Итак, в ночь на двадцать первое августа мы добрались в
Стратир к здешнему Макларену, родичу Дункана, и в его доме проспали весь день, а ввечеру выступили в путь и снова без особого труда шли до утра. День двадцать второго мы пережидали в вересковых зарослях на
Юм-Варском склоне, где неподалеку паслось оленье стадо; десять часов сна под ласковым живительным солнцем на сухой горячей земле – я такого блаженства не припомню!
Ночью вышли к речке Аллан-Уотер и двинулись вниз по течению; а взойдя на гребень холмистой гряды, увидели под собою все Стерлинговское поречье, плоское, словно блин, посредине на холме – город и замок и в лунном сиянии крутые извивы Форта
– Ну-с, – молвил Алан, – не знаю, любопытно ли это тебе, но ты уже на своей родной земле – границу горного края мы перешли в первый же час; теперь бы только перебраться через эту вертлявую речку, и можно бросать шляпы в воздух.
На Аллан-Уотере, невдалеке от того места, где он впадает в Форт, мы углядели песчаный островок, заросший лопухами, белокопытником и другими невысокими травами, которые как раз скрыли бы человека, если б он лег плашмя наземь. Здесь мы и сделали привал, на самом виду у Стерлинговского замка, откуда то и дело доносилась барабанная дробь, возвещая, что становится в строй какая-то часть гарнизона. В поле на одном берегу весь день работали жнецы, и слышалось теньканье серпов о камень и голоса и даже отдельные слова из разговора. Тут надо было лежать пластом да помалкивать. Впрочем, песок на островке был прогрет солнцем, зелень спасала макушки от припека, еды и питья было вволю; а главное, до свободы оставалось рукой подать.
Когда жнецы покончили с работой и стало смеркаться, мы перебрались на берег и полями, держась поближе к изгородям, начали подкрадываться к мосту.
Стерлинг-бридж тянется от самого подножия замкового холма: высокий старинный, узкий мост с башенками вдоль перил; легко понять, как жадно я разглядывал это прославленное в истории место, а для нас с Аланом – воистину врата ко спасению. Когда мы его достигли, еще луна не взошла; вдоль крепости там и сям горели огни, и внизу, в городе, кое-где засветились окна; вокруг, однако, царила тишина и часовых на мосту было не видно.
Я рвался вперед, но Алана и тут не покидала осторожность.
– Похоже, тишь да гладь, – сказал он. – А все-таки для верности притаимся-ка мы с тобой вон там за насыпью и поглядим, что будет.
С четверть часа пролежали мы, то перешептываясь, то молча, и ни один из звуков земных не донесся до нас, только волны плескались о быки моста. Но вот мимо проковыляла, опираясь на костыль, хромая старушка; остановилась передохнуть, неподалеку от нас, Кряхтя и сетуя вслух на свои немощи и дальнюю дорогу; потом стала взбираться на горбатый хребет моста. Старушонка была такая крохотная, а безлунная ночь так темна, что мы быстро потеряли хромоножку из виду; только слышали, как медленно замирают вдали ее шаги, стук костыля и нудный кашель.
– Готово, она уже на той стороне, – шепнул я.
– Нет, – отозвался Алан, – шаги еще гулкие, значит, на мосту.
И в этот миг раздался окрик:
– Кто идет?
Мы услышали, как брякнул о камни приклад мушкета.
Скорее всего солдат уснул на часах, и, если б мы сразу попытали счастья, возможно, проскользнули бы незаметно; а теперь его разбудили, и, значит, случай был упущен.
– Этот способ для нас не годится, – прошептал Алан. –
Ни-ни-ни, Дэвид.
И, не сказав больше ни слова, ползком пустился назад через поля; немного спустя, когда с моста нас уже никак не могли заметить, он снова встал на ноги и зашагал по дороге, ведущей на восток. У меня просто в голове не укладывалось, для чего он это делает; впрочем, признаюсь, я был так убит, что мне сейчас трудно было чем-либо угодить. Всего минуту назад я уже видел мысленно, как стучусь в двери мистера Ранкилера, чтобы, подобно герою баллады, заявить свои права наследника; и вот я, как прежде, на чужом берегу, затравленный, бездомный и гонимый.
– Ну? – спросил я.
– Вот тебе и ну, – сказал Алан. – Что прикажешь делать?
Не такие они олухи, как я думал. Нет, Дэви, Форта мы с тобой еще не одолели, чтоб ему высохнуть и травой порасти!
– Но для чего идти на восток? – спросил я.
– А так, наудачу! – сказал Алан. – Раз через реку переправиться не удалось, поглядим, может, с заливом придумаем что-нибудь.
– На реке-то есть броды, а на заливе – никаких.
– Как же: и броды и мост вон стоит, – молвил Алан. – Да что в них толку, если кругом стража?
– Речку хоть можно переплыть, – сказал я.
– Когда умеешь, отчего не переплыть, – возразил Алан.
– Только я что-то не слыхал, чтобы мы с тобой сильно блистали этим умением; что до меня, то я плаваю вроде камня.
– Куда мне вас переспорить, Алан, – сказал я, – но все равно я вижу, что мы метим из огня, да в полымя. Если уж речку перейти тяжело, так само собой, что море – еще тяжелей.
– Но есть ведь на свете лодки, – сказал Алан, – если, конечно, я не ошибаюсь.
– Вот-вот, и еще есть на свете деньги, – сказал я. – Но коли у нас ни того, ни другого, какая нам радость, что их кто-то когда-то придумал!
– Полагаешь? – сказал Алан.
– Вообразите, да, – сказал я.
– Дэвид, – сказал он, – выдумки в тебе – кот наплакал, а веры и того меньше. Вот я, дай только пораскинуть умом, хоть что-нибудь, да изобрету: не выпрошу лодку насовсем, так на время возьму, не украду, так сам построю!
– Как бы не так! – фыркнул я. – И потом, главное: мост перейдешь, и он молчок, а на заливе, если даже переплывем, будет лодка на той стороне – значит, кто-то ее привел, значит, сейчас переполох по всей округе…
– Слушай! – гаркнул Алан. – Если я сотворю лодку, так сотворю и лодочника, чтобы отвел ее на место! Так что не докучай ты мне больше своим вздором, знай себе шагай, а уж Алан как-нибудь подумает за тебя.
Итак, всю ночь мы брели по северному берегу поречья под сенью Охиллских вершин, мимо Аллоа, Клакманана, Кулросса, которые мы обходили стороной, – и часам к десяти утра, голодные как волки и смертельно усталые, вышли к селению Лаймкилнс. Деревенька эта примостилась возле самой воды, прямо напротив города Куинсферри по ту сторону залива. На том и другом берегу над крышами курился дым, а вокруг поднимались дымки других деревушек и селений. На полях шла жатва; два корабля стояли на якоре, по заливу – одни к берегу, другие в море – шли лодки. Все здесь радовало глаз; я глядел и не мог наглядеться на обжитые, зеленые, возделанные холмы и на прилежных тружеников полей и вод.
Так-то оно так; а все же дом мистера Ранкилера, где меня, несомненно, ожидало богатство, оставался по-прежнему на южном берегу, а сам я – на северном, в убогом, не по-нашему сшитом платье, в кармане три жалких шиллинга, за поимку назначена награда, и единым спутником у меня – человек, объявленный вне закона…
– Ах, Алан, вдуматься только! – сказал я. – Вон там меня ждет все, что душе угодно, птицы летят туда, лодки плывут – всякому, кто пожелает, путь свободен, одному лишь мне нельзя! Прямо сердце надрывается!
В Лаймкилнсе мы зашли в трактирчик, который от других домов отличался только знаком над дверью, и купили у миловидной девушки-служанки хлеба и сыра. Еду мы взяли с собой в узелке, облюбовав шагах в пятистах за селением прибрежный лесок, где рассчитывали посидеть и закусить. По дороге я то и дело заглядывался на противоположный берег и тихонько вздыхал; Алан же, хотя меня это в тот час не слишком занимало, погрузился в задумчивость. Но вот он стал на полпути.
– Приметил ты девушку, у которой, мы это покупали? –
спросил он, похлопав по узелку.
– А как же, – ответил я. – Девица хоть куда.
– Тебе понравилась? – вскричал он. – Э, друг Дэвид, вот славная новость.
– Ради всего святого, почему? – спросил я. – Нам-то что от того?
– А вот что, – сказал Алан, и в глазах его заплясали знакомые мне бесенята. – Я, понимаешь, питаю надежду, что теперь мы сумеем заполучить лодку.
– Если б наоборот, тогда еще пожалуй, – сказал я.
– Это по-твоему, – сказал Алан. – Я же не хочу, чтоб девчонка в тебя влюбилась, Дэвид, пускай только пожалеет; а для этого вовсе не требуется, чтобы ты пред нею предстал красавцем. Дай-ка я посмотрю, – он придирчиво оглядел меня со всех сторон. – Да, быть бы тебе еще малость побледнее, а впрочем, вполне сгодишься: не то калека сирый, не то огородное пугало – словом, в самый раз.
А ну, направо кру-гом, шагом марш назад в трактир добывать себе лодку!
Я, смеясь, повернул вслед за ним.
– Дэвид Бэлфур, – сказал он, – ты у нас, на свой лад, большой весельчак, и такая работенка тебе, спору нет, –
одна потеха. При всем том, из любви к моей шкуре (а к твоей собственной и подавно), ты уж сделай одолжение, отнесись к этой затее серьезно. Я, правда, собрался тут разыграть одну шутку, да подоплека-то у нее нешуточная: по виселице на брата. Так что сделай милость, заруби себе это на носу и держись соответственно случаю.
– Ладно уж, – сказал я, – будь по-вашему.
На краю селения Алан велел мне взять его под руку и повиснуть на нем всей тяжестью, будто я совсем изнемог; а когда он толкнул ногой дверь трактира, он уже почти внес меня в дом на руках. Служаночку (как того и следовало ожидать), кажется, озадачило, что мы воротились так скоро, но Алан без всяких объяснений подвел меня к стулу, усадил, потребовал стаканчик виски, споил мне маленькими глотками, потом наломал кусочками хлеб и сыр и стал кормить меня, как нянька, и все это с проникновенным, заботливым, сострадающим видом, который и судью сбил бы с толку. Ничего удивительного, что служанка не осталась равнодушной к столь трогательной картине: бедный, поникший, обессиленный юноша и возле него –
отечески нежный друг. Она подошла и встала рядом, опершись на соседний стол.
– Что это с ним стряслось? – наконец спросила она.
Алан, к великому моему изумлению, накинулся на нее чуть ли не с бешенством.