– Конечно. Я с радостью останусь, если можно будет сделать так, чтобы завтра к четырем часам пополудни я попал в Фордхем. У меня там лекция.
– В четыре вы будете там.
– В гостиной меня ждут два хороших друга, полковник...
– Боюсь, для них у меня не найдется места. Мне очень жаль.
– Они бы с радостью встретились с вами перед отъездом.
– Хорошо, – сказал Линдберг, и мы все прошли в гостиную, где он вежливо пожал всем руки под аккомпанемент гавканья Вэхгуша. Линдберг выразил свою благодарность, и Гаглио и Розенхайн заверили всех нас, что они никому не расскажут о событиях этой ночи. Когда они уходили, я вежливо сказал им, что они поступят очень благоразумно, если будут держать язык за зубами.
Линди, Кондон и Брекинридж негромко беседовали в гостиной, когда в комнату, словно видение, вошла женщина в розовом шелковом халате.
Энн Линдберг с лицом белым, как мел, и блестящими глазами спросила:
– Есть какие-нибудь новости?
Линдберг подошел к ней, нежно взял за руку и подвел к доктору Кондону. Он объяснил, что профессор получил записку от похитителей в ответ на письмо, опубликованное им в газете, в котором он предлагал себя в качестве посредника.
– Доктор Кондон, – сказал Линдберг, – собирается передать выкуп, и мы сможем снова увидеть Чарли.
– Спасибо, доктор, – сказала она, внимательно глядя на него влажными глазами. – Вы очень добры.
– Дорогая моя, – сказал он, робко приближаясь к ней, – вы не должны плакать. Если хоть одна слеза капнет из ваших глаз, то я немедленно перестану заниматься этим делом.
Она улыбнулась – как мне показалось, абсурдности его слов – однако он воспринял это как приглашение обнять ее за плечо.
– Дитя мое, – сказал он, – я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть вам вашего мальчика. – Он поднял указательный палец свободной руки, словно политик, делающий важное заявление. – Вы разговариваете с человеком, который однажды выиграл премию в двадцать долларов за то, что представил в газету «Хоум Ньюз» новогодний зарок следующего содержания: «Я буду по мере своих сил и во все времена помогать всем, кто находится в беде».
– Вот как, – сказала Энн.
– Клянусь, это правда, – торжественным тоном произнес он.
Линдберг деликатно освободил Энн из объятий Кондона, и профессор весело сказал:
– Вы только посмотрите на полковника! Мне кажется, он ревнует супругу к такому старику, как я!
Энн рассмеялась нервным смехом.
– Доброй ночи, доктор, – сказала она. – Доброй ночи, Генри, Нейт.
Линдберг проводил ее к лестнице. Вернувшись, он сказал:
– Благодарю, профессор. Моя жена не смеялась с той ночи, как украли Чарли.
Кондон снова поклонился; он стоял прямо передо мной, и я с трудом удержался от того, чтобы не дать ему пинком под зад.
– Боюсь, я не смогу даже предложить вам удобной кровати, – сказал Линдберг. – Все спальни в доме заняты.
– Я понимаю.
– Не знаю, устроит ли вас раскладушка...
– Разумеется.
– Генри, – сказал Линдберг, – отведите, пожалуйста, доктора наверх в детскую. Раскладушка, на которой спал Нейт, по-прежнему стоит там.
Брекинридж кивнул и повел профессора наверх.
– Нейт, – тихо проговорил Линдберг, взяв меня за руку, – вы не против того, чтобы остаться здесь на ночь?
– Нет. Ведь уже несколько часов, как наступило утро.
– Если я соберу для вас несколько одеял, вы переночуете в детской?
– Вы хотите, чтобы я присмотрел за этим напыщенным старым дураком?
– Считайте, что так. Мне кажется, он искренен.
– К тому же он ужасная зануда.
– Таких людей немало. Вы готовы разделить с ним комнату хотя бы сегодня ночью?
– Конечно.
Когда я вошел в темную детскую, свет из коридора упал на Кондона, и я увидел, что он стоит на полу на коленях в теплых кальсонах, обхватив руками перекладины детской кроватки. Его густой голос огласил детскую.
– О великий Иегова, яви милость Свою и да освятит она имя Твое и Твоего бессмертного сына. Я клянусь, что приложу все усилия, а если будет нужно, то посвящу всю свою оставшуюся жизнь тому, чтобы помочь этим несчастным родителям.
Он заметил меня, но продолжал:
– Позволь мне увенчать жизнь свою этим великим достижением. Позволь мне успешно завершить свою миссию на земле во славу Твоего святого имени и имени Твоего божественного сына. Аминь!
Он встал. Повернулся ко мне:
– Детектив Геллер? Я вас не заметил.
– Понятно. – В руках у меня была куча одеял и подушка, которые я бросил в середине комнаты.
– Постелите себе постель, дедуля. На раскладушке буду спать я.
Он расстелил одеяла и заснул раньше меня; даже его храп показался мне напыщенным.
Когда я проснулся, он был уже одет и рылся в сундуке с игрушками у окна.
– Что, черт возьми, вы там делаете? – рявкнул я.
Это напугало старого болвана; он вздрогнул, повернулся и сказал:
– Я нахожу вашу манеру общения крайне оскорбительной для себя, и если вы не будете воздерживаться от таких слов, то мне придется пустить в ход кулаки.
Я подошел к нему и посмотрел прямо в его водянистые голубые глаза.
– Я сказал, какого черта вы здесь делаете?
В одной руке он держал вырезанного из дерева слона.
– Я ищу игрушку или какой-нибудь другой предмет, который ребенок сможет узнать.
Раздался стук в дверь, и мы оба повернулись: в комнату заглянул Линдберг.
– Я извиняюсь, джентльмены, – сказал он. – Уже восемь часов. Мы приглашаем вас на завтрак.
– Это для меня большая честь, – сказал Кондон, сжимая игрушку.
Линдберг продолжал стоять в дверях детской; он выглядел буднично и в то же время опрятно: на нем были старые серые брюки, кожаная летная куртка, темная серая рубашка и галстук.
Я все еще был в нижнем белье.
– Он хочет забрать этого игрушечного слона. Говорит, что для опознания.
Линдберга, кажется, смутило это.
Кондон поднял деревянного слона.
– Когда мне удастся установить личный контакт с похитителями, я попрошу их отвести меня туда, где держат ребенка. Я покажу ребенку эту игрушку и посмотрю на его реакцию.
– Он не может говорить «слон», – тихо сказал Линдберг. – Он говорит «слун».
– Великолепно! Я попрошу ребенка назвать игрушку и буду знать, какой ответ от него ожидать! В этом случае им не удастся обмануть меня, показав мне другого ребенка.
Пока он произносил эту блестящую речь, я оделся. Лично я не сомневался, что этого шута легко будет провести, показав ему куклу из дешевой лавки.
– Конечно, вы можете ее забрать, – сказал Линдберг.
– Я уже позволил себе взять два других предмета, – сказал Кондон. – Мне бы хотелось, чтобы вы позволили оставить их у себя. Это две английских булавки, ими к матрасу крепились одеяла, под которыми спал ваш сын.
– Я не понимаю, зачем вам...
– Это просто, – сказал Кондон с самодовольной улыбкой. – И, как я полагаю, совершенно логично. Я беру эти булавки, чтобы, когда я встречусь с человеком, который написал мне, показать их и спросить, где он их видел. Если он сможет точно мне сказать, к чему они были приколоты в ночь похищения, то мы сможем быть уверены, что имеем дело с человеком, который действительно вошел в эту детскую и похитил вашего сына.
– Я бы выпил немного кофе, – сказал я.
– Давайте тогда спустимся вниз, – сказал Линдберг и повел нас в кухню.
Загадочно привлекательная Бетти Гау помогала дебелой Элси Уэйтли подавать нам завтрак. Мы непринужденно принялись поглощать апельсиновый сок, бекон, яйца, гренки и кофе, сидя за кухонным столом. Кондон беспрерывно рассказывал о Бронксе и морализировал, рисуясь перед Энн Линдберг и ее матерью, которые завтракали вместе с нами.
После завтрака Линдберг пригласил Кондона в свой кабинет; мы с Брекинриджем последовали за ними.
– Я убежден, – сказал Линдберг, садясь за свой стол, – что вы установили контакт с людьми, которые украли моего сына.
Кондон сел напротив Линдберга на краешек стула; Брекинридж и я стояли.
– Профессор, я дам распоряжение поместить на ваш счет в банке пятьдесят тысяч долларов, – сказал Линдберг, записывая что-то на листке бумаги. – В связи с тем, что первоначально требуемая сумма была повышена до семидесяти тысяч, я приложу все усилия, чтобы в ближайшие день-два достать для вас еще двадцать тысяч.
Он подал Кондону листок бумаги, на котором писал.
Я подошел и прочитал его через плечо Кондона: «Сим уполномочиваю доктора Джона Ф. Кондона действовать в качестве посредника для моей супруги и для меня». Внизу стояла подпись: Чарльз А. Линдберг.
– Сегодня во второй половине дня, – сказал Линдберг, – полковник Брекинридж поместит в нью-йоркскую газету «Америкэн» объявление: «Деньги приготовлены», как сказано в их письме.
– Последствия будут катастрофическими, если газеты узнают, что вы вошли в контакт с похитителями, – сказал Брекинридж Кондону. – Нам нужно подобрать для вас псевдоним, которым вы подпишете это объявление.
Кондон почесал подбородок; он не побрился утром, и лицо его покрылось белой щетиной.
– Если соединить мои инициалы JFC, – задумчиво проговорил Кондон, – то получится Джефси, – чем не псевдоним?
Я внимательно посмотрел на Брекинриджа, он ответил мне тем же.
Два дня назад сестра Сара Сивелла, находясь во власти вождя Желтое Перо, назвала и даже произнесла по буквам это имя: Джефси.
– Отлично, – сказал Линдберг Кондону. – Хороший псевдоним, воспользуйтесь им. Так ваша личность останется неизвестной для всех, кроме тех людей, что написали вам... и мне.
– Прежде чем я вернусь в Бронкс, – сказал Кондон, – мне хотелось посмотреть на фотографию вашего сына, чтобы я смог навсегда запечатлеть в своей памяти его лицо. У вас найдется фотография сына?
– Конечно.
Я жестом пригласил Брекинриджа выйти в коридор.
– Один из нас должен присмотреть за этим стариком, – сказал я. – Вы слышали, как он выдумал, или сделал вид, что выдумал, этот псевдоним...