ь. Его повесили, а я - вы подумайте! - встретив мистера Саймона на мосту, поспешил снять перед ним шляпу, как мальчишка перед учителем. Его повесили обманно и противозаконно, но мир продолжал заниматься своими делами, и ничто ни на йоту не изменилось, а злодеи этой гнусной драмы были добропорядочными, благожелательными, почтенными отцами семейства, ходили в церковь и принимали причастие!
Но я близко увидел мерзость, которую они называют политикой, увидел ее с изнанки, где все - чернота и мертвые кости, и навсегда излечился от желания ею заниматься. Простая, тихая, уединенная дорога - вот что манило меня теперь, где над моей головой не будут нависать опасности, а совесть - подвергаться соблазнам. Ведь при взгляде назад становилось ясно, что показал я себя не так уж и хорошо - после множества благородных речей и приготовлений не добился ровнехонько ничего.
Двадцать пятого числа того же месяца из Лита должен был отплыть в Голландию корабль, и мне внезапно посоветовали отправиться на нем в Лейден. Престонгрейнджу я, разумеется, сказать ничего не мог: и так уж слишком долго пользовался я его кровом и столом. Но с его дочерью я не стал сдерживаться - сетовал на судьбу, изгоняющую меня из родной страны, и заверял ее, что в последнюю минуту откажусь ехать, если она не поможет мне проститься с Катрионой.
- Но разве я не дала вам совета? - осведомилась она.
- Дали,- ответил я.- И я помню, скольким уже вам обязан. Как и то, что меня просили во всем вас слушаться. Но признайте, порой вы бываете так веселы, что вам трудно доверять всецело.
- Ну хорошо,- сказала она.- В девять часов утра будьте на борту. Корабль отплывает после часа. Лодку не отсылайте, и если останетесь недовольны моим прощальным приветом, можете вернуться на берег и искать Катрин.
Ко всем моим дальнейшим мольбам она осталась глуха, и мне пришлось довольствоваться этим обещанием.
Наконец наступил день нашего расставания. Мы были теперь так близки, так свободно держались друг с другом, я стольким был ей обязан, что мысль о том, каким образом следует мне проститься с ней, не давала мне уснуть, как и о чаевых, которые мне предстояло раздать слугам. Я знал, что она считает меня увальнем, и мне хотелось подняться в ее мнении. К тому же после стольких изъявлений дружбы с обеих сторон (и, я надеялся, искренних) чинный поклон выглядел бы слишком холодным. А потому, собравшись с духом и подготовив вступительные слова, я, когда мы остались наедине в последний раз, довольно смело попросил разрешения обнять ее на прощание.
- Вы непонятным образом забываетесь, мистер Бальфур! - заявила она.- Не помню, чтобы я дала вам право так злоупотреблять нашим знакомством!
Я замер перед ней, как сломавшиеся часы, не зная, что думать (а что сказать - и подавно), как вдруг она обняла меня за шею и звонко поцеловала.
- Немыслимый вы чудак! - воскликнула она.- Неужто вы думали, что я допущу, чтобы мы расстались как чужие? Хотя я с вами и пяти минут не могу остаться серьезной, вы не должны думать, будто я вас не люблю. Стоит мне взглянуть на вас, и я вся - любовь и смех! А теперь, для довершения вашего образования, выслушайте совет, который вам скоро понадобится. Никогда не задавайте женщинам таких вопросов. Они не могут не ответить «нет!». Господь еще не сотворил девушки, которая сумела бы устоять перед таким соблазном. Богословы полагают, что таково проклятие Евы: она не произнесла этого слова, когда Сатана преподнес ей яблоко, а потому ее дщери ничего другого сказать не в состоянии.
- Так как я вскоре лишусь моего чудного наставника…- начал я.
- Вот это галантнейший комплимент,- перебила она с реверансом.
- …то мне хотелось бы спросить вот о чем,- продолжал я.- Могу ли я задать девушке вопрос, согласна ли она выйти за меня?
- А по-вашему, вы можете жениться на ней без него? - заметила она.- Или подождете, пока она вас сама об этом не спросит?
- Я вижу, вы не способны быть серьезной,- сказал я.
- В одном я очень серьезна, Дэвид,- ответила она.- Я всегда буду вашим другом.
Когда утром на следующий день я вскочил в седло, три барышни и тетушка стояли у окна, из которого мы когда-то вместе смотрели на Катриону, и все они после слов прощального привета махали мне вслед платками. Я знал, что одна из четырех искренне жалеет о моем отъезде. И при мысли об этом, при воспоминании, как три месяца назад я впервые подошел к их двери, мое сердце исполнилось грусти и благодарности.
Часть вторая
ОТЕЦ И ДОЧЬ
Глава 21
ПУТЕШЕСТВИЕ В ГОЛЛАНДИЮ
Корабль стоял на одном якоре в отдалении от пристани, и пассажиры должны были добираться туда на яликах, что, впрочем, не составляло особого труда, так как день был совершенно безветренный, хотя и очень холодный, облачный, а над водой колыхались полосы тумана. Этот туман совершенно заслонил корпус корабля, когда мы приблизились к нему, но высокие мачты были открыты взгляду, и солнечные блики пробегали по ним, точно отблески огня. Оказалось, что это купеческое судно, очень вместительное, но с довольно тупым носом и глубоко осевшее в воде под тяжестью груза: соли, соленой лососины и прекрасных белых льняных чулок для голландцев. Шкипер, некий Сэнг (если не ошибаюсь, из Лесмахего), добродушный старый моряк, встретил меня очень приветливо и тотчас вернулся к своим хлопотам. Я оказался первым пассажиром и принялся в одиночестве прохаживаться по палубе, любуясь видом и гадая, каким окажется обещанный мне прощальный привет.
Весь Эдинбург и Пентлендские холмы вставали в сияющей дымке высоко надо мной, время от времени погружаясь в тени облаков. Но лишь печные трубы Лита поднимались над туманом, воду же белая пелена закрывала вовсе. Из-за этой непроницаемой завесы вскоре донесся скрип уключин, а затем, словно из дыма над пожарищем, появилась лодка. На корме сидел сурового вида мужчина, кутавшийся от холода в плащ, а рядом с ним я увидел высокую, стройную, прелестную девичью фигуру, и сердце у меня остановилось. Я только-только успел вздохнуть и приготовиться встретить ее, едва она поднимется на борт, улыбкой и самым лучшим моим поклоном, много изящнее того, который я несколько месяцев назад отвесил ее милости. Бесспорно, мы изменились оба - она, казалось, подросла, как юное деревце, и обрела милую застенчивость, очень ей шедшую. Словно она стала больше ценить себя, свою женственность. К тому же и ее, как меня, коснулась рука той же волшебницы - мисс Грант отполировала нас обоих.
Из наших уст вырвался почти один и тот же возглас: я решил, что она приехала на корабль попрощаться со мной, а она подумала, что я добился разрешения повидать ее перед разлукой. Но тут же мы поняли, что нам предстоит плыть в Голландию вместе.
- Но почему Барба мне ничего не сказала! - воскликнула Катриона и вспомнила, что ей было вручено письмо со строгим условием распечатать его только на корабле. В письмо было вложено следующее послание ко мне:
Дражайший Дэви! Как показался вам мой прощальный привет? Запечатлели вы поцелуй? Или попросили разрешения? Я уже собралась подписаться здесь, но это могло бы затуманить смысл моего вопроса. Да и ответ я знаю заранее. А потому закончу полезным советом: не будьте чересчур робки, «о, бога ради, не напускайте на себя развязность. Хуже для вас ничего быть не может. Засим остаюсь вашим добрым другом и наставницей.
Барбара Грант.
Я написал короткий ответ, выражая свою благодарность, на листке, который вырвал из записной книжки, сложил его вместе с записочкой, запечатал их моим новым перстнем с гербом Бальфуров и отдал слуге Престонгрейнджа, дожидавшемуся в моей лодке.
После этого мы могли опять поглядеть друг на друга, чего целую минуту не делали, а затем, подчиняясь взаимному порыву, вновь обменялись рукопожатием.
- Катриона! - сказал я, словно моя способность говорить исчерпывалась этим словом.
- Значит, вы рады снова со мной увидеться? - спросила она.
- По-моему, это лишние слова,- ответил я.- Наша дружба так глубока, что нам не требуется произносить речи по подобным поводам.
- Правда же, Барбе в целом мире нет подобной! - воскликнула она.- Я даже вообразить не способна, как можно быть такой красивой и такой прямодушной!
- И тем не менее Альпин интересовал ее не больше капустной кочерыжки! - заметил я.
- Это она только так говорила! - возразила Катриона.- Но она взяла меня под защиту и нежно заботилась обо мне ради этого имени и ради благородства той крови, которая течет в нас обеих.
- Нет, я вам объясню почему,- сказал я.- Лица у людей в нашем мире самые разные. Вот лицо Барбары: все должны им любоваться и считать ее прекрасной, бесстрашной, веселой девушкой. И вот ваше лицо - совсем другое… Насколько другое, я постиг только сегодня. Вы себя видеть не можете, а потому не поняли, что она взяла вас под защиту и нежно заботилась о вас ради вашего лица. И любой человек поступил бы так же.
- Любой?
- Любой человек в мире.
- А, так вот почему солдаты в Замке меня заперли! - воскликнула она.
- Барбара научила вас смеяться надо мной,- заметил я.
- Она научила меня не только этому. От нее я узнала о мистере Дэвиде очень много - все, что можно сказать о нем плохого, а также порой и не самого плохого,- добавила она с улыбкой.- Она мне рассказала о мистере Дэвиде все-все, кроме того, что он плывет на этом же самом корабле. А почему вы уезжаете?
Я объяснил.
- Ну что же,- сказала она.- Несколько дней мы проведем вместе, а потом, наверное, распрощаемся навсегда! Отец ждет меня в месте под названием Хеллевутслейс, а оттуда мы отправимся во Францию и будем жить там в изгнании, как и вождь нашего клана.
- А! - только и мог произнести я, так как при одном упоминании Джеймса Мора у меня пропадал голос.
Она тотчас же это заметила и догадалась о некоторых моих мыслях.
- Одно я должна вам сразу сказать, мистер Дэвид,- начала она.- По-моему, двое людей из нашего рода поступили с вами не слишком хорошо. Один - Джеймс Мор, мой отец, а второй - лэрд Престонгрейнджа. Престонгрейндж сам объяснил свои проступки, или за него это сделала его дочь. Но в оправдание Джеймса Мора, моего отца, я могу сказать вот что: он томился закованный в темнице, он честный бесхитростный солдат, бесхитростный джентльмен из горного клана и никак не мог разобраться в их уловках. Но если бы он догадался, что из этого выйдет вред для такого благородного молод