Только он повернулся, как сверху, с холма, грянул выстрел. Гленур пошатнулся и упал на тропу.
- Умираю,- простонал он.
Законник кинулся его поднимать; слуга, как обезумевший, в растерянности заламывал руки. Раненый переводил полный ужаса взгляд со слуги на законника.
- Позаботьтесь о себе,- наконец вымолвил он хриплым, сдавленным голосом.- Кажется, это смерть.
У него вырвался тихий стон. Он хотел расстегнуть кафтан, чтобы взглянуть на рану, но рука в бессилии сорвалась, голова запрокинулась. Я увидел, что он уже мертв.
Законник стоял как окаменелый, не говоря ни слова; лишь лицо его вытянулось и покрылось мертвенной бледностью. Слуга закричал в отчаянии и залился слезами. Помощник шерифа тотчас же после выстрела побежал за солдатами. Я же стоял в оцепенении.
Наконец законник опустил убитого на тропу, на которой багровела кровь, и, пошатываясь, стал подниматься. Тут я опомнился. Не успел он выпрямиться во весь рост, как я уже карабкался вверх по крутому склону, крича во все горло: «Держите! Держите его!»
С момента выстрела прошли считанные мгновения. Когда я взобрался на первый уступ горы, за которым открывалась небольшая прогалина, убийца был еще близко. Он был высокого роста, плечист, в черном кафтане с металлическими пуговицами. В руке у него было длинное охотничье ружье.
- Вот он! Он здесь! - закричал я.
Незнакомец бросил через плечо беглый взгляд и кинулся наутек. Через несколько мгновений он исчез за березами, вновь показался на открытом склоне и с ловкостью обезьяны полез вверх. Скоро он скрылся из виду за вершиной холма.
Я бежал за ним следом и взобрался уже высоко, как вдруг позади раздался голос, призывающий меня остановиться. Я уже добежал до берез, в которых скрывался убийца, но, услыхав окрик, оборотился.
Законник и помощник шерифа, взойдя на первый уступ, кричали, делали мне знаки спуститься, меж тем как слева от них, внизу, из леса, один за другим выходили солдаты с мушкетами наготове.
- Зачем? Я не пойду! - закричал я.- Поднимайтесь сюда! Скорее!
- Десять фунтов тому, кто поймает этого малого! - воскликнул законник.- Он соучастник. Его нарочно поставили здесь, чтобы отвлечь нас!
Эти слова обращены были к солдатам, но я услыхал их со всей отчетливостью. Ужас сковал мои члены, ужас, еще мне неведомый. Одно дело, рисковать только жизнью, совсем другое - еще и честью. То было для меня как гром среди ясного неба. Я застыл на месте, словно оцепенев.
Между тем солдаты двинулись цепью; одни побежали, другие, вскинув мушкеты, стали в меня целиться. Я же стоял как остолбенелый.
- Сюда! За дерево! - раздался близ меня голос.
Рассуждать было некогда, да и не в силах я был рассуждать. Я устремился вперед. Только я забежал за березы - грянули выстрелы, и над головой у меня просвистели пули.
Передо мной с удочкой стоял Алан Брек. Не тратя времени на приветствия (до них ли нам было!), он сказал только одно слово: «Бежим», и мы пустились бежать по склону горы в направлении к Баллахулишу: впереди он, а я за ним вслед, точно овца за бараном. Мы бежали по березнику короткими перебежками, пригибаясь к земле, прячась за бугры и камни, затем, опустившись на четвереньки, ползли по вересковым прогалинам. И снова бежали - бежали во весь дух, во всю прыть. Сердце мое бешено колотилось, дыхание занималось, в голове был сумбур. Помню только, как, к удивлению моему, Алан время от времени вставал во весь рост, оглядывался, где погоня, и всякий раз далеко позади слышались оживленные крики.
Спустя минут пятнадцать, Алан остановился и повалился пластом в вереск.
- Дело скверное,- повернувшись ко мне, сказал он.- Если жизнь тебе дорога, делай, как я.
И с тою же быстротой, но теперь с куда большею осторожностью мы пустились в обратный путь: поднялись вверх по склону и, обойдя солдат стороной, вернулись на прежнее место в Леттерморском лесу. Алан упал в папоротник и долго лежал ничком, еле переводя дыхание.
У меня кололо в боку, голова кружилась, во рту от жары и от бега пересохло. Я как подкошенный упал на землю возле своего товарища.
Глава 18
РАЗГОВОР В ЛЕТТЕРМОРСКОМ ЛЕСУ
Алан первый пришел в себя. Он поспешно встал, подошел к краю леса, тщательно оглядел местность и, возвратившись, прилег подле меня.
- Да, задали нам жару, Дэвид,- усмехнулся он.
Я промолчал, даже не поднял головы. На глазах у меня произошло убийство. В считанные мгновения оборвалась жизнь крепкого, пышущего здоровьем человека. Мне было жаль его, но не только жалость стесняла мне сердце. Погиб тот, кого Алан больше всего ненавидел, а ведь Алан, как нарочно, прятался в тот момент за деревьями, укрываясь от солдат. Его ли рука направила эту пулю, или же он только направил другого, а сам наблюдал в стороне - какое это имело значение! Так или иначе было ясно, что мой единственный в этой дикой стране друг замешан в убийстве и руки его обагрены кровью. Он внушал мне ужас и отвращение. Мне было страшно взглянуть ему в лицо. Уж лучше дрожать как лист, одному под дождем на острове, чем в ясный день лежать в лесу рядом с убийцей.
- Что, отдышался? - прервал молчание Алан.
- Отдышался,- отвечал я, не отрывая лица от земли.- И могу теперь вам сказать: нам надо расстаться. Вы мне очень нравились, Алан. Но нам не по пути. Ваш путь - это не праведный путь. Словом, надо нам расстаться.
- Я не расстанусь с тобой, Дэвид, без веской на то причины,- мрачным голосом проговорил Алан.- Если тебе известно что-либо порочащее мою честь, прошу тебя ради нашей дружбы быть откровенным. Но если тебе попросту разонравилось мое общество, так и скажи. Я сам рассужу, почитать ли мне себя оскорбленным.
- К чему эти речи? Вы же прекрасно знаете, что Кэмпбелл мертв. Вон там, на той дороге не остыла еще его кровь.
- Слыхал ли ты когда-нибудь сказку о Человеке и Добром Народе? - помолчав немного, спросил Алан. Он имел в виду гномов.
- Нет, не хочу и слушать.
- И все же, с вашего позволения, мистер Бальфур, я расскажу эту сказку. Как-то один человек потерпел крушение и был выброшен на скалистый остров, а туда, по дороге в Ирландию, порой наведывался Добрый Народ. Этот островок, называемый Скерривором, находился недалеко от того места, где мы наткнулись на риф. Так вот, должно быть, этот человек так сокрушался и горевал, что не сможет перед смертью повидать своего ребенка, что король Доброго Народа сжалился и послал за ребенком гонца. Дитя привезли в мешке и положили подле человека, а тот в это время спал. И вот человек проснулся, видит - лежит мешок, а в нем что-то шевелится. А надобно заметить, что человек этот был очень мнителен, всюду мерещились ему козни, поэтому прежде чем развязать мешок, он на всякий случай проткнул его кинжалом. А когда развязал, видит - перед ним дитя его, но уже бездыханно. Сдается мне, мистер Бальфур, что вы весьма похожи на того человека.
- Вы хотите сказать, что вы не причастны к убийству Кэмпбелла? - в волнении воскликнул я, приподнявшись с земли.
- Скажу вам по-дружески, мистер Бальфур из Шоса: если б я собирался убить какого-нибудь джентльмена, то не стал бы убивать его в Аппине, дабы не навлекать беду на моих соотечественников, и при том не ходил бы без шпаги и пистолета, с одною лишь удочкой.
- Да, вы правы, конечно, так.
- Извольте убедиться! - продолжал Алан, обнажив кинжал и положив на него руку.- Клянусь на этом священном клинке, что не только не убивал, но даже в мыслях ничего подобного не держал!
- Слава богу, что это так! - с сердцем воскликнул я и протянул ему руку.
Алан будто и не заметил.
- Довольно,- проговорил он сквозь зубы.- Слишком много чести для Кэмпбелла, чтобы столько о нем трезвонить. Экая невидаль, право.
- Не сердитесь, Алан. Вы не можете на меня обижаться: вы же помните наш разговор на бриге. Но благо искусительные помыслы еще не есть преступление. Кто не впадает порой в искушение… Но с холодным рассудком лишить человека жизни, это ж…
Я не мог досказать фразы, я был слишком взволнован.
- Алан, а вы знаете, кто это сделал? - помолчав немного, спросил я.- Вы знаете того человека в черном кафтане?
- Признаюсь, не отчетливо помню его кафтан,- отвечал он с лукавым видом.- Мне почему-то кажется, что он был синего цвета.
- Неважно, синий ли, черный ли! Не встречали ли вы его прежде?!
- Сказать по правде, не могу поклясться. Он пробегал близко, но я, как назло, в это время завязывал башмаки.
- Алан, можете ли вы поклясться, что его не знаете?! - вскричал я в досаде, но одновременно в душе смеясь над его увертками.
- К сожалению, нет. У меня прескверная память. В ней бывают ужасные провалы.
- И все же вы не можете отрицать,- возразил я, - что вы старались привлечь внимание солдат к нам и тем самым отвлечь его от того человека.
- Допустим. Что из того? Так поступил бы всякий порядочный дворянин. Ведь мы не причастны к этому делу.
- Нечего сказать, легко нам будет оправдываться, когда нас обвинят в убийстве, к которому мы не причастны! Действительно, верно сказано, что кровь виновного - это вода, а невинного - беда.
- Видишь ли, Дэвид, у невинных всегда есть возможность оправдаться перед правосудием. Ну, а этому малому, пустившему пулю в Кэмпбелла, надеяться не на что. Разве только на вереск, чтобы погуще был. Людям, которые ни в чем не замешаны, не следует забывать о тех, кто в чем-то замешан. В этом и заключается истинное христианство. Случись все иначе, будь этот малый на нашем месте, а мы, чем лукавый не шутит, окажись в его положении, представляешь себе, как бы мы его благодарили, если б он отвлек на себя солдат.
Тут я понял: бесполезно было разубеждать Алана - столь невинен был у него взгляд, так искренне верил он в свою правоту, такая пламенная готовность к самопожертвованию во имя долга и чести (долга и чести, разумеется, по его понятиям) читалась на его лице. Мне невольно вспомнились слова мистера Гендерленда. Да, у диких горцев было чему поучиться. Я получил хороший урок. Понятие о долге и чести у Алана было перевернуто, но как он веровал в его непогрешимость, как горячо отстаивал! Он готов был в огонь идти за свои убеждения.