– А вы хитрый малый, как я погляжу, – не без одобрения заметила старая дама. – Я-то думала, вы просто теленок
– эти ваши шесть пенсов, да «ваш счастливый день», «да в память о Бэлкиддере»!..
Я обрадовался, поняв, что Катриона не забыла моих слов.
– Оказывается, тут было не без умысла, – продолжала она. – Вы, что же, пришли свататься?
– Довольно преждевременный вопрос, – сказал я. –
Мисс Драммонд еще очень молода; я, к сожалению, тоже. Я
видел ее всего один раз. Не стану отрицать, – добавил я, решив подкупить мою собеседницу откровенностью, – не стану отрицать, я часто думал о ней с тех пор, как мы встретились. Но это одно дело, а связывать себя по рукам и ногам – совсем другое; я не настолько глуп.
– Вижу, язык у вас хорошо привешен, – сказала старая дама. – Слава богу, у меня тоже! Я была такой дурой, что взяла на свое попечение дочь этого негодяя – вот уж поистине не было других забот! Но раз взялась, то буду заботиться по-своему. Не хотите ли вы сказать, мистер Бэлфур из Шоса, что вы женились бы на дочери Джемса Мора, которого вот-вот повесят? Ну, а нет, значит, не будет и никакого волокитства, зарубите себе это на носу. Девушки
– ненадежный народ, – прибавила она, кивая, – и, может, вы не поверите, глядя на мои морщинистые щеки, но я тоже была девушкой, и довольно миленькой.
– Леди Аллардайс, – сказал я, – полагаю, я не ошибся?
Леди Аллардайс, вы спрашиваете и отвечаете за нас обоих, так мы никогда не договоримся. Вы нанесли мне меткий удар, спросив, собираюсь ли я жениться у подножия виселицы на девушке, которую я видел всего один раз. Я
сказал, что не настолько опрометчив, чтобы связывать себя словом. И все же продолжим наш разговор. Если девушка будет нравиться мне все так же – а у меня есть основания надеяться на это, – тогда ни ее отец, ни виселица нас не разлучат. А моя родня – я нашел ее на дороге, как потерянную монетку. Я ровно ничем не обязан своему дядюшке; если я когда-нибудь и женюсь, то только для того, чтобы угодить одной-единственной особе: самому себе.
– Такие речи я слыхала еще до того, как вы на свет родились, – заявила миссис Огилви, – должно быть, потому я их и в грош не ставлю. Тут много есть над чем поразмыслить. Этот Джемс Мор, к стыду моему, приходится мне родственником. Но чем лучше род, тем больше в нем отрубленных голов и скелетов на виселицах, так уж исстари повелось в нашей несчастной Шотландии. Да если б дело было только в виселице! Я бы даже рада была, если бы
Джемс висел в петле, по крайней мере с ним было бы покончено. Кэтрин – славная девочка и добрая душа, она целыми днями терпит воркотню такой старой карги, как я.
Но у нее есть своя слабость. Она просто голову теряет, когда дело касается ее папаши, этого лживого верзилы, льстеца и попрошайки, и помешана на всех Грегорах, на запрещенных именах, короле Джемсе и прочей чепухе.
Если вы воображаете, что сможете ее переделать, вы сильно ошибаетесь. Вы говорите, что видели ее всего раз…
– Я всего один раз с ней разговаривал, – перебил я, – но видел еще раз сегодня утром из окна гостиной Престонгрэнджа.
Должен признаться, я сказал это, чтобы щегольнуть своим знакомством, но тотчас же был наказан за чванство.
– Как так? – вдруг забеспокоившись, воскликнула старая дама. – Ведь вы же и в первый раз встретились с ней у прокурорского дома?
Я подтвердил это.
– Гм… – произнесла она и вдруг сварливо набросилась на меня. – Я ведь только от вас и знаю, кто вы и что вы! –
закричала она. – Вы говорите, что вы Бэлфур из Шоса, но кто вас знает, может, вы Бэлфур из чертовой подмышки! И
зачем вы сюда явились – может, вы и правду сказали, а может, и черт знает зачем! Я никогда не подведу вигов, я сижу и помалкиваю, чтобы мужчины моего клана сохранили головы на плечах, но я не стану молчать, когда меня дурачат! И я вам прямо скажу: что-то слишком часто вы околачиваетесь у прокурорских дверей да окон, непохоже, чтоб вы были вздыхателем дочери Макгрегора. Так и скажите прокурору, который вас подослал, и низко ему кланяйтесь. Прощайте, мистер Бэлфур. – Она послала мне воздушный поцелуй. – Желаю благополучно добраться туда, откуда вы пришли!
– Если вы принимаете меня за шпиона… – вскипел я, но у меня перехватило горло. Я стоял и свирепо глядел на старую даму, потом поклонился и пошел было прочь.
– Ха! Вот еще! Кавалер обиделся! – закричала она. –
Принимаю вас за шпиона! А за кого же мне вас принимать, если я про вас ровно ничего не знаю? Но, видно, я все-таки ошиблась, а раз я не могу драться, придется мне попросить извинения. Хороша бы я была со шпагой в руке! Ну, ну, –
продолжала она, – вы по-своему не такой уж скверный малый. Наверное, ваши недостатки чем-то искупаются.
Только, ох, Дэвид Бэлфур, вы ужасная деревенщина. Надо вам, дружок, пообтесаться, надо, чтобы вы ступали полегче и чтобы вы поменьше мнили о своей прекрасной особе; да еще постарайтесь усвоить, что женщины не гренадеры.
Хотя где уж вам! До последнего своего дня вы будете смыслить в женщинах не больше, чем я в холощении кабанов.
Никогда еще я не слыхал от женщины таких слов; в своей жизни я знал всего двух женщин – свою мать и миссис Кемпбелл, и обе были весьма благочестивы и весьма деликатны. Должно быть, на моем лице отразилось изумление, ибо миссис Огилви вдруг громко расхохоталась.
– О господи, – воскликнула она, борясь со смехом, – ну и дурацкая же у вас физиономия, а еще хотите жениться на дочери горного разбойника! Дэви, милый мой, надо вас непременно поженить – хотя бы для того, чтобы посмотреть, какие у вас получатся детки! Ну, а теперь, – продолжала она, – нечего вам здесь топтаться, вашей девицы нет дома, и боюсь, что старуха Огилви не слишком подходящее общество для вашей милости. К тому же, кроме меня самой, некому позаботиться о моем добром имени, а я и так слишком долго пробыла наедине с весьма соблазнительным юношей. За шестью пенсами зайдете в другой раз! –
крикнула она мне уже вслед.
Стычка с этой старой насмешницей придала моим мыслям смелость, которой им сильно недоставало. Уже два дня, как образ Катрионы сливался со всеми моими размышлениями; она была как бы фоном для них, и я почти не оставался наедине с собой: она всегда присутствовала где-то в уголке моего сознания. А сейчас она стала совсем близкой, ощутимой; казалось, я мог дотронуться до нее, которой не касался еще ни разу. Я перестал сдерживать себя, и душа моя, счастливая этой слабостью, ринулась к ней; глядя вокруг, вперед и назад, я понял, что мир – унылая пустыня, где люди, как солдаты в походе, должны выполнять свой долг со всей стойкостью, на какую они способны, и в этом мире одна лишь Катриона может внести радость в мою жизнь. Мне самому было удивительно, как я мог предаваться таким мыслям перед лицом опасности и позора; а когда я вспомнил, какой я еще юнец, мне стало стыдно. Я должен закончить образование, должен найти себе какое-то полезное дело и пройти службу там, где все обязаны служить; я еще должен присмотреться к себе, понять себя и доказать, что я мужчина, и здравый смысл заставлял меня краснеть оттого, что меня уже искушают мысли о предстоящих мне святых восторгах и обязанностях. Во мне заговорило мое воспитание: я вырос не на сладких бисквитах, а на черством хлебе правды. Я знал, что не может быть мужем тот, кто еще не готов стать отцом; а такой юнец, как я, в роли отца был бы просто смешон.
Погруженный в эти мысли, примерно на полпути к городу я увидел шедшую мне навстречу девушку, и смятение мое возросло. Мне казалось, что я мог так много сказать ей, но начать было не с чего; и, вспомнив, как я был косноязычен сегодня утром в гостиной генерального прокурора, я думал, что сейчас совсем онемею. Но стоило ей подойти ближе, как мои страхи улетучились, и даже эти мои тайные мысли меня больше ничуть не смущали. Оказалось, что я могу разговаривать с нею свободно и рассудительно, как разговаривал бы с Аланом.
– О! – воскликнула она. – Вы приходили за своими шестью пенсами! Вы их получили?
Я ответил, что нет, но поскольку я ее встретил, значит, прошелся не зря.
– Хотя я вас сегодня уже видел, – добавил я и рассказал, когда и где.
– А я вас не видела, – сказала она. – Глаза у меня не маленькие, но я плохо вижу вдаль. Я только слышала пение.
– Это пела мисс Грант, – сказал я, – старшая и самая красивая из дочерей Престонгрэнджа.
– Говорят, они все очень красивые.
– То же самое они думают о вас, мисс Драммонд, – ответил я. – Они все столпились у окна, чтобы на вас посмотреть.
– Как жаль, что я такая близорукая, – сказала Катриона.
– Я бы тоже могла их увидеть. Значит, вы были там? Наверное, славно провели время: хорошая музыка и хорошенькие барышни!
– Нет, вы ошибаетесь, – сказал я. – Я чувствовал себя не лучше, чем морская рыба на склоне холма. По правде сказать, компания грубых мужланов подходит мне куда больше, чем общество хорошеньких барышень.
– Да, мне тоже так кажется, – сказала она, и мы оба рассмеялись.
– Странная вещь, – сказал я. – Я ничуть не боюсь вас, а от барышень Грант мне хотелось поскорее сбежать. И вашу родственницу я тоже боюсь.
– Ну, ее-то все мужчины боятся! – воскликнула Катриона. – Даже мой отец.
Упоминание об отце заставило меня умолкнуть. Идя рядом с Катрионой, я смотрел на нее и вспоминал этого человека, все немногое, что я о нем знал, и то многое, что я в нем угадывал; я сопоставлял одно с другим и понял, что молчать об этом нельзя, иначе я буду предателем.
– Кстати, о вашем отце, – сказал я. – Я видел его не далее, как сегодня утром.
– Правда? – воскликнула она с радостью в голосе, прозвучавшей для меня укором. – Вы видели Джемса Мора? И, быть может, даже разговаривали с ним?
– Даже разговаривал, – сказал я.
И тут все обернулось для меня как нельзя хуже. Она взглянула на меня полными благодарности глазами.
– О, спасибо вам за это, – сказала она.
– Меня не за что благодарить, – начал я и умолк.