А в следующее мгновение – она даже не успела понять, как так вышло, – подушечки пальцев обожгло горячее стекло бокала. Терпкая на вкус жидкость полилась в горло. И пока Мишель глотала раскаленный, точно лава, напиток, все пыталась осознать, сама ли приняла решение его выпить или так за нее решила колдунья.
Почувствовав слабость во всем теле, Мишель откинулась на спинку кресла и смотрела, пока не сомкнулись отяжелевшие веки, на множащееся лицо маленькой прислужницы. Губы ее, будто нарисованные масляной краской, еще не успевшей высохнуть, растянулись в жутковатой улыбке. До самых ушей, в которых болтались расписные бусины-сережки.
Влево-вправо, влево-вправо…
Узоры на дешевых деревянных украшениях стали последним, что запомнила Мишель.
Глава 4
Перевернутой чашей небо накрыло землю. На блеклую луну, застывшую над крышей старого особняка, постепенно наползали тучи, поглощая ее тусклый свет. И тем не менее Мишель жмурилась от слепящих отблесков огня, обжигавшего веки. От мельтешащей перед глазами радуги: взметались в воздух цветастые юбки уроженок далекой Каррики, звенели разноцветные бусы. На бой барабанов наслаивались голоса.
Громкие, вибрирующие, острыми шипами они впивались в сознание. И, наверное, потому так сильно болела голова. И тело не слушалось. Не было даже сил зажать уши, пошевелиться. Не то что вскочить и бежать.
Из-под полуопущенных ресниц, находясь где-то между реальностью и беспамятством, Мишель продолжала наблюдать за ритуальными движениями колдуньи и ее служанок, за пляской огня, змеями извивавшегося над черными свечами.
Они смыкались впереди и позади колдуньи, образуя вокруг нее кольцо из пламени. Такие же черные, как и оперение у птицы, что крепко держала за лапы та самая маленькая прислужница.
Не сумев отвернуться, Мишель зажмурилась. Не было сил видеть, как по земле стелются пугающие тени, отбрасываемые высокими мощными фигурами. Как, хлопая крыльями, отчаянно бьется курица в руках жрицы, словно чувствует приближение смерти. Как кривое лезвие вспарывает птицу, и кровь, густая, темная, струясь по рукам ведьмы, наполняет чашу.
Мишель беззвучно застонала. Веки ни в какую не желали смыкаться. Тело и волю сковали чары.
Оставалось только смотреть, преодолевая страх и накатывающую тошноту. В руках колдуньи мелькнула светлая фигурка, кажется, слепленная из воска кукла. Под удары барабанов, с каждым мгновением звучащие все яростнее и громче, вольт[1] окропили жертвенной кровью, после чего блеснувшая в пламени свечей игла пронзила куклу.
Казалось, время, секунда за секундой исчезавшее в воронке прошлого, застыло. Застыли темнокожие прислужницы жрицы, и даже пламя над свечами больше не шевелилось. Стоило Мари Лафо шагнуть к перепуганной насмерть Мишель, оно осыпалось под ноги колдуньи золотой пылью.
– Ты будешь с ним, пока игла будет в вольте. Станешь для него смыслом жизни, его счастьем, его проклятием. Его воздухом.
– Ур-ра-а-а… – вяло протянула Мишель, не испытывая даже намека на радость.
Только острое желание поскорее оказаться в седле и мчать из Нью-Фэйтона без оглядки.
Мишель почувствовала, как ладони коснулась перепачканная в крови уродливая восковая фигурка, как колдунья заставила ее сжать непослушные пальцы и, подавшись вперед, прошептала на ухо:
– Ну а теперь настала пора расплачиваться.
Снова испугаться Беланже не успела. Только лишь потому, что у нее на это просто не хватило времени. Горячее дыхание жрицы опалило кожу. Что было дальше – Мишель не запомнила.
Резкая острая боль в груди заставила Галена проснуться. Схватившись за сердце, шипя проклятия, молодой человек скатился с кровати. Он задыхался. Дыхание с хрипом вырывалось из горла, и было такое чувство, будто все внутренности прополоскали в кипятке.
Обливаясь потом, на непослушных ногах Донеган с трудом добрался до окна. Распахнул ставни и захрипел от нового приступа боли: холодный воздух не хуже огня обжег легкие.
Сердце продолжало колотиться. Быстро-быстро. Пока мысли, хаотично сменявшие друг друга, стремительно вытесняла одна-единственная: о девушке с глазами цвета лесного ореха и о чувствах, что она в нем вызывала.
Как же мог он не заметить, что она свела его с ума? Как жил без нее до этого момента?
Гален зажмурился и распахнул глаза.
Жил. Без нее.
Он сжал кулаки и мысленно пообещал себе как можно скорее это исправить.
Через раскрытые настежь окна в спальню проникали шум голосов и тонкий аромат жасмина, кусты которого зеленели перед стенами особняка. Мишель перевернулась на спину, сладко зевнула, не спеша открывать глаза. Она любила нежиться в постели, вслушиваясь в такую привычную с детства возню рабов, ранним утром отправлявшихся на поля.
– Какая странная кукла, – послышалось бормотание Элиз. Она опустилась на кровать возле сестры. – И такая страшная… Мишель, где ты ее взяла?
Пары мгновений понадобилось, чтобы воскресить в памяти события минувшей ночи. Вспомнить о колдовском обряде и принесенной в жертву ни в чем не повинной курице, в крови которой «выкупали» жуткую восковую куклу. После чего заставили Мишель ее взять. А дальше…
А дальше была чернота.
Мишель резко села на постели.
– Нет! – воскликнула возбужденно, заметив в руках младшей сестры вольта, пронзенного иглой.
Элиз уже успела схватиться своими маленькими пальчиками за металлический стержень с явным намерением вытащить его из восковой фигурки.
– Дай сюда! – Мишель облегченно выдохнула, радуясь тому, что успела вовремя забрать у сестры заговоренную куклу.
Элиз обиженно поджала губы.
– Вот так всегда! Опять ты что-то задумала, а мне не говоришь!
Мишель потрепала ее по голове и сказала первое, что пришло на ум:
– Я просто хотела разыграть Флоранс. Но она и так на меня злится, а матушка расстраивается, когда мы ссоримся. Так что давай лучше никому не рассказывать об этом уродце. – Прижав палец к губам, заговорщицки улыбнулась. – Я его сейчас где-нибудь спрячу, а потом выброшу.
Элиз согласно кивнула. Она всегда была послушной и в силу своего возраста верила всему, что ей говорили. А уж Мишель из младшей сестры веревки вила. Как, впрочем, и из большинства обитателей Лафлера.
– А почему Флоранс на тебя злится? – последовал очередной бесхитростный вопрос. Лиззи умилительно захлопала длинными ресницами, глядя на немного растрепанную после сна сестру.
«Потому что я собираюсь украсть у нее будущего мужа», – мрачно подумала про себя Мишель.
Вслух же, не краснея, обронила:
– Расстроена, что меня не будет на их с Галеном свадьбе. Я ведь сегодня уезжаю.
Стоило вспомнить о скоропалительном и таком несправедливом решении родителей, как сердце ухнуло куда-то вниз.
И пока Элиз вздыхала, грустя из-за отъезда сестры, Мишель с хмурым видом оглядывалась по сторонам, гадая, куда бы запихнуть дурацкую куклу. Ее душу бередили противоречивые чувства. С одной стороны, очень хотелось поверить, что колдунья не солгала. С другой – то, что ночью казалось жутким и безумно опасным, сейчас, при свете дня, вызывало скептическую улыбку.
Подумаешь, зарезали курицу. Вон им на стол каждый день подают жареных цыплят и запеченные окорока. Тоже ведь не ждут, пока несушки умрут своей смертью, а рубят им головы на заднем дворе.
Мишель казалось сомнительным, что столь незначительная жертва и какая-то там иголка способны привязать к ней Галена. И в то же время, вопреки голосу здравого смысла, она надеялась, что у истории ее любви будет счастливый конец. И если тому поспособствуют чары нью-фэйтонской колдуньи, то уж она, Беланже, в долгу не останется, отплатит жрице за помощь, чем сможет.
Царапнувшая разум мысль заставила Мишель вздрогнуть. Мари Лафо ведь что-то говорила об оплате… Но жестяная коробка с деньгами обнаружилась здесь же, стояла себе преспокойно у изножья кровати, полная хрустящих купюр.
Именно в нее, растерянная и подавленная, Мишель сунула куклу. Машинально чмокнув Элиз в щеку, поспешила к себе, надеясь, что Флоранс или еще спит, или уже встала и убралась завтракать. Нужно было поскорее вернуть в тайник сбережения и вольта, перепачканного в подсохшей крови.
Ей повезло, сестры в комнате не было. Зато в ней обнаружилась Серафи, старательно взбивавшая подушки на кровати хозяйки.
– Мисс Мишель! Мисс Мишель! – заголосила рабыня при виде второй своей госпожи. – Как же хорошо, что вы целы и невредимы! – Подхватив юбки, бросилась к замершей на пороге девушке.
– Серафи, ты помнишь… – Мишель замялась, понимая, как глупо прозвучит не дававшая ей покоя мысль, стоит только облечь ее в слова. – Помнишь, как мы возвращались в Лафлер?
В ответ рабыня покачала головой.
– Я стояла во дворе, ждала вас, – взволнованно комкая крахмальный передник, рассказывала она. – Потом меня пригласили в дом. Не хотела идти, но мне приказали. Думала, вдруг с вами что-нибудь стряслось…
– И что же дальше?! – нетерпеливо перебила ее Мишель.
– А дальше… – Серафи растерянно посмотрела на хозяйку. – А дальше не знаю. Хоть убейте, мисс! Я так за вас боялась, – тихонько закончила служанка и поежилась, вспомнив мрачный особняк и его угрюмую хозяйку.
– Не вздумай болтать о том, где мы были! – выпроваживая рабыню в коридор, строго наказала ей Мишель. – А не то…
– Знаю, выпорите, – тяжело вздохнула Серафи и услышала, как у нее за спиной громко хлопнула дверь.
Не успела Мишель спрятать в углубление под половицей коробку и подтянуть обратно пестрый лоскутный ковер, как вернулась Флоранс, пребывавшая в прекрасном расположении духа. Что ей обычно было несвойственно.
– Какое чудесное сегодня утро! – Отодвинув шелковую занавеску, колыхавшуюся на ветру, Флоранс выглянула в окно и обвела взглядом сад, щедро орошаемый лучами южного солнца.
«Чудеснее не придумаешь», – буркнула про себя Мишель, с тоской оглядывая большой с металлически