С четверть часа мы пролежали у дамбы, шепотом переговариваясь между собой, слыша, как плещутся волны о быки моста. Вскоре возле нашего укрытия остановилась старуха с палкой, постояла, поохала, повздыхала, сетуя на нелегкую жизнь и утомительную дорогу, и пошла дальше, взбираясь на крутую насыпь. Было довольно темно, и мы потеряли старуху из виду; слышались только ее удаляющиеся шаги, стук палки и отрывистый кашель.
— Должно быть, уже переправилась,— прошептал я.
— Нет, она еще на мосту. Слышишь, как гулко звучат шаги.
— Кто идет? — раздался вслед за тем оклик стражника, и мы услышали, как стукнул о мостовую приклад мушкета. Часовой, как видно, дремал на посту; если бы мы попытались переправиться раньше, то прошли бы без всяких хлопот. Но возможность была упущена, стражник проснулся.
— Нет, не по душе мне такое дело,— прошептал Алан.— Здесь нам дорога заказана.
И, не говоря ни слова, он пополз прочь. Мы пустились ползком через поле и, отойдя от моста на порядочное расстояние, поднялись на ноги и двинулись по дороге на восток. Я не мог постигнуть смысл такового маневра. Раздосадованный неудачей, я начал впадать в уныние. Несколько минут тому назад я воображал себе, как, подобно страннику из баллады, вхожу к мистеру Ранкейлору и объявляю ему о своих правах на наследство. Но вместо этого я вынужден был скитаться по противоположному берегу Форта, как какой-нибудь вор или мошенник.
— Что же это? Что же теперь делать? — проговорил я.
— Как видишь. Они не такие уж дураки, как я предполагал. По-прежнему на нашем пути Форт. Черт бы побрал дожди и ручьи, его питавшие.
— Но зачем же нам идти на восток?
— Почему бы не попытать счастья? Коли не удалось перейти реку, может быть, удастся переправиться через залив.
— На реке-то, по крайней мере, есть броды, а на заливе что? — не унимался я.
— Ну да, конечно, мост, броды... Но какой от них толк, если их сторожат.
— Реку-то можно хоть переплыть.
— Да, если при этом умеешь плавать. Но мы-то с тобой, сколько я знаю, не очень сильны в этом деле. Я так, уж точно, плаваю как топор.
— Я, конечно, не берусь с тобой спорить, но, мне кажется, мы себе только осложняем дело. Уж коли трудно переправиться через реку, то залив нам и вовсе не переплыть.
— Если я не ошибаюсь, как раз для этого и создана лодка.
— Лодка-то создана, но есть еще такая штука, как деньги. У нас же нет ни того, ни другого. Что толку утешать себя мыслью, что они у кого-то есть!
— Ты так полагаешь?
— Да, именно так полагаю.
— Дэвид, природа отказала тебе в изобретательности, я уж не говорю о том, что ты маловер. Предоставь это дело мне. Если не удастся выпросить либо выкрасть лодку, тогда я своими руками тебе ее сделаю.
Как же, сделаешь! — проворчал я.— Кстати, есть и другое обстоятельство. По мосту пройдешь — и никаких следов. А поплывем мы в лодке, так ведь ее придется потом отогнать назад. А вдруг ее спохватятся, а вдруг будет перепо...
— Вот что, друг любезный,— оборвал меня Алан.— Будет лодка, будет и лодочник. Выбрось из головы этот вздор и иди, ни о чем не тревожься. Да и что тебе еще остается. Гляди прямо вперед. Алан сам обо всем позаботится.
Всю ночь мы шли по северной части скалистой речной долины, вдоль кряжа Охильских гор, и, миновав Аллоа, Клакманнен и Калросс, смертельно усталые, проголодавшиеся, часам к десяти утра добрались до Лаймкилнса. Это небольшое селение раскинулось на берегу залива, по ту сторону которого расположен городок Куинсферри. Тут и там по обе стороны залива дымили трубы домов. На полях убирали урожай. В бухте стояли на якоре два корабля, взад и вперед по заливу, с одного берега на другой, сновали лодки. Какая радость охватила меня при виде этой картины! Я глядел и не мог наглядеться на эти зеленые холмы, ухоженные поля, на мирных рыбаков и поселян, занятых своим делом.
Между тем дом мистера Ранкейлора оставался там, на южном берегу, а я по-прежнему находился на северном, облаченный в убогое одеяние чужестранца, с тремя шиллингами в кармане и с компаньоном-законоотступником. При этом меня искали, голову мою оценили в сто фунтов.
— Ах, Алан, подумать только! Там, по ту сторону залива, ждет меня то, к чему я так все время стремился. И птицы туда перелетают, и лодки плывут — все, кроме меня. Если б ты знал, как это невыносимо!
В Лаймкилнсе зашли мы в небольшую харчевню, которую без труда узнали по вывеске, и купили у миловидной прислужницы хлеб и немного сыра. Завернув их в узелок, мы вышли на улицу, намереваясь подкрепиться на берегу в густых зарослях, до которых было минут пятнадцать хода. По дороге я все смотрел на воду и вздыхал, вероятно, так тяжко, что Алан погрузился в раздумье и вскоре остановился.
— Как тебе приглянулась та девушка? — сказал он, постукивая пальцем по узелку с провизией.
— Довольно мила, что и говорить.
— Ты так находишь? Браво, Дэвид. Это прекрасно.
— Что же тут прекрасного? Не понимаю. Нам-то от этого какой прок?
— Э, нет, не скажи,— с лукавым видом отвечал Алан.— Я питаю надежду, что она поможет достать нам лодку.
— Может быть, и помогла бы, если б я ей хоть сколько-нибудь нравился.
— Кто знает, быть может, быть может... Видишь ли, мне вовсе не нужно, чтобы она влюблялась в тебя. Довольно будет того, чтобы она тебя пожалела, а для этого вовсе не обязательно, чтобы она принимала тебя за красавца. Ну-ка, позволь, я на тебя взгляну.— И он пытливо осмотрел меня с головы до ног.— Да-а, щеки надо бы побледнее, а впрочем, сгодишься и так. У меня есть один замысел, где тебе уготована главная роль. Да-a, хорош. У тебя вид отпетого висельника, этакого оборванца, каторжника. Можно подумать, что ты стянул кафтан с огородного пугала. А ну, друг любезный, кругом марш и живо в харчевню за лодкой.
Я со смехом последовал за ним.
— Дэвид Бальфур, ты большой забавник,— говорил по дороге Алан.— И твоя роль, уж конечно, покажется тебе забавной. Но если ты хоть немного дорожишь моей головой, не говоря уже о своей, ты должен подойти к этому делу со всей серьезностью и ответственностью. Я намерен устроить небольшое представление, от которого будет зависеть наша судьба. Пожалуйста, не забывай об этом и веди себя подобающим образом.
— Хорошо, хорошо, поступай, как хочешь.
Как только вошли мы в селение, Алан заставил меня принять позу обессиленного путника, повисшего у него на руке. Когда он толкнул дверь харчевни и мы переступили порог, казалось, он вносит меня на руках. Служанка удивилась нашему скорому возвращению, но Алан не почел нужным давать какие-либо объяснения. Он усадил меня на стул, спросил рюмку коньяку и дал мне выпить ее глотками. Затем, разломив бутерброд, он с заботливостью няньки поднес его к моему рту, с таким трогательным видом, что он разжалобил бы и судью. Немудрено, что девушку тронуло это зрелище. Она подошла поближе и, прислонясь к столу, какое-то время глядела на нас молча.
— Что с ним? Ему плохо? — наконец проговорила она.
К моему удивлению, Алан сделал вдруг яростное лицо.
— Что с ним, спрашиваешь?! — вскричал он, оборачиваясь.— Он прошел не одну сотню миль — столько, сколько у него и волос на подбородке не наберется. Вместо того, чтобы спать в теплой постели, отсыпается в сыром вереске! Плохо, по-твоему? Еще как плохо! — И, отвернувшись от нее с сердитым видом, он принялся что-то ворчать себе под нос.
— Больно уж он молод,— в сомнении проговорила девушка.
— Ну и что, что молод,— проворчал Алан, не оборачивая головы.
— Уходить ему надо. Ехать, пока не поздно.
— Ехать?! А где я возьму для него лошадь? — воскликнул Алан, вновь обращая к ней разъяренное лицо.— Что, по-твоему, мне ее красть? Красть прикажешь?!
Я подумал, что от такой грубости девушка обидится и уйдет. Она и в самом деле сразу притихла и какое-то время не говорила ни слова. Но Алан прекрасно знал, что он делает. Каким бы простодушным он подчас ни был, в подобных делах он, несомненно, знал толк.
— А, поняла. Так вы, стало быть, из благородных? — произнесла наконец девушка.
— Ну положим, из благородных,— отвечал Алан несколько смягченным тоном: я думаю, он смутился после такого простодушного замечания.— Ты когда-нибудь слышала, чтобы благородные люди имели при себе деньги?
Девушка вздохнула с таким выражением, будто была знатной дамой, которую недавно лишили наследства.
— Да, это уж вы верно заметили,— сказала она.
Между тем отведенная мне жалкая роль начала меня раздражать. До сих пор я молчал от стыда и едва сдерживал смех, но при этих словах я попросил Алана оставить меня в покое, уверив, что мне уже гораздо легче. Голос мой дрожал и срывался, и неудивительно: мне всегда была ненавистна ложь. Но моя застенчивость лишь придала нашей игре правдоподобие. Хрипоту в моем голосе девушка, вероятно, приписала болезни и сильной усталости.
— А что, у него нет родственников? — спросила она, чуть не плача.
— Как же, сколько угодно! — воскликнул Алан.— Нам бы только до них добраться. Знатные родственники-покровители, постель, приличная пища и доктора — все это там. А вот, поди-ка, приходится мокнуть в лужах, спать в вереске, точно нищим.
— Так в чем же дело? — удивилась девушка.
— Так просто и не скажешь, милая моя, лучше об этом помалкивать. Я тебе напою одну песенку, а ты догадайся сама, что к чему.
И, перегнув свой стан, он вполголоса, но с удивительной выразительностью просвистал первые такты «Нашего славного Чарли».
— Тише, ради бога! — проговорила девушка, оглядываясь на дверь.
— Такие вот дела,— вздохнул Алан.
— Подумать только! А ведь такой молодой! — воскликнула она.
— Ничего, для этого он уже подрос, годен,— заметил Алан, похлопывая себя по шее, давая тем самым понять, что я уже в достаточных летах, чтобы быть вздернутым на виселице.
— Боже, какой позор! — воскликнула девушка, покраснев по уши.
— Видно, тем дело и кончится, если никто не поможет.