– Кто они, матушка? – спросил я, указывая на мертвецов.
– Бог да благословит тебя, драгоценный мой! – воскликнула она. – Это мои милые дружки, оба были моими милыми, голубчик.
– За что их казнили? – спросил я.
– Да за дело, – сказала старуха. – Сразу, как только я им судьбу предсказала. Два шотландских шиллинга и ни чуточки больше, и вот два славных красавчика за это болтаются на веревке. Они их отняли у мальчишки из Броутона.
– Да! – сказал я себе, а не сумасшедшей старухе. –
Неужели они поплатились жизнью за такой пустяк? Вот уж поистине полный проигрыш!
– Дай твою руку, голубчик, – бормотала старуха, – дай, я предскажу твою судьбу.
– Не надо, матушка, – ответил я. – Пока что я и сам ее вижу. Нехорошо заглядывать слишком далеко вперед.
– Твоя судьба у тебя на лбу написана, – продолжала старуха. – Есть у тебя славная девушка с блестящими глазками, и есть маленький человек в коричневой одежде, и большой человек в пудреном парике, а поперек твоей дороги, миленький мой, лежит тень виселицы. Покажи руку, голубочек, и старая Меррен расскажет тебе все, как есть.
Два случайных совпадения – Алан и дочь Джемса Мора! – поразили меня так сильно, что, швырнув этому страшному существу полпенни, я бросился прочь, а старуха все так же сидела под качающимися тенями повешенных и играла монеткой.
Идти по мощенной щебнем Лит-Уокской дороге было бы гораздо приятнее, если бы не эта встреча. Древний вал тянулся между полей – я никогда еще не видел столь тщательно возделанной земли; кроме того, мне было отрадно снова очутиться в деревенской глуши; но в ушах у меня звенели кандалы на виселице, перед глазами мелькали ужимки и гримасы старой ведьмы, и мысль о повешенных преследовала меня, словно дурной сон. Быть повешенным
– страшная участь; а что привело человека на виселицу –
два ли шотландских шиллинга или, как сказал мистер
Стюарт, чувство долга, то, если он закован в цепи, вымазан дегтем и повешен, разница не очень велика. Вот так же может висеть и Дэвид Бэлфур, и какие-то юнцы, проходя мимо по своим делам, мельком подумают о нем и забудут, а старая полоумная ведьма будет сидеть у столба и предсказывать им судьбу, а чистенькие красивые девушки мимоходом взглянут, отвернутся и заткнут носик. Я представлял себе их очень ясно – у них серые глаза и шарфы цвета Драммондов на шляпках.
Я был сильно подавлен всем этим, но решимость моя ничуть не ослабела, когда я увидел перед собой Пилриг, приветливый дом с остроконечной кровлей, стоявший у дороги среди живописных молодых деревьев. У дверей стояла оседланная лошадь хозяина; он принял меня в своем кабинете, среди множества ученых книг и музыкальных инструментов, ибо он был не только серьезным философом, но и неплохим музыкантом. Он сердечно поздоровался со мной и, прочитав письмо Ранкилера, любезно сказал, что он к моим услугам.
– Но что же, родич мой Дэвид, – ведь мы с вами, оказывается, двоюродная родня? что же я могу для вас сделать? Написать Престонгрэнджу? Разумеется, это мне нетрудно. Но что я должен написать?
– Мистер Бэлфур, – сказал я, – если бы я поведал вам всю свою историю с начала до конца, то мне думается – и мистер Ранкилер того же мнения, – что вам она пришлась бы не по душе.
– Очень прискорбно слышать это от родственника, –
сказал он.
– Поверьте, я не заслужил этих слов, мистер Бэлфур, –
сказал я. – На мне нет такой вины, которая была бы прискорбна для меня, а из-за меня и для вас – разве только обыкновенные человеческие слабости. «Первородный грех
Адама, недостаток прирожденной праведности и испорченность моей натуры» – вот мои грехи, но меня научили, где искать помощи, – добавил я, так как, глядя на этого человека, решил, что произведу на него лучшее впечатление, если докажу, что знаю катехизис. – Но если говорить о мирской чести, то против нее у меня нет больших прегрешений, и мне не в чем себя упрекнуть; а в трудное положение я попал против своей воли и, насколько я понимаю, не по своей вине. Беда моя в том, что я оказался замешанным в сложное политическое дело, о котором, как мне говорили, вам лучше не знать.
– Что же, отлично, мистер Дэвид, – ответил он. – Рад, что вы оказались таким, как описал вас Ранкилер. А что касается политических дел, то вы совершенно правы. Я
стараюсь быть вне всяких подозрений и держусь подальше от политики. Одного лишь не пойму: как я могу оказать вам помощь, не зная ваших обстоятельств.
– Сэр, – сказал я, – достаточно, если вы напишете его светлости Генеральному прокурору, что я молодой человек из довольно хорошего рода и с хорошим состоянием – и то и другое, по-моему, соответствует истине.
– Так утверждает и Ранкилер, – сказал мистер Бэлфур, –
а это для меня самое надежное ручательство.
– Можно еще добавить (если вы поверите мне на слово), что я верен англиканской церкви, предан королю Георгу и в таком духе был воспитан с детства.
– Все это вам не повредит, – заметил мистер Бэлфур.
– Затем, вы можете написать, что я обращаюсь к его светлости по чрезвычайно важному делу, связанному со службой его величеству и со свершением правосудия.
– Так как вашего дела я не знаю, – сказал мистер Бэлфур, – то не могу судить, сколь оно значительно. Поэтому слово «чрезвычайно» мы опустим, да и «важное» тоже. Все остальное будет написано так, как вы сказали.
– И еще одно, сэр, – сказал я, невольно потрогав пальцем шею, – мне очень хотелось бы, чтобы вы вставили словечко, которое при случае могло бы сохранить мне жизнь.
– Жизнь? – переспросил он. – Сохранить вам жизнь?
Вот это мне что-то не нравится. Если дело столь опасно, то, честно говоря, я не испытываю желания вмешиваться в него с завязанными глазами.
– Я, пожалуй, могу объяснить его суть двумя словами, –
сказал я.
– Да, вероятно, так будет лучше.
– Это эпинское убийство, – произнес я.
Мистер Бэлфур воздел руки кверху.
– Силы небесные! – воскликнул он.
По выражению его лица и по голосу я понял, что потерял защитника.
– Позвольте мне объяснить… – начал я.
– Благодарю покорно, я больше ничего не желаю слышать, – сказал он. – Я in toto19 отказываюсь слушать. Ради имени, которое вы носите, и ради Ранкилера, а быть может, отчасти и ради вас самого, я сделаю все для меня возможное, чтобы помочь вам; но об этом деле я решительно ничего не желаю знать. И считаю своим долгом предостеречь вас, мистер Дэвид. Это глубокая трясина, а вы еще очень молоды. Будьте осторожны и подумайте дважды.
– Надо полагать, я думал больше, чем дважды, мистер
Бэлфур, – сказал я. – Позволю себе напомнить вам о письме
Ранкилера, в котором он – верю и надеюсь! – выражает одобрение тому, что я задумал.
– Ну, ладно, ладно, – сказал мистер Бэлфур и еще раз повторил: – Ладно, ладно. Сделаю все, что могу. – Он взял перо и бумагу, немного помедлил и стал писать, обдумывая каждое слово. – Стало быть, Ранкилер одобряет ваши намерения? – спросил он немного погодя.
– Мы обсудили их, и он сказал, чтобы я, уповая на бога, шел к своей цели.
– Да, без божьей помощи вам не обойтись, – сказал мистер Бэлфур и снова принялся писать. Наконец, он поставил свою подпись, перечел написанное и опять обратился ко мне: – Ну, мистер Дэвид, вот вам рекомендательное письмо, я приложу свою печать, но заклеивать конверт не стану и дам его вам незапечатанным, как положено по этикету. Но поскольку я действую вслепую, я прочту его вам, а вы глядите сами, то ли это, что вам нужно.
19 Совершенно ( лат.).
«Пилриг, 26 августа 1751 года.
Милорд!
Позволяю себе представить вам моего однофамильца и родственника Дэвида Бэлфура из Шоса, молодого джентльмена незапятнанного происхождения, владеющего хорошим состоянием. Кроме того, он обладает и более ценным преимуществом – благочестивым воспитанием, а политические его убеждения таковы, что ваша светлость не может желать ничего лучшего. Я не посвящен в дела мистера Бэлфура, но, насколько мне известно, он намерен сообщить вам нечто, касающееся службы его величеству и свершения правосудия, то есть того, о чем, как известно, неустанно печется ваша светлость. Мне остается добавить, что намерение молодого джентльмена знают и одобряют несколько его друзей, которые с надеждой и волнением будут ждать удачного или неудачного исхода дела».
– Затем, – продолжал мистер Бэлфур, – следуют обычные изъявления преданности и подпись. Вы заметили, я написал «несколько друзей»; надеюсь, вы можете подтвердить, что я не преувеличиваю?
– Несомненно, сэр, мои цели и намерения знают и одобряют не один, а несколько человек, – сказал я. – А что касается вашего письма, за которое с вашего разрешения я приношу вам благодарность, то оно превзошло мои надежды!
– Это все, что я сумел из себя выжать, – сказал он, – и, зная, что это за дело, в которое вы намерены вмешаться, я могу только молить бога, чтобы мое письмо принесло вам пользу.
ГЛАВА IV
Генеральный прокурор Престонгрэндж
Мой родственник заставил меня отобедать с ним –
«дабы поддержать честь дома», – сказал он; поэтому на обратном пути я шагал гораздо быстрее. Я думал только о том, как бы поскорее покончить со следующей частью моего дела, и спешил навстречу опасности; ведь для человека в моем положении возможность отделаться от колебаний и искушения сама по себе очень соблазнительна; тем сильнее было мое разочарование, когда я, добравшись до дома Престонгрэнджа, услышал, что его нет. Должно быть, мне сказали правду, и его в самом деле не было дома ни в ту минуту, ни в последующие несколько часов; но потом я убедился, что Генеральный прокурор вернулся и принимает в соседней комнате гостей, а о моем присутствии, очевидно, просто позабыли. Я бы давно ушел, если бы не страстное желание немедленно рассказать все, что я знаю, чтобы наконец-то заснуть со спокойной совестью. Сначала я пробовал читать: в маленьком кабинете, где я ждал, были всевозможные книги. Но, боюсь, от этого чтения было мало проку; а небо тем временем заволокли тучи, сумерки наступили раньше обычного, а кабинетик освещался оконцем вроде бойницы, и в конце концов мне пришлось отказаться от единственного развлечения