– Откуда я об этом узнала? Я это видела.
– Откуда?
– Из чердачного окна. Оно выходит на переднюю часть двора.
– Но из чердачного окна видно только прямую часть дорожки. Остальное загораживает край крыши. Откуда вы узнали, что дорожка расходилась, окружая дверь по обеим сторонам?
– Я это видела!
– Как?
– Из окна.
– Хотите дать нам понять, что ваше зрение работает не так, как у других людей? По принципу ирландских ружей, которые, стреляя, попадают за угол? Или это делается с помощью зеркал?
– Все так, как я описала!
– Разумеется, все именно так, но вы описали двор так, как его мог бы видеть, допустим, человек, заглянувший через ограду, а не стоявший на чердаке. При этом вы утверждаете, что видели двор только оттуда.
– Полагаю, – вмешался судья, – у вас есть свидетель, который может описать вид из окна?
– Два, милорд.
– Хватит и одного с нормальным зрением, – сухо отозвался судья.
– Итак, вы не можете объяснить, как во время беседы с полицией в Эйлсбери вы описали особенность дорожки, о которой никак не могли знать, если говорили правду. Вы бывали за границей, мисс Кейн?
– За границей? – переспросила она; смена темы ее удивила. – Нет.
– Никогда?
– Никогда.
– Не случалось ли вам недавно бывать в Дании? В Копенгагене, например?
– Нет.
Выражение лица ее не изменилось, однако Роберту показалось, что в ее голосе мелькнула нотка неуверенности.
– Вам знаком человек по имени Бернард Чэдвик?
Она внезапно напряглась. Роберту она напомнила насторожившегося зверька. Никаких перемен в ее облике не было. Напротив, она как будто еще больше застыла, прислушиваясь.
– Нет. – Голос ее звучал бесцветно, равнодушно.
– Он не ваш друг?
– Нет.
– Вы, случайно, не останавливались с ним в отеле в Копенгагене?
– Нет.
– Вы с кем-нибудь останавливались в отеле в Копенгагене?
– Нет, я вообще никогда не была за границей.
– Иными словами, если бы я высказал предположение, что вы провели те несколько недель в отеле в Копенгагене, а не на чердаке «Франчайза», оно было бы ошибочным?
– Абсолютно.
– Благодарю.
Как и предполагал Кевин, Майлз Эллисон встал и попробовал спасти ситуацию:
– Мисс Кейн, вы приехали во «Франчайз» на машине.
– Да.
– В заявлении вы говорите, что машина подъехала к двери в дом. Раз было темно, то дорожку и большую часть двора, вероятно, освещали подфарники, если не фары автомобиля.
– Да, – перебила она прежде, чем он договорил, – да, конечно, наверное, тогда я и увидела круг. Я знаю, что видела. Знаю.
Она бросила беглый взгляд на Кевина, и Роберт вспомнил выражение ее лица, когда в тот первый день во «Франчайзе» она правильно опознала чемоданы в шкафу. Знай она, что еще задумал для нее Кевин, она бы не стала так радоваться мимолетной победе.
Вслед за ней показания давала «красотка» Роза Глин, купившая по случаю новое платье и шляпку. Платье было красным, как помидор, а шляпка бордовой с кобальтово-синей лентой и розовым цветком; все это делало Розу еще более цветущей и отвратительной. Роберт вновь с интересом заметил, что из-за того, с каким смаком она говорила, ей не симпатизировала даже самая сентиментальная публика. Аудитории она не нравилась, несмотря на свойственное англичанам неприятие злобы. Когда Кевин во время перекрестного допроса заметил, что на самом деле от Шарпов она ушла вовсе не по собственному желанию, а потому что ее уволили, на каждом втором лице в зале появилось выражение, будто бы говорившее: «Ах, вот оно что!» Кроме этой легкой попытки подорвать доверие к ней суда, Кевин практически ничего не мог с ней сделать, поэтому отпустил ее. Он ждал ее несчастную сообщницу.
Сообщница выглядела еще более несчастной, чем в полицейском суде в Милфорде. Ее явно потрясло более впечатляющее обилие мантий и париков. Полицейская форма – это уже плохо, но по сравнению со здешней ритуальной атмосферой полиция казалась почти родной. Если в Милфорде Глэдис была не в своей тарелке, то сейчас она совсем запаниковала. Кевин внимательно рассматривал ее, анализировал, прикидывал, как ему действовать. Майлз Эллисон, несмотря на терпеливую, вкрадчивую манеру, запугал ее до смерти. Парик и мантия явно ассоциировались у нее с чем-то враждебным, с карающей дланью. Поэтому Кевин стал ее утешителем и защитником.
Те ласковые, нежные, чуть ли не воркующие нотки, которые Кевин умел придать своему голосу, звучали почти неприлично – так думал Роберт, слушая первые слова Кевина, адресованные Глэдис. Тихий, неторопливый голос ободрил ее. Она немного расслабилась, перестала нервно сжимать перила маленькими, худыми руками и медленно положила их перед собой. Кевин расспрашивал ее о школе. Испуг в глазах Глэдис исчез, и на вопросы она отвечала вполне спокойно, очевидно, чувствуя, что говорит с другом.
– Итак, Глэдис, полагаю, вам не хотелось идти сегодня в суд и давать показания против двух женщин из «Франчайза».
– Да, не хотелось. Очень не хотелось!
– Но вы пришли, – сказал он без всякого упрека в тоне, а просто констатируя.
– Да, – ответила она пристыженным голосом.
– Почему? Вы считали это своим долгом?
– Нет. Ох, нет.
– Вас кто-то заставил прийти?
Роберт заметил реакцию судьи на этот вопрос; Кевин тоже, краем глаза.
– Вам кто-то угрожал? – быстро заключил Кевин, и господин судья помедлил. – Кто-нибудь сказал вам: «Расскажешь то, что я велю сказать, или я расскажу про тебя»?
На ее лице возникло выражение надежды, смешанной со страхом.