Эти слова и тон, по-видимому, смутили Эбинизера. Поразмыслив немного, он отвечал:
— Что ж, так и быть, делать нечего. Одну минуту. Сейчас я спущусь.
Окно закрылось. Прошла, однако, не одна минута, прежде чем внизу послышались наконец шаги, затем еще долго отмыкались засовы. Вероятно, дядя раскаивался в своем решении; с каждым шагом, с каждым отодвигаемым засовом в сердце его нарастал страх. Дверь со скрипом приотворилась. Увидя, что Алан сошел с крыльца, дядя осторожно переступил порог и сел на верхней ступеньке, держа мушкетон наготове.
— Имейте в виду, у меня в руках оружие,— проговорил Эбинизер.— Если вы приблизитесь хоть на один шаг, я выстрелю.
— Очень учтиво с вашей стороны.
— А вы как думали! Весьма сожалею, конечно, но иначе никак нельзя. Ну вот, теперь мы друг друга, кажется, понимаем. Так какое у вас ко мне дело?
— Коли вы такой понятливый, то, верно, уже догадались, что перед вами джентльмен из Горной Страны. Имя мое никакого касательства к делу не имеет. Довольно будет сказать вам, что я родом из земель, находящихся в незначительном отдалении от острова Малл, о котором вы, надо полагать, имеете представление. Так вот, в тамошних водах потерпел крушение корабль, а на другой день мой родственник, собирая на берегу годные в топку обломки этого судна, наткнулся на полуживого юношу, выброшенного волной. Он привел его в чувство и с помощью других моих родственников перенес в старый разрушенный замок, где юноша по сей день содержится в заключении, вводя в немалые издержки мою родню. А родственники мои, к вашему сведению, народ несколько дикий и законы не очень-то почитать привыкли, как некоторые. Узнав, что юноша благородного происхождения и приходится вам, мистер Бальфур, племянником, они попросили меня известить вас и договориться с вами полюбовно. Однако предупреждаю вас сразу: если мы не договоримся, то, по всей вероятности, больше вы вашего племянника не увидите. Мои родственники народ бедный,— прибавил с простодушием Алан.
Дядя прокашлялся.
— Ну, не велика печаль,— проговорил он.— Я его никогда особенно не любил. Скверный мальчонка. Не вижу нужды вмешиваться в это дело.
— Ах, вот оно что! Вот вы чего добиваетесь! Не имею, мол, родственных чувств, чтобы выкуп сбавить?!
— Нет, нет. Говорю вам сущую правду. Никаких родственных чувств, никакого выкупа! Делайте с ним что хотите, хоть просверлите насквозь,— изрек Эбинизер.
— Смотрите, сударь. Вздор все это. В конце концов, родная кровь не вода, черт побери! Вы не можете так позорно отступиться от сына вашего покойного брата. Если вы это сделаете, клянусь вам, не сойти мне с этого места, по всей округе пойдет про вас слава!
— Эко дело. Я и так здесь не в большой чести,— возразил дядя.— А потом, как же это, любопытно узнать, вы меня ославите? Разве что с моей помощью. Уж не вы ли или ваши родственники обо всем расскажут? Нет, господин любезный, это все пустой разговор.
— Тогда Дэвид сам обо всем расскажет.
— Как так расскажет?! — резким голосом отозвался дядя.
— Да очень просто. Мои родственники, разумеется, держали бы вашего племянника под стражей, коли от этого был бы какой прок. Но коли его нет, так, я полагаю, они его отпустят. Пусть себе идет на все четыре стороны, провались он пропадом!
— Ну, тоже не велика печаль. Мне-то какое дело до этого!
— Что ж, я предполагал это услышать,— сказал Алан.
— Предполагали? Так в чем же дело?
— А в том дело, сударь, что тут: или — или. Или вы любите Дэвида и заплатите за него выкуп, или у вас имеются причины не желать его возвращения, и тогда вы заплатите нам за содержание вашего племянника. Как видно, вас устраивает второе. Что ж, отлично. Смею вас уверить, вам это обойдется недешево. Мои родственники и я будем довольны,— простодушным тоном заметил Алан.
— Погодите, я вас что-то не совсем понимаю.
— Ах, вот как, не понимаете? Ну так слушайте и внимайте. Итак, вы не желаете, чтобы ваш племянник вернулся. Что ж, дело ваше. Тогда как прикажете с ним поступить? Что нам с ним делать? Как угодно вам распорядиться? Как скажете, так мы и сделаем. Сколько вы нам заплатите?! Говорите, я жду вашего ответа!
Дядя с беспокойством заерзал на ступеньке и не отвечал ничего.
— Я жду, сэр! — вскричал Алан.— Попрошу заметить, я дворянин, я ношу королевское имя. Обивать порог вашего дома я не намерен! Или вы честь по чести даете мне сию же минуту ответ, или, клянусь вершиною Гленко, я вонжу клинок по самую рукоять в ваши презренные внутренности!
— Погодите, милостивый государь. Погодите, зачем же так?! — поспешно забормотал Эбинизер.— Что за горячность, право. Я человек простой, не шаркун паркетный. Я и так стараюсь быть с вами вежливым. А вы такое мне говорите: «Вонжу клинок... внутренности...» А для чего, по-вашему, у меня мушкетон?
— Порох в дряхлых ваших руках против клинка Алана все равно что улитка против ласточки. Прежде чем дрожащий ваш палец попадет на курок, моя шпага пронзит вас насквозь!
— Погодите, господин любезный! Да я разве спорю. Говорите все что хотите, поступайте как вам угодно. Я вам перечить не стану. Вы только скажите, что вы желаете, и мы по-хорошему договоримся. Мы еще, глядишь, и поладим.
— И то дело. Мне нужно от вас только одно, сударь: чтобы вы мне сказали прямо, сию же минуту: да или нет. Убить юнца или не убивать?!
— Господи, святые угодники! Да что же это такое! — вскричал Эбинизер.— Зачем же вы так нехорошо говорите!
— Так убить его или помиловать?!
— Не убивайте, пожалуйста, не убивайте! — взмолился дядя.— Не надо крови, прошу вас, бога ради.
— Бога ради. Что ж, тогда это вам обойдется дороже.
— Дороже?! — вновь вскричал Эбинизер.— Неужели вы будете проливать кровь? Это же преступление.
— Полно вздор молоть — «преступление»! Так и этак все одно — преступление. А убить проще, да и хлопот меньше. Убить вернее. Ну, а коли говорите не убивать, так дело это не простое, щекотливое. Труды, расходы опять-таки.
— И все же я настаиваю на помиловании. Я всегда был противник безнравственных способов. И в угоду дикому горцу на сделку с совестью не пойду!
— Ба! Откуда такая порядочность? — усмехнулся Алан.
— Я человек принципа,— просто ответил Эбинизер.— Коли нужно кому заплатить, так я заплачу. А потом как-никак это же сын моего брата.
— Что же, ладно. Поговорим теперь о цене. Мне нелегко ее сразу назначить. Сперва я хотел бы выяснить кое-какие подробности. Интересно знать, как вы тогда договорились с Хозисоном? Сколько вы ему дали?
— Хозисону?! — в полной растерянности воскликнул дядя.— Да помилуйте, с какой стати? За что?
— А за то, чтобы он похитил Дэвида.
— Это ложь! Бесстыдная клевета! Его никто не похищал. Вас обманули, самым подлым образом обманули! «Похитил»! Никто его не похищал!
— Ну, я не виноват, да и вы, конечно, и уж тем более Хозисон, что он человек порядочный, человек чести.
— Что вы хотите этим сказать?! — воскликнул дядя.— Так это он вам сказал?
— А то как же, старый пройдоха, пень осиновый! А то как же я обо всем дознался! Мы с Хозисоном компаньоны. У нас все барыши честь по чести. Вот до чего ложь доводит! Да, откровенно скажу вам: большого вы дурака сваляли. Посвятить в такое приватное дело бывалого моряка! Но что сейчас слезы лить. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь. Вопрос теперь вот в чем: сколько вы ему тогда заплатили?
— Так это он, стало быть, все рассказал?
— Ну уж, это не ваша забота.
— Что ж, извольте, я вам скажу,— проговорил дядя.— Мне плевать, что он там про меня наплел. Я скажу вам всю правду как перед богом: двадцать фунтов я ему дал, двадцать фунтов! И хочу, чтобы все уж как на духу было; сверх того он должен был получить еще там, в Каролине, выручку от продажи юнца. А это вышло бы куда больше — солидный куш, но я уж тут ни при чем.
— Благодарю вас, мистер Томсон. Этого более чем достаточно,— провозгласил стряпчий, выступая вперед.— Добрый вечер, мистер Бальфур,— прибавил он чрезвычайно учтивым тоном.
— Славная ночка, мистер Бальфур. Мое почтение,— произнес вслед за стряпчим Торрэнс.
Ни слова не вымолвил дядя, не издал ни единого звука, только замер, застыл на месте, застыл в оцепенении. Алан тихонько вынул из его рук мушкетон. Стряпчий взял дядю под руки, поднял со ступеньки и повел в кухню. Мы двинулись следом. Дядю усадили на стул возле очага; огонь потух, горел один лишь ночник.
Несколько мгновений мы молча глядели на дядю, в упоении от своего успеха и в то же время с какой-то неизъяснимой жалостью к опозоренному старику.
— Ну-ну, будет вам, мистер Эбинизер,— сказал стряпчий.— Не отчаивайтесь. Уверяю вас, многого мы от вас не потребуем. А покамест дайте нам ключ от погреба. Торрэнс принесет нам бутылочку вина из ваших запасов. Надо бы отпраздновать это событие.— Тут он обратился ко мне и, взяв меня за руку, произнес: — Желаю вам, мистер Дэвид, всяческих радостей на новом месте, которого, как мне кажется, вы вполне заслуживаете.— Затем, повернувшись к Алану, он продолжал несколько ироническим тоном: — Поздравляю вас, мистер Томсон. Вы вели это дело с большим искусством. Одного только я не могу постигнуть: как прикажете понимать ваше имя? Иаков? Карл? Или, может, Георг?
— А почему вы вдруг взяли, что мое имя должно быть одним из этих трех? — сказал Алан, выпрямляя свой стан, точно предчувствуя оскорбление.
— Потому что вы изволили упомянуть какое-то королевское имя,— отвечал мистер Ранкейлор.— А коль скоро пока еще не было короля с именем Томсон, во всяком случае слава о таковом еще не достигла пределов нашего отечества, я заключил, что вы говорили об имени, которое дали вам при крещении.
Эти слова кольнули Алана в самое сердце, и, должен признаться, он с большим усилием снес обиду. Не говоря ни слова, он отошел от нас, сел с оскорбленным видом в углу, надув губы, и только после того, как я подошел к нему и, протянув руку, в самых высоких словах выразил ему благодарность как главному виновнику моего успеха,— только тогда на лице его появился проблеск улыбки и он счел возможным присоединиться к нашей компании.