– А что же ты там делал все время?
– Да все, что мог! Иногда играл в бабки. Я отлично играю в бабки, только неинтересно играть, если тобой никто не любуется. А иногда сочинял песни.
– О чем? – спросил я.
– Ну, об оленях, о вереске, – сказал Алан, – о вождях, что жили в давние времена, и вообще обо всем, о чем поется в песнях. А иной раз я воображал, что в руках у меня волынка и я играю. Я вспоминал прекрасные песни, и мне казалось, будто я играю страх как хорошо; клянусь тебе, порой я даже слышал звуки своей волынки! Но до чего я рад, что все это кончилось!
Он заставил меня снова рассказать о моих приключениях и выслушал все с начала до конца, расспрашивая о подробностях, выказывая бурное одобрение и временами восклицая, что я «на редкость храбрый, хоть и чудак».
– Значит, ты испугался Саймона Фрэзера? – однажды спросил он.
– По правде сказать, да!
– Я бы на твоем месте тоже испугался, Дэви, – сказал
Алан. – Но хоть он и негодяй, а надо по справедливости сказать, что в сражениях он вел себя очень достойно.
– Так он не трус? – спросил я.
– Трус! – хмыкнул Алан. – Да он бесстрашный, как моя шпага.
Рассказ о моей дуэли привел его в неистовство.
– Подумать только! – кричал он. – Я ведь показывал тебе этот прием в Корринэки! Три раза, три раза ты дал выбить у себя шпагу! Позор на мою голову – ведь это я тебя учил! Ну-ка, становись, вынимай шпагу, мы не сойдем с этого места, пока ты не сотрешь пятно со своей и моей чести!
– Алан, – сказал я, – тебя, должно быть, хватил солнечный удар! Ну время ли сейчас заниматься уроками фехтования!
– Ты, пожалуй, прав, – согласился он. – Но три раза выбить шпагу, Дэви! А ты стоял, как соломенное чучело, и бегал за ней, точно собачонка за платком! Дэвид, этот
Дункансби, очевидно, какой-то особенный! Должно быть,
несравненный фехтовальщик! Будь у меня время, я бы побежал назад и сразился с ним сам. Он, как видно, большой мастер!
– Глупый ты человек, – сказал я, – ты забываешь, что сражался-то он со мной.
– Это верно, – сказал он, – но три раза!
– Ты же сам знаешь, что я никудышный фехтовальщик,
– сказал я.
– Все равно, я сроду ничего подобного не слыхал!
– Обещаю тебе одно, Алан, – сказал я. – Когда мы свидимся в следующий раз, я буду фехтовать лучше. Тебя больше не опозорит друг, не умеющий биться на шпагах.
– В следующий раз! – вздохнул Алан. – Когда он будет, хотел бы я знать?
– Я подумывал об этом, Алан, – сказал я, – и у меня вот какие намерения: мне хочется стать адвокатом.
– Это такая скучища, Дэви, – возразил Алан, – и к тому же сплошное крючкотворство. Нет, тебе больше подходит королевский мундир.
– И конечно же, тогда нам будет легче всего встретиться! – воскликнул я. – Но так как ты наденешь мундир короля Людовика, а я – короля Георга, то встреча будет премиленькая!
– Пожалуй, ты прав, – согласился Алан.
– Лучше я стану адвокатом, – продолжал я, – на мой взгляд, это – самое подходящее дело для джентльмена, у которого три раза выбили шпагу. Но вот в чем соль: один из лучших колледжей, где учат на адвокатов и где учился мой родич Пилриг, – это Лейденский колледж в Голландии. Что ты на это скажешь, Алан? Не сможет ли волонтер Royal
Ecossais23 взять отпуск, перескочить через границу и навестить лейденского студента?
– Еще бы, конечно, сможет! – воскликнул он. – Видишь ли, мой полковник, граф Драммонд-Мелфорт, ко мне благоволит; а что еще важнее, один из моих родичей – подполковник шотландского полка в Голландии. Это проще простого – отпроситься, чтобы навестить подполковника
Стюарта из Халкета. А лорд Мелфорт – человек весьма ученый, он, как Цезарь, пишет книги и бесспорно будет доволен, если я поделюсь с ним своими наблюдениями.
– Стало быть, лорд Мелфорт – писатель? – обрадовался я, ибо если Алан превыше всего ценил солдат, то я питал гораздо большее уважение к джентльменам, пишущим книги.
– Вот именно, Дэви, – подтвердил он. – Многие думают, что полковник мог бы заняться делами и поважнее. Но что мне сказать, когда я сам сочиняю песни?
– Ну что же, – сказал я, – теперь тебе остается лишь дать адрес, куда тебе писать во Францию; а как только я попаду в Лейден, я пришлю тебе свой.
– Лучше всего писать на имя вождя моего клана, –
сказал он. – Чарлзу Стюарту из Ардшила, эсквайру, город
Мелон во Франции. Рано или поздно письмо непременно попадет в мои руки.
Мы позавтракали жареной пикшей в Массельборо, где я от души потешался над Аланом. В это жаркое утро его плащ и вязаные гетры невольно бросались людям в глаза, и, быть может, разумнее было бы объяснить причины такого
23 Полка Королевских шотландцев ( франц.).
наряда вскользь, как бы между прочим; но Алан взялся за дело необычайно ретиво, вернее, даже разыграл целое представление. Он расхвалил хозяйку за ее умение жарить рыбу, а потом до самого ухода рассказывал, как у него от простуды заболел живот, торжественно описывал всевозможные симптомы болезни и свои страдания и с огромным интересом выслушивал хозяйкины советы.
Мы постарались уйти из Массельборо до прихода первой почтовой кареты, ибо, как сказал Алан, этой встречи нам лучше избежать. Ветер, хотя и сильный, дышал теплом, и чем сильнее припекало солнце, тем больше
Алан страдал от жары. В Престонпансе он увел меня в сторону, на Глэдсмьюрское поле, и стал с совершенно излишней пространностью описывать мне здешнее сражение.
Оттуда мы прежним быстрым шагом отправились в Кокенси. Несмотря на верфи миссис Кэделл, где сооружались рыбачьи шхуны для ловли сельдей, это был пустынный, обветшалый городишко с множеством разрушенных домов; однако в харчевне оказалось чисто, и Алан, совсем разомлевший от жары, угостился бутылкой эля и поведал старухе хозяйке историю о простуженном животе, хотя на этот раз симптомы были совсем другие.
Я сидел и слушал, и вдруг мне пришло в голову, что я не припомню, чтобы он сказал какой-нибудь женщине хоть два-три слова всерьез: он всегда зубоскалил и дурачился, втайне издеваясь над ними, однако же предавался этому делу с большим азартом и энергией. Я намекнул ему об этом, когда хозяйку случайно отозвали из комнаты.
– Что же ты хочешь? – сказал он. – Мужчина всегда должен веселить женский пол и плести всякие небылицы,
чтобы развлечь бедных овечек! Тебе во что бы то ни стало надо поучиться этому, Дэвид, надо усвоить приемы, это ведь как ремесло. Ну, само собой, если б тут была молоденькая женщина, да еще и хорошенькая, я бы и не заикнулся про свой живот. Но если женщина слишком стара, чтобы думать о любовниках, ее хлебом не корми, только дай кого-то полечить. Почему? Откуда я знаю? Такими уж создал их бог. И все равно болван тот мужчина, который не постарается им угодить.
Но тут старуха вошла в комнату, – и он отвернулся от меня, словно ему не терпелось продолжить увлекательный разговор. Хозяйка, отвлекшись на время от Аланова живота, принялась рассказывать о своем девере из Эберледи, чью болезнь и кончину она живописала бесконечно долго.
Иногда это было скучно, иногда же и скучно и противно, ибо старуха рассказывала, смакуя подробности. В конце концов я погрузился в глубокую задумчивость и глядел в окно на дорогу, почти не замечая того, что видел перед собой. Но если бы кто-нибудь за мной наблюдал, он увидел бы, как я внезапно вздрогнул.
– И припарки к ногам мы ему ставили, – говорила хозяйка, – и горячий камень на живот клали, и давали ему пить отвар из иссопа, и мятную воду, и хороший, чистый серный бальзам…
– Сэр, – тихо произнес я, вмешиваясь в разговор, –
сейчас мимо дома прошел один мой друг.
– Да неужели? – небрежно отозвался Алан, словно речь шла о сущем пустяке. – Ну, а еще что, мэм? – обратился он к несносной старухе, и она опять повела свой рассказ.
Вскоре, однако, он расплатился с ней монетой в полкроны, и ей пришлось выйти за сдачей.
– Это был тот рыжий? – спросил Алан.
– Ты угадал, – ответил я.
– А что я тебе говорил в лесу! – воскликнул он. – И все же странно, что он оказался тут. Он был один?
– По-моему, да.
– Он прошел мимо? – продолжал Алан.
– Да, – сказал я, – и не смотрел ни направо, ни налево.
– Это еще более странно, – произнес Алан. – Мне думается, Дэви, что нам надо уходить. Но куда? Черт его знает! Похоже на прежние времена! – воскликнул он.
– Нет, не совсем похоже, – возразил я. – Теперь у нас есть деньги в кармане.
– И еще одна большая разница, мистер Бэлфур, – сказал он. – Теперь за нами гонятся псы. Они почуяли след; вся свора бежит за нами. – Он выпрямился на стуле, и на лице его появилось знакомое мне сосредоточенное выражение.
– Послушайте, матушка, – обратился он к вошедшей хозяйке, – нет ли другой дороги к вашему постоялому двору?
Она ответила, что есть, и сказала, куда эта дорога ведет.
– Я думаю, сэр, – сказал он мне, – что этот путь будет для нас короче. Прощайте, милая хозяюшка, я не забуду о припарках из коричной настойки.
Через огород с грядками капусты мы вышли на тропинку среди полей. Алан зорко огляделся по сторонам и, заметив, что мы находимся в неглубокой лощине, где нас из деревни не видно, сел на землю.
– Теперь давай держать военный совет, Дэви, – сказал он. – Но прежде всего хочу дать тебе небольшой урок. Если бы я вел себя, как ты, что бы запомнила о нас хозяйка?
Только то, что мы вышли через огород. А что запомнит теперь? Что проходил красивый, веселый, любезный и разговорчивый молодой человек, он мучился животом, бедняжка, и очень расстроился, когда она рассказала про своего деверя. Вот, Дэвид, голубчик; учись, как нужно соображать!
– Постараюсь, Алан, – сказал я.
– Ну, теперь о рыжем, – сказал Алан. – Он шел быстро или медленно?
– Ни так, ни эдак, – ответил я.
– Ты не заметил, он не торопился?
– Нет, что-то незаметно было, – сказал я.
– Гм!.. Это странно. Утром в Дроках мы их не видали; он прошел мимо нас, он как будто нас и не ищет, и все-таки он тут, на нашем пути!.. Черт возьми, Дэви, я, кажется, догадываюсь. По-моему, они ищут не тебя, а меня; и, по-моему, они отлично знают, куда им идти.