осит меня в тот последний день, когда должна была решиться моя судьба и Алан сидел в углу нашей пещеры, свистя и отбивая такт пальцем, и лицо его все ясней проступало сквозь предрассветные сумерки.
Еще солнце не взошло, когда я очутился на длинной улице Куинсферри. Город был построен основательно, дома прочные, каменные, чаще крытые шифером; ратуша, правда, поскромней, чем в Пибле, да и сама улица не столь внушительна; но все вместе взятое заставило меня устыдиться своего неописуемого рванья.
Наступало утро, в домах разжигали очаги, растворяли окна, на улице стали появляться люди, а моя тревога и подавленность все возрастали. Я вдруг увидел, на какой зыбкой почве построены все мои надежды, когда у меня нет твердых доказательств не только моих прав, но хотя бы того, что я – это я. Случись, все лопнет, как мыльный пузырь, тогда окажется, что я тешил себя напрасной мечтой и положение у меня самое незавидное. Даже если все обстоит, как мне думалось, потребуется время, чтобы подтвердить основательность моих притязаний, а откуда взять это время, когда в кармане нет и трех шиллингов, а на руках осужденный, который скрывается от закона и которого нужно переправить в другую страну? Страшно сказать, но если надежды мои несбыточны, дело еще может обернуться виселицей для нас обоих. Я расхаживал взад и вперед по улице и ловил на себе косые взгляды из окошек, встречные либо ухмылялись, либо, подтолкнув друг друга локтем, о чем-то переговаривались, и к моим опасениям прибавилось еще одно: не только убедить стряпчего окажется непросто, но даже добиться разговора с ним будет, пожалуй, нелегкой задачей.
Хоть убей, не мог я набраться духу заговорить с кем-либо из этих степенных горожан; мне совестно было даже к ним подойти таким оборванным и грязным; спросишь, где дом такой особы, как мистер Ранкилер, а тебе, чего доброго, рассмеются в лицо. Вот и мотался я из конца в конец улицы, с одной стороны на другую, слонялся по гавани, словно пес, потерявший хозяина, и, чувствуя, как у меня тоскливо сосет под ложечкой, время от времени безнадежно махал рукой. День между тем вступил в свои права – было, наверно, часов уж девять; измученный бесцельным блужданием, я невзначай остановился у добротного дома на дальней от залива стороне; дома с красивыми чистыми окнами, цветочными горшками на подоконниках и свежеоштукатуренными стенами; на приступке, по-хозяйски развалясь, зевала гончая собака. Признаться, я даже позавидовал этому бессловесному существу, как вдруг дверь распахнулась и вышел осанистый румяный мужчина в пудреном парике и очках, с умным и благодушным лицом. Обличье мое было столь неприглядным, что никто и головы не поворачивал в мою сторону, он же задержал на мне свой взор и был, как я узнал потом, так поражен моею жалкой наружностью, что сразу подошел ко мне и осведомился, зачем я тут.
Я сказал, что пришел в Куинсферри по делам, и, приободрясь немного, спросил у него дорогу к дому мистера
Ранкилера.
– Хм, – произнес он, – я только что вышел из его дома, и, по весьма странному совпадению, я – он самый и есть.
– Тогда, сэр, я вас прошу об одолжении, – сказал я, –
дозвольте мне с вами поговорить.
– Мне неизвестно ваше имя, – возразил он, – и я впервые вас вижу.
– Имя мое – Дэвид Бэлфур, – сказал я.
– Дэвид Бэлфур? – довольно резко и словно бы в удивлении переспросил он. – Откуда же вы изволили прибыть, мистер Дэвид Бэлфур? – прибавил он, очень строго глядя мне в лицо.
– Я, сэр, изволил прибыть из множества самых разных мест, – сказал я, – но думаю, мне лучше рассказать вам, как и что, в более уединенной обстановке.
Он вроде как призадумался на мгновение, пощипывая себе губу и поглядывая то на меня, то на мощеную улицу.
– Да, – сказал он. – Так будет, разумеется, лучше.
И, пригласив меня следовать за ним, он вошел обратно в дом, крикнул кому-то, кого мне было не видно, что будет занят все утро, и привел меня в пыльную, тесную комнату, заполненную книгами и бумагами. Здесь он сел и мне велел садиться, хотя, по-моему, не без грусти перевел глаза с чистенького стула на мое затасканное рубище.
– Итак, если у вас ко мне есть дело, – промолвил он, –
прошу быть кратким и говорить по существу. Nec germino bellum. Trojanum orditur ab ovo7, – вы меня понимаете? –
прибавил он с испытующим взглядом.
– Я внемлю совету Горация, сэр, – улыбаясь, ответил я,
– и сразу введу вас in medias res8.
Ранкилер с довольным выражением покивал головой; он для того и ввернул латынь, чтобы меня проверить. Но хоть я видел, что он доволен, да и вообще слегка воспрянул духом, кровь мне бросилась в лицо, когда я проговорил:
– Я имею основания полагать, что обладаю известными правами на поместье Шос.
Стряпчий вынул из ящика судейскую книгу и открыл ее перед собою.
– Да, и что же? – сказал он.
Но я, выпалив заветное, онемел.
– Нуте-ка, нуте-ка, мистер Бэлфур, – продолжал стряпчий, – теперь надобно договаривать. Где вы родились?
7 Не от яйца начат был рассказ о Троянской войне. ( Из Горация.) 8 В суть дела ( лат.).
– В Эссендине, сэр, – сказал я. – Год тысяча семьсот тридцать третий, марта двенадцатого дня.
Я видел, что он сверяется со своею книгой, но что это могло означать, не понимал.
– Отец и мать? – спросил он.
– Отец мой был Александр Бэлфур, наставник эссендинской школы, – сказал я, – а мать Грейс Питэрроу, семья ее, если не ошибаюсь, родом из Энгуса.
– Есть ли у вас бумаги, удостоверяющие вашу личность? – спросил мистер Ранкилер.
– Нет, сэр, – сказал я, – они у нашего священника мистера Кемпбелла и могут быть представлены по первому требованию. Тот же мистер Кемпбелл поручится вам за меня, да если на то пошло, и дядя мой, думаю, не откажется опознать мою личность.
– Не о мистере ли Эбенезере Бэлфуре вы говорите? –
спросил стряпчий.
– О нем самом, – сказал я.
– С которым вы имели случай свидеться?
– И которым был принят в собственном его доме, –
ответил я.
– А не довелось ли вам повстречать человека, именуемого Хозисоном? – спросил мистер Ранкилер.
– Довелось, сэр, на мою беду, – сказал я. – Ведь это по его милости, хотя и по дядиному умыслу, я был похищен в двух шагах от этого самого города, насильно взят в море, претерпел кораблекрушение и тысячу иных невзгод, а теперь предстал пред вами таким оборванцем.
– Вы помянули, что попали в кораблекрушение, – сказал Ранкилер. – Где это произошло?
– Подле южной оконечности острова Малла, – сказал я.
– А выбросило меня на островок по названию Иррейд.
– Э, да вы более меня смыслите в географии, – усмехаясь, сказал он. – Ну что ж, пока, не скрою, все это в точности совпадает с теми сведениями, которые я имею из других источников. Но вас, говорите, похитили? В каком это смысле?
– Да в самом прямом, сэр, – сказал я. – По пути к вашему дому меня завлекли на борт торгового брига, оглушили страшным ударом по голове, швырнули в трюм – и кончено, а очнулся я уже в открытом море. Мне было уготовано рабство на плантациях, но по милости господней я избежал этой судьбы.
– Бриг разбился двадцать седьмого июня, – заглянув в книгу, сказал Ранкилер, – а нынче у нас двадцать четвертое августа. Пробел нешуточный, мистер Бэлфур, без малого два месяца. Вашим друзьям он уже послужил причиной для серьезного беспокойства. И я, сознаюсь, не почту себя в полной мере удовлетворенным, покуда не сойдутся все сроки.
– Право же, сэр, мне не составит труда восполнить этот пробел, – сказал я. – Но прежде чем начать свой рассказ, я бы рад был увериться, что говорю с доброжелателем.
– Так получается порочный круг, – возразил стряпчий. –
Я не могу составить твердых суждений, покуда не выслушаю вас. Я не могу назваться вашим другом, пока не буду располагать надлежащими сведениями. В ваши же лета более приличествует доверительность. Вы знаете, мистер
Бэлфур, какая у нас есть поговорка: зла боится, кто сам зло чинит.
– Не забудьте, сэр, что я раз уже пострадал за свою доверчивость, – сказал я. – И что меня отправил в рабство не кто иной, как человек, который, сколько я понимаю, платит вам за услуги.
Все это время я понемногу осваивался с мистером
Ранкилером и чем тверже чувствовал почву под ногами, тем более обретал уверенности в себе. И на этот выпад, который я сам сделал с затаенной улыбкой, он откровенно расхохотался.
– Ну, ну, вы сгустили краски, – сказал он. – Rui, non sum9. Я и правда был поверенным в делах вашего дядюшки, но меж тем, как вы (imberbis juuenis custode remoto10) развлекались на западе, здесь немало воды утекло; и если уши у вас не горели, то никак не оттого, что вас тут мало поминали. В тот самый день, когда вы потерпели бедствие на море, ко мне в контору пожаловал мистер Кемпбелл и потребовал, чтобы ему во что бы то ни стало предъявили вашу особу. О вашем существовании я даже не подозревал; а вот батюшку вашего знавал коротко, и, судя по сведениям, коими располагаю (и кои затрону позднее), я склонен был опасаться наихудшего исхода. Мистер Эбенезер признал, что виделся с вами; заявил (хоть это представлялось малоправдоподобным), будто бы вручил вам значительные деньги и вы отбыли в Европу, вознамерясь завершить свое образование, что было и правдоподобно и вместе похвально. На вопрос, как могло статься, что вы не известили о том мистера Кемпбелла, он показал, будто вы изъявили большое желание порвать всякие связи с прошлым. На
9 Был, но не являюсь ( лат.).
10 Безбородый юнец без присмотра ( лат.).
дальнейшие вопросы о нынешнем вашем местопребывании отговорился неведением, однако предположил, что вы в
Лейдене. Таков вкратце смысл его ответов. Не убежден, что кто-нибудь поверил им, – с улыбкой продолжал мистер
Ранкилер. – В особенности же прогневили его некоторые выражения, которые позволил себе употребить я, так что, коротко говоря, он указал мне на дверь. Мы, таким образом, оказались в совершенном тупике, ибо как ни хитроумны были наши догадки, им не было и тени доказательств.