драться.
Он еще немного поспорил со мной, пока я наконец не нашел довод, который заставил его прикусить язык.
– Если вы так не хотите, чтобы я поговорил с мисс
Драммонд наедине, – сказал я, – у вас, видно, есть веские причины считать, что я прав, ожидая от нее отказа.
Он забормотал что-то в оправдание.
– Но мы оба горячимся, – добавил я, – так что, пожалуй, нам благоразумнее всего помолчать.
После этого мы сидели молча, пока не вернулась Катриона, и, если бы кто-нибудь мог нас видеть, эта картина, вероятно, показалась бы ему очень смешной.
ГЛАВА XXVIII
В которой я остаюсь один
Я открыл Катрионе дверь и остановил ее на пороге.
– Ваш отец велит нам с вами пойти погулять, – сказал я.
Она взглянула на Джемса Мора, он кивнул, и она, как хорошо обученный солдат, повернулась и последовала за мной.
Мы пошли обычной дорогой, которой часто ходили вместе, когда были так счастливы, что невозможно передать словами. Я держался на полшага позади, чтобы незаметно следить за ней. Стук ее башмачков по мостовой звучал так мило и печально; и я подумал: как странно, что я иду меж двух судеб, одинаково близко от обеих, не зная, слышу ли я эти шаги в последний раз или же мы с Катрионой будем вместе до тех пор, пока смерть нас не разлучит. Она избегала смотреть на меня и шла все прямо, словно догадывалась о том, что произойдет. Я чувствовал, что надо заговорить, пока мужество не покинуло меня окончательно, но не знал, с чего начать. В этом невыносимом положении, когда Катриону, можно сказать, навязали мне и она уже однажды молила меня о снисходительности, всякая попытка повлиять на ее решение была бы нечестной; но совсем избежать этого тоже было нельзя, это походило бы на бездушие. Я колебался между этими двумя крайностями и готов был кусать себе пальцы; а когда я наконец решился заговорить, то начал едва ли не наобум.
– Катриона, – сказал я, – сейчас я в очень трудном положении. Или, вернее, мы оба в трудном положении. И я буду вам очень признателен, если вы пообещаете, что дадите мне высказать все до конца и не станете меня перебивать, пока я не кончу.
Она обещала без лишних слов.
– Так вот, – сказал я, – мне нелегко говорить, и я прекрасно знаю, что не имею права заводить речь об этом.
После того, что произошло между нами в пятницу, у меня нет такого права. По моей вине мы оба запутались, и я прекрасно понимаю, что мне по меньшей мере следовало бы молчать, и, поверьте, у меня даже в мыслях не было снова вас беспокоить. Но, моя дорогая, теперь я вынужден это сделать, у меня нет другого выхода. Понимаете, я унаследовал поместье и стал вам гораздо более подходящей парой. И вот… все это дело уже не выглядит таким смешным, как раньше. Хотя, конечно, наши отношения запутались, как я уже сказал, и лучше бы все оставить как есть. Мне кажется, наследству моему придают слишком большое значение, и на вашем месте я даже думать о нем не стал бы. Но я вынужден о нем упомянуть, потому что, без сомнения, это повлияло на Джемса Мора. И потом, мне кажется, мы были не так уж несчастливы, когда жили здесь вдвоем. По-моему, мы прекрасно ладили. Моя дорогая, вспомните только…
– Не хочу ничего ни вспоминать, ни загадывать, – перебила она меня. – Скажите мне только одно: это все подстроил мой отец?
– Он одобрил… – сказал я. – Одобрил мое намерение просить вашей руки.
И я продолжал говорить, взывая к ее чувствам, но она, не слушая, перебила меня.
– Он вас заставил! – вскричала она. – Не пытайтесь отрицать, вы сами сказали, что у вас этого и в мыслях не было. Он вас заставил.
– Он заговорил первый, если только вы это имеете в виду… – начал я. Она все время прибавляла шагу, глядя прямо перед собой, но тут она издала какой-то странный звук, и мне показалось, что она сейчас побежит.
– Иначе, после того, что вы сказали в пятницу, я никогда не осмелился бы докучать вам, – продолжал я. – Но теперь, когда он, можно сказать, попросил меня об этом, что мне было делать?
Она остановилась и повернулась ко мне.
– Ну, что ни говорите, я вам отказываю! – воскликнула она. – И хватит об этом.
И она снова пошла вперед.
– Что ж, иного я и не ожидал, – сказал я. – Но, мне кажется, вы могли бы быть со мной поласковей на прощание.
Не понимаю, почему вы так суровы. Я очень любил вас, Катриона, – позвольте мне назвать вас этим именем в последний раз. Я сделал все, что в моих силах, и сейчас пытаюсь сделать все; мне жаль только, что Я не могу сделать большего. И мне странно, что вам доставляет удовольствие так жестоко обходиться со мной.
– Я думаю не о вас, – сказала она. – Я думаю об этом человеке, о моем отце.
– И здесь тоже, – сказал я, – здесь тоже я могу вам быть полезен, как же иначе. Нам с вами очень нужно, моя дорогая, посоветоваться насчет вашего отца. Ведь Джемс
Мор придет в ярость, когда узнает, чем кончился наш разговор.
Она снова остановилась.
– Потому, что я опозорена? – спросила она.
– Так он думает, – ответил я. – Но я уже сказал вам, чтобы вы не обращали на это внимания.
– Ну и пусть! – воскликнула она. – Я предпочитаю позор! Я не знал, что ответить, и стоял молча.
В душе ее, видимо, шла какая-то борьба; потом у нее вырвалось:
– Да что ж это такое? За что этот срам обрушился на мою голову? Как вы осмелились, Дэвид Бэлфур?
– Моя дорогая, – сказал я. – Что же мне было делать?
– Я вам не дорогая, – отрезала она. – И не смейте называть меня этим противным словом.
– Мне сейчас не до слов, – сказал я. – Сердце мое обливается кровью за вас, мисс Драммонд. Что бы я ни сказал, поверьте, я жалею вас и понимаю ваше трудное положение. Прошу вас, помните об этом, пока у нас еще есть время спокойно все обсудить: ведь когда мы вернемся домой, не миновать скандала. Поверьте мне, мы должны вдвоем мирно решить это дело.
– Да, – сказала она. На ее щеках проступили красные пятна. Она спросила: – Он хотел с вами драться?
– Хотел, – подтвердил я.
Она засмеялась каким-то зловещим смехом.
– Что ни говорите, а с меня довольно! – воскликнула она. Потом добавила, повернувшись ко мне: – Я и мой отец друг друга стоим. Но, слава богу, есть человек похуже нас.
Слава богу, мне удалось вас раскусить. Всю жизнь вы не увидите ни от одной девушки ничего, кроме презрения.
До сих пор я все терпеливо сносил, но тут не выдержал.
– Вы не имеете права так со мной разговаривать, –
сказал я. – Что я вам сделал плохого? Я хорошо относился к вам, я старался как мог. И вот благодарность! Нет, это уж слишком.
Она смотрела на меня с улыбкой, полной ненависти.
– Трус! – сказала она.
– Я швырну это слово вам и вашему отцу! – воскликнул я. – Сегодня я бросил ему вызов, защищая вас. И я снова вызову этого мерзкого хорька. Мне все равно, кто из нас погибнет! Пойдемте, – сказал я, – вернемся в дом. С меня довольно, я хочу покончить счеты со всем вашим племенем. Вы еще пожалеете обо мне, когда меня не станет.
Она покачала головой все с той же улыбкой, за которую я готов был ее ударить.
– Да перестаньте вы улыбаться! – воскликнул я. – Сегодня я видел, как вашему распрекрасному папаше стало не до смеха. Конечно, я не хочу сказать, что он струсил, –
добавил я поспешно. – Но он предпочел иной путь.
– Какой же? – спросила она.
– Когда я предложил ему драться…
– Вы предложили драться Джемсу Мору? – воскликнула она.
– Вот именно, – сказал я. – Но он не очень был к этому расположен, иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали.
– Тут что-то не так, – сказала она. – Говорите прямо, что произошло?
– Он хотел заставить вас выйти за меня, – ответил я, – а я воспротивился. Я сказал, что ваш выбор должен быть свободным и мне необходимо поговорить с вами наедине.
Не думал я, что это будет такой разговор! «А если я не соглашусь?» – спросил он. – «Тогда один из нас должен будет перерезать другому глотку, – ответил я, – потому что я не позволю навязать юной леди мужа, а себе – жену». Так я и сказал, потому что считал себя вашим другом. Хорошо же вы заплатили мне за это! Вы отказались выйти за меня замуж, и теперь ни один отец в горах Шотландии и во всем мире не принудит меня к этому браку. Я позабочусь, чтобы вашу волю уважали, уверяю вас, как заботился об этом всегда. Но ради простого приличия вы могли бы хоть притвориться благодарной. А я-то думал, вы меня понимаете! Конечно, я не очень хорошо поступил с вами, но то была лишь невольная слабость. А считать меня трусом, да еще таким трусом – нет, моя милая, это такая клевета, что дальше некуда!
– Дэви, но откуда же мне было знать? – воскликнула она. – Ах, как это ужасно! Такие, как я и мой отец… – Эти слова прозвучали жалобным стоном. – Такие люди недостойны даже говорить с вами. Ах, я готова встать перед вами на колени прямо здесь, на улице, готова целовать вам руки, только бы вы меня простили!
– Я сохраню воспоминание о поцелуях, которые уже получил от вас! – воскликнул я. – О тех поцелуях, которых я жаждал и которые чего-то стоили. Не хочу, чтобы меня целовали из раскаяния.
– Неужели вы так презираете несчастную девушку? –
сказала она.
– Вот уже сколько времени я пытаюсь вам втолковать, –
сказал я, – чтобы вы оставили меня в покое, потому что мое сердце разбито, и как ни старайтесь, хуже мне уже не будет.
Обратите лучше внимание на своего отца Джемса Мора, с которым вам еще придется хлебнуть горя.
– Ах, – неужели мне суждено прожить свою жизнь с таким человеком! – воскликнула она, потом с видимым усилием овладела собой. – Но вы больше обо мне не беспокойтесь, – добавила она. – Он еще не знает, на что я способна. Он мне дорого заплатит за этот день… Очень, очень дорого.
Она повернула к дому, и я последовал за ней. Тут она остановилась.
– Я пойду одна, – сказала она. – Мне надо поговорить с ним без свидетелей.
Некоторое время я метался по улицам и твердил себе, что я стал жертвой такой несправедливости, какой еще свет не видал. Негодование душило меня; я часто и глубоко дышал; мне казалось, что в Лейдене не хватает воздуха и грудь моя сейчас разорвется, как на дне моря. Я остановился на углу и с минуту громко смеялся над собой, пока какой-то прохожий не оглянулся и не заставил меня опомниться.