их языка. Вскоре мы очутились на пустыре и увидели впереди порт.
- Теперь все будет хорошо! - воскликнул я, глядя на мачты в темном небе.- Пройдемся по порту: мы обязательно встретим кого-нибудь, кто говорит по-английски, а в случае удачи так и сами отыщем «Розу».
«Розу» мы, правда, не отыскали, но зато около девяти часов вечера попали, так сказать, в объятия… Кого бы вы думали? Самого шкипера Сэнга! От него мы узнали, что переход до Роттердама занял на удивление короткое время, так как ветер все время оставался крепким и попутным, и все его пассажиры уже отправились дальше. Гнаться за мистером и миссис Гебби до Верхней Германии было немыслимо, и у нас не оставалось иного выбора, как обратиться за помощью к шкиперу Сэнгу. Он тотчас обещал подыскать какое-нибудь почтенное купеческое семейство, которое приютит Катриону на время, пока «Роза» будет грузиться, а потом он с радостью отвезет ее назад в Лит без всякой платы и сдаст с рук на руки мистеру Грегору. Едва договорив, шкипер увлек нас в вечернюю ресторацию поужинать, в чем мы, признаться, очень нуждались. Он был весьма любезен, но - что меня очень удивило - очень шумен и многословен. Причина этого вскоре открылась. Потребовав в ресторации рейнвейна, он принялся пить рюмку за рюмкой и вскоре неописуемо охмелел. А тогда, как случается со многими и многими мужчинами, и особенно с простыми грубыми моряками, он забыл всякую сдержанность, все правила приличия, какие прежде кое-как соблюдал, и повел себя с юной девушкой совершенно непозволительно: отпускал двусмысленные шуточки и с хохотом вспоминал, как она выглядела, когда вспрыгнула на борт. А потому я был вынужден без лишних слов увести ее оттуда.
Она уцепилась за мой локоть.
- Я не хочу тут оставаться, Дэвид,- сказала она.- Возьмите меня с собой. Вас я не боюсь.
- И правильно, мой дружочек! - воскликнул я, чувствуя, что к глазам у меня подступают слезы.
- А куда вы меня ведете? - спросила она.- Только не оставляйте меня одну! Никогда больше не оставляйте!
- И верно, куда же я вас веду? - сказал я и остановился, так как шел вперед, не разбирая дороги.- Дайте сообразить. Но я вас не оставлю, Катриона. Да покарает меня бог, если я окажусь вам слабой опорой или навлеку на вас беду!
Вместо ответа она теснее прижалась ко мне.
- Здесь,- продолжал я,- самое тихое место, какое мы только видели в этом шумном улье. Давайте сядем вон под тем деревом и обсудим, что нам делать дальше.
Дерево (навряд ли я его когда-нибудь забуду) стояло у самого конца порта. Ночь выдалась темная, но окна домов были освещены, а ближе мерцали фонари на неподвижных судах. По одну руку виднелось светлое марево над городом и слышался неясный гул многих тысяч голосов и шагов, а по другую - царил мрак и о борта плескалась вода. Я расстелил мой плащ на камне и усадил Катриону. Она не хотела отпустить мою руку и никак не могла успокоиться. Но мне необходимо было обрести ясность мысли; высвободившись, я начал расхаживать перед камнем «походкой контрабандиста», как мы говорим, и напрягал мозг в поисках выхода. Мысли мои были в полном беспорядке, и внезапно я вспомнил, что, в негодовании и спешке покинув ресторацию, мы оставили шкипера Сэнга расплачиваться за наш ужин. Мне стало смешно, так как я счел это достойным ему наказанием, и машинально я сунул руку в карман, где лежал мой кошелек. Возможно, его украли в проулке, пока мы пробирались сквозь толпу женщин, но, как бы то ни было, кошелька в кармане не оказалось.
- Вы придумали что-то хорошее! - воскликнула Катриона, заметив, что я вдруг остановился как вкопанный.
Беда, которая нас постигла, прояснила мои мысли, и, словно в сильные очки, я увидел, что выбора у нас нет. Я остался совсем без денег, но в кармане у меня лежало письмо к лейденскому купцу, а добраться до Лейдена мы могли лишь одним способом - пешком.
- Катриона! - сказал я.- Вы смелы, я знаю, и, по-моему, вы сильны. Как вы думаете, сможете вы пройти тридцать миль по обычной дороге? (Путь, как оказалось, был на треть короче, но тогда мне на память пришло именно это расстояние.)
- Дэвид,- ответила она.- Если вы будете рядом со мной, я пойду куда угодно и сделаю все, что потребуется.
Но от моей стойкости не осталось ничего. Только не бросайте меня одну в этой ужасной стране, а на все остальное я согласна.
- Можете ли вы отправиться в путь сейчас и идти до утра? - спросил я.
- Я буду делать все, что вы скажете, и не спрашивать, зачем и почему! - воскликнула она,- Я вела себя с вами очень дурно и неблагодарно! А теперь распоряжайтесь мной, как сочтете нужным! И я думаю, что мисс Барбара Грант - самая лучшая девица в мире,- добавила она.- И не представляю, чтобы она вам в чем-нибудь отказала!
Последние ее слова были для меня полной загадкой, но ломать над ними голову я не стал. Слишком о многом нужно мне было подумать, начиная с того, как выбраться из города на лейденскую дорогу. Это оказалось нелегкой задачей, и решили мы ее лишь во втором часу ночи. Едва дома остались позади, как мы очутились в глубокой тьме, не озаряемой ни луной, ни звездами, но дорога смутно белела перед нами между двумя стенами мрака. Идти было тем труднее, что вдруг подморозило и земля у нас под ногами превратилась в каток.
- Ну, что же, Катриона, - сказал я.- Вот мы и бредем ночью, точно королевичи и старухины дочки в ваших горских сказочках. Скоро мы минуем «семь долин, семь вершин и семь трясин»! - Эту присказку я столько раз от нее слышал, что запомнил наизусть.
- Только тут нет ни долин, ни вершин,- ответила она.- Хотя, правду сказать, деревья и некоторые равнины у них красивы. Но все равно лучше нашего края нет нигде.
- Хотелось бы мне повторить то же про наших земляков,- заметил я, припомнив Спротта, Сэнга, да и самого Джеймса Мора.
- Я никогда не скажу ни одного дурного слова про родные края моего друга,- произнесла она с такой горячностью, что я словно бы увидел ее лицо.
У меня перехватило дыхание, и в награду за мои усилия я чуть было не растянулся на темном льду.
- Не знаю, как по-вашему, Катриона,- сказал я, кое-как удержавшись на ногах,- но более чудесного дня у меня еще не бывало! Конечно, нехорошо так говорить, когда вам он принес столько невзгод, но для меня это лучший день в моей жизни.
- День был хорошим, потому что я видела от вас столько любви! - сказала она.
- И все-таки мне стыдно чувствовать себя таким счастливым,- продолжал я,- когда вы идете по темной дороге в глухую ночь.
- Но где бы еще хотела я быть? - воскликнула она.- Мне спокойнее всего быть там, где я с вами.
- Значит, я совсем прощен? - спросил я.
- Только и вы простите меня и больше не упоминайте об этом! - вскричала она.- В моем сердце нет к вам ничего, кроме благодарности. Но я буду честной! - вдруг добавила она.- Этой барышне я никогда не прощу!
- Вы опять про мисс Грант? - спросил я.- Но вы же сами недавно сказали, что она лучшая девица в мире.
- Ну и пусть лучшая! - ответила Катриона.- Только я ей все равно не прощу. Никогда-никогда, и больше не говорите мне про нее ни словечка!
- Право, я ничего подобного в жизни не слыхал,- сказал я.- И только диву даюсь: вы ли говорите такой детский вздор? Благородная девица, которая и вам и мне была добрым другом, которая научила нас обоих одеваться по моде и держаться в обществе, что бросается в глаза всем, кто знал нас прежде…
Но Катриона остановилась как вкопанная.
- Как хотите! - сказала она.- Либо вы будете говорить о ней, а я вернусь назад, и пусть будет, что богу угодно, либо вы окажете мне любезность и начнете другой разговор!
Я был совершенно ошеломлен. Но тут же вспомнил, что ей необходима моя помощь, что она принадлежит к слабому полу и совсем еще девочка, и что мне подобает вести себя разумно за двоих.
- Дорогое мое дитя! - сказал я.- Вы поставили меня в полный тупик, но боже сохрани, чтобы я причинил вам огорчение. Разговаривать о мисс Грант у меня нет никакого желания, и, по-моему, начали вы сами. А если я вам отвечал, то лишь для того, чтобы предостеречь вас от пристрастности. Я ненавижу даже тень несправедливости. Нет, я рад, что у вас есть благородная гордость и женская деликатность чувств. Они вам подобают. Но вы даете им излишнюю волю…
- Вы кончили? - спросила она.
- Да, кончил,- ответил я.
- Вот и хорошо! - воскликнула она, и мы пошли дальше, но в молчании.
Идти в глубокой ночной тьме, не видя ничего, кроме смутных теней, и слыша только собственные шаги, было страшновато. Сначала, полагаю, мы сердились друг на друга, но темнота, холод и тишина, которую лишь изредка нарушал петушиный крик да лай деревенских собак, очень скоро заставили нас забыть про гордость. И я знаю, что готов был ухватиться за любую достойную возможность заговорить с ней.
Перед самым рассветом пошел довольно теплый дождь и смыл лед с дороги. Я снял плащ и хотел набросить его на Катриону, а она не без раздражения сказала, чтобы я оставил его себе.
- И не подумаю! - ответил я.- Одно дело я, крепкий, некрасивый мужлан, привыкший ко всякой погоде, и совсем другое вы - нежная, красивая барышня! Радость моя, не хотите же вы, чтобы я не знал, куда глаза девать от стыда?
Она молча позволила укутать ее в плащ, и в темноте я решился задержать руку на ее плече, почти его обнимая.
- Будьте терпеливее со своим другом,- сказал я.
Мне почудилось, что она на мгновение теснее прижалась к моей груди, но, может быть, это было лишь мое воображение.
- Вы такой добрый! - сказала она.
И мы вновь пошли дальше в молчании. Но теперь все изменилось, и в моем сердце пылало счастье, словно пламя в большом очаге.
На заре дождь утих, и вместе с сырым утром мы вошли в город Делфт. По обоим берегам канала живописно располагались красные дома с крутыми крышами; служанки уже поднялись и усердно скребли и терли каменную мостовую; над сотнями кухонных труб вился дым, и я вдруг почувствовал, что настало время утолить