дения.
Его бы заметили даже полицейские Нью-Джерси.
– Может быть, женщина поднялась первой, – сказал Линдберг, подумав. Рукой он держался за подбородок. – Нам известно, что здесь была женщина...
– Участие в этом женщины могло бы объяснить тот факт, что ребенок молчал. Я имею в виду то, что он не расплакался, проснувшись, и его никто не слышал. Кажется, так это было?
– Да. Моя жена находилась в соседней комнате, их разделяла одна ванная. – Он импульсивно взялся за мою руку и сказал: – Пойдемте осмотрим детскую.
Мы поднялись по непокрытой коврами лестнице на верхний этаж, который был таким же чистым, безликим и имел те же запахи, что и нижний.
Линдберг остановился перед дверью детской, а я вошел. Он стоял в двери и наблюдал, как я осматриваю комнату.
Она была самой уютной и самой обжитой в доме. На светло-зеленых обоях были ярко изображены вечнозеленые деревья, сельская церковь и человек с собакой; между двумя восточными окнами находился камин, мозаичный рисунок на котором изображал рыбака, ветряную мельницу, слона и маленького мальчика с игрушкой; на каминной доске стояли декоративные часы в окружении фарфорового петуха и двух маленьких фарфоровых птичек. Возле каминной плиты стоял детский педальный автомобиль. У противоположной стены находилась кроватка ребенка с четырьмя столбиками; рядом с ней стояла розово-зеленая ширма, на которой были нарисованы резвящиеся домашние животные.
– Здесь он ест, – сказал Линдберг, все еще стоящий в дверях, указывая на маленький кленовый столик в середине комнаты.
Я смотрел на кроватку.
– Это постельное белье и одеяла ребенка?
– Да. Их никто не трогал.
Постельное белье – простыни и одеяла – было аккуратно заправлено и крепилось к матрасу парой больших английских булавок. На подушке еще осталась вмятина от головы ребенка.
– Когда похититель поднял ребенка с кроватки, он не проснулся, – сказал я. – Или ребенок проснулся, но не испугался. Знакомое лицо, знакомые руки...
– Или, – почти виновато произнес Линдберг, – руки женщины. Может быть, первой по лестнице поднялась женщина...
– Я бы поверил в это, если бы ступеньки не были расположены так далеко друг от друга.
Я подошел к юго-восточному окну – окну, через которое в детскую проникли похитители. Оно находилось в углублении в стене. Под ним стоял низкий кедровый сундук. Ширина у него была почти как у подоконника. На сундуке лежал черный чемодан, а на чемодане сидел игрушечный шарнирный кролик на небольшой веревочке.
– В этом сундуке хранится личное состояние Чарли, – сказал Линдберг, стараясь говорить весело. – Его игрушки. Боюсь, у него их слишком много.
Я улыбнулся, глядя на него через плечо.
– Когда он вернется, вы купите ему еще столько же, не так ли?
Линдберг застенчиво улыбнулся.
– Я его избалую.
– Ну и правильно, – сказал я, опускаясь на колени перед сундуком. – Этот сундук не был отодвинут от окна?
– Нет.
– А этот чемодан?
– Нет.
– На чемодане и сундуке не было грязи или царапин?
– Нет.
– Где находился этот игрушечный кролик?
– Там, где вы его видите. Он всегда тут стоял.
Я встал.
– Толщина стены дома полтора фута, а наружный подоконник имеет почти такую же ширину. Тому, кто поднялся по лестнице, нужно было преодолеть расстояние в три фута, чтобы проникнуть в эту комнату. Он умудрился преодолеть это расстояние и не оставить грязи, не сдвинуть с места сундук, не сбить с него чемодан и игрушку, не поднять шума... звучит очень неправдоподобно.
Линдберг молчал.
Я открыл окно и ощутил порыв холодного ветра. Ставни не закрывались.
– Ставни на других окнах такие же кривые, как эти?
– Нет.
– Должно быть, они знали об этом, – сказал я, безуспешно пытаясь закрыть ставни.
– Внизу нашли стамеску, – сказал Линдберг. – Видимо, они собирались взламывать ставни. Им просто повезло, что они выбрали это окно.
– Я не знаю, для чего еще могла предназначаться эта стамеска, если не для того чтобы заставить кого-то предположить то, что сейчас предположили вы. Это окно не было взломано, не так ли?
– Да. Оно не было закрыто. Мы запираем ставни, но не окна.
– Но это окно находится прямо над незанавешенным окном вашего кабинета. Похитители, если бы они не знали о сломанных ставнях, скорее полезли бы в детскую через балконную дверь над черным ходом.
– Теперь вы рассуждаете, как Шварцкопф, – сказал Линдберг.
Прекрасно, – сказал я. – Значит, он рассуждает, как коп.
– Значит, вы остаетесь при своем мнении. Вы убеждены, что похищение совершено «своими».
– Я не высказываю своего мнения. Я просто не хочу торопиться с выводами. Самая опасная и самая частая ошибка для следователя – это делать поспешные выводы о том, кто и что стоит за преступлением. В вашей библиотеке я заметил несколько монографий и научных книг.
– Да.
– В науке, если вы начнете исследование, будучи убежденным в правильности того, что вам еще предстоит доказать, результат скорее всего будет плачевным, не так ли? Потому что вы будете искать только те факты, которые доказывают вашу точку зрения.
Линдберг кивнул.
Я подошел к нему. Он по-прежнему стоял в дверях.
– Вы не хотите думать, что тут могут быть замешаны ваши слуги, не так ли? Вы им доверяете. Вы хорошо к ним относитесь.
– Я нанял их, – сказал он.
В этом-то, конечно, и состояла суть проблемы: если это сделал кто-то из прислуги, то в конечном счете ответственность ложилась на Линди. Разумеется, ему не хотелось, чтобы дело обстояло именно так.
– В науке, – сказал я, – истина иногда причиняет боль. Вы бы не пожелали, чтобы врач вам лгал, не так ли?
– Конечно, нет.
– Тогда я не буду вам лгать. Не буду я и заискивать перед вами, а буду откровенно говорить то, что считаю верным.
Некоторое время, показавшееся мне вечностью, лицо его оставалось непроницаемым. Я решил, что переступил грань дозволенного с Линди, и внутренне уже приготовился к возвращению в Чикаго, что было куда более приятной альтернативой, чем оставаться здесь в качестве жалкого подхалима.
Но возвращаться мне не пришлось, поскольку Линдберг вдруг улыбнулся широко и непринужденно.
– Вы не против, если я буду называть вас Нейтом?
– Сочту за честь, – ответил я серьезно. – А мне можно называть вас как-то иначе, чем «полковник», потому что когда я произношу это слово, ко мне поворачиваются восемь голов.
Он негромко рассмеялся и протянул мне руку, словно мы только что познакомились.
– Друзья называют меня Слимом. Я буду признателен, если вы будете называть меня так, хотя бы в более или менее узком кругу.
Мы легко и раскрепощенно пожали друг другу руки.
– О'кей... Слим, – решился я, желая проверить, как получится. – Когда будет нужно, я буду обращаться к вам более официально.
– Благодарю.
Мы начали спускаться по лестнице, на которой нас встретил Шварцкопф, своей дурацкой формой похожий на швейцара в гостинице.
– Полковник, – сказал он, – агенты Айри и Уилсон ожидают встречи с вами.
Глава 5
Элмер Айри и Фрэнк Уилсон ждали в кабинете Линдберга. Они не сели и стояли, держа шляпы в руках, все в черном, словно владельцы похоронного бюро.
Айри и Уилсон были типичными представителями правоохранительных органов, и галстуки разного цвета не делали их менее похожими: обоим было за сорок, оба в темных круглых очках, как у Роберта Вулси из комедийной труппы Уилера и Вулси, у обоих мрачные физиономии, квадратные челюсти, темные волосы, оттопыренные уши – они были одинаковыми, как пара носков.
Айри был старшим: он был руководителем группы разведки Налогового управления. Чтобы различить их, нужно было посмотреть им на головы: Уилсон был лысоват и числился при Айри старшим агентом.
Увидев меня, они обменялись невыразительными взглядами, но в этой невыразительности было более чем достаточно презрения.
Айри шагнул вперед и, чуть скривив в улыбке губы, протянул Линдбергу руку и сказал:
– Большая честь встретиться с вами, полковник. Жаль, что мы не познакомились с вами при других обстоятельствах. Это агент Уилсон.
Уилсон подошел и пожал руку Линдбергу со словами:
– Для меня большая честь познакомиться с вами, полковник.
Линдберг предложил им сесть, и когда Брекинридж положил трубку, занял свое место за столом. Брекинридж, словно фельдмаршал, стал сзади и слева от него. Мы со Шварцкопфом сели сбоку.
Айри положил шляпу на колени и обвел кабинет взглядом, ясно давая понять, что в нем слишком много бесполезных наблюдателей.
– Я думаю, полковник, – сказал он вкрадчивым голосом, – что нам может потребоваться некоторая конфиденциальность.
Линдберг посмотрел налево, потом на Айри и простодушно сказал:
– Дверь закрыта.
Уилсон проговорил с нетерпением:
– Полковник, нам действительно нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
На лице Линдберга появилась несколько усталая улыбка.
– Джентльмены, мне трудно выразить, как я рад и благодарен вам, что вы пожертвовали воскресеньем, чтобы приехать сюда. Нам крайне необходимы ваши помощь и совет. Но люди в этой комнате являются моими ближайшими советниками.
Кто – я?
– Полковник Брекинридж – мой адвокат и один из самых близких моих друзей, – продолжал он. – Полковник Шварцкопф возглавляет полицию штата, и этот вопрос находится в его юрисдикции.
Айри сказал:
– При всем нашем уважении к полковнику Шварцкопфу, в методах, используемых полицией штата, имели место многочисленные недостатки.
– Неужели? – с презрительной холодностью проговорил Шварцкопф. – Например, какие?
– Ваш специалист по дактилоскопированию, – сказал Айри, повернувшись к нахмуренному Шварцкопфу, – не сумел обнаружить скрытых отпечатков на письме с предложением заплатить выкуп, на конверте, на лестнице, на стамеске, на окне, на кроватке и на игрушках ребенка.
– Пришлось прислать человека со стороны, – вмешался Уилсон, – чтобы он попытался еще раз... и он обнаружил массу всяких отпечатков, помимо отпечатков пальцев ваших полицейских. На одной лестнице обнаружилось от тридцати до сорока отпечатков.