– Поверь мне, – сказал Алан, – мы вскоре услышим о них. Человек может воздерживаться от сражения, но не может воздержаться от бутылки.
Мы отлично проводили время вместе. Алан был очень ласков со мной и, взяв со стола нож, отрезал мне одну из серебряных пуговиц своего мундира.
– Я получил их, – сказал он, – от моего отца, Дункана Стюарта. Я дарю тебе одну из них на память о том, что произошло в эту ночь. Куда бы ты ни пошел и где бы ни показал эту пуговицу, друзья Алана Брека соберутся вокруг тебя.
Он сказал это так, точно был Карлом Великим и повелевал целыми армиями. И, несмотря на мое восхищение его мужеством, я всегда боялся улыбнуться его хвастовству; говорю «боялся», потому что если бы я не удерживался от смеха, то могла бы вспыхнуть такая ссора, что и подумать страшно.
Как только мы кончили завтрак, он стал рыться в шкафу у капитана, пока не нашел платяной щетки. Затем, сняв мундир, начал осматривать его и счищать пятна так тщательно, как, по-моему, могли делать только женщины. Правда, у него не было другого костюма; кроме того, говорил он, его платье принадлежало королю, а потому и ухаживать за ним следовало по-королевски.
Когда я увидел, как аккуратно он выдергивал ниточки в том месте, где была отрезана пуговица, я оценил дороже его подарок.
Он еще был погружен в свое занятие, когда с палубы нас окликнул мистер Райэч и попросил нас вступить в переговоры. Я пролез через люк и сел на краю его с пистолетом в руке. У меня было смелое выражение лица, хотя в глубине души я боялся битого стекла. Окликнув и его со своей стороны, я попросил Райэча говорить. Он подошел к капитанской каюте и встал на веревки, свернутые кольцом, так что подбородок приходился на одном уровне с крышей, и мы некоторое время молча смотрели друг на друга. Не думаю, чтобы мистер Райэч был особенно ревностен в бою, поэтому он отделался только ударом в щеку. Все же он упал духом и выглядел очень усталым, так как провел всю ночь на ногах, то стоя на вахте, то ухаживая за ранеными.
– Скверное дело, – сказал он наконец, качая головой.
– Мы этого не хотели, – заметил я.
– Капитан, – продолжал он, – желал бы поговорить с твоим другом. Они могли бы говорить через окно.
– А как мы узнаем, не задумал ли он нам подстроить ловушку? – спросил я.
– Ничего такого он не задумал, Давид, – отвечал мистер Райэч, – а если бы и задумал, то, сказать тебе правду, мы не могли бы повести за собой матросов.
– Так ли это? – спросил я.
– Скажу тебе больше – сказал он, – не только матросов, но и меня. Я боюсь, Дэви. – И он улыбнулся мне. – Нет, – добавил он, – все, чего мы желаем, – это отделаться от него.
После того как я посовещался с Аланом, согласие на переговоры было дано и подкреплено честным словом с обеих сторон. Но этим для мистера Райэча дело не кончилось: он стал так настойчиво просить водки, напоминая о своей прежней доброте ко мне, что я под конец дал ему чарку в четверть пинты. Часть ее он выпил, а остальное отнес вниз на палубу, вероятно чтобы поделиться со своим начальником.
Вскоре затем капитан подошел, как мы уговорились, к одному из окон и стал там на дожде, с рукою на перевязи. Он был угрюм и бледен и казался таким постаревшим, что совесть упрекнула меня за то, что я стрелял в него.
Алан сразу направил пистолет ему в лицо.
– Уберите пистолет! – сказал капитан. – Разве я не дал вам слова, сэр? Или вы желаете оскорбить меня?
– Капитан, – ответил Алан, – я боюсь, что вы легко нарушаете ваше слово. Вчера вечером вы торговались, как уличная торговка, потом дали мне слово и в подтверждение протянули руку, но вы отлично знаете, чем это кончилось! Будь проклято ваше слово! – прибавил он.
– Хорошо, сэр, – сказал капитан, – ваша брань ни к чему хорошему не приведет. (Надо сознаться, что сам капитан никогда не бранился.) Но мне надо поговорить с вами о другом, – продолжал он с горечью. – Вы изрядно попортили мой бриг; у меня недостаточно людей для управления им; мой первый помощник, которого вы пронзили своей шпагой, умер, не произнеся ни слова, а без него мне трудно обойтись. Мне больше ничего не остается, как вернуться в порт Глазго за экипажем, и там вы найдете людей, которые сумеют поговорить с вами лучше моего.
– Да, – сказал Алан. – Клянусь честью, я с ними поговорю! Если в этом городе есть хоть один человек, говорящий по-английски, я расскажу ему интересную историю. Пятнадцать просмоленных матросов – с одной стороны, и один человек с полуребенком – с другой! Какое жалкое зрелище!
Хозизен покраснел.
– Нет, – продолжал Алан, – это не годится. Вы должны высадить меня там, где мы условились.
– Но, – отвечал Хозизен, – мой старший помощник умер, и вы сами знаете, каким образом. Больше никто из нас не знаком с берегом, сэр, а этот берег очень опасен для судов.
– Предоставляю вам выбирать, – сказал Алан. – Высадите меня на сушу в Аппине или в Ардгуре, в Морвепе или в Арисэге, или в Мораре – короче, везде, где хотите, не дальше тридцати миль от моей родины, исключая страны Кемпбеллов[9]. Это обширная мишень. Если вы не попадете в нее, то, значит, вы в мореплавании так же слабы, как и в бою. Мои бедные земляки переезжают в своих плоскодонках с острова на остров во всякую погоду и даже ночью, если вы желаете знать.
– Плоскодонка не корабль, сэр, – отвечал капитан, – она не сидит так глубоко.
– Что же, едем в Глазго, если хотите! – сказал Алан. – Мы, по крайней мере, посмеемся над вами.
– Мне не до смеха, – сказал капитан. – И все это будет стоить денег, сэр.
– Прекрасно, сэр, – отвечал Алан, – я не беру своих слов назад. Тридцать гиней, если высадите меня на берег; шестьдесят, если доставите меня в Линни-Лох.
– Но посмотрите, сэр, где мы находимся, ведь мы только в нескольких часах от Арднамуркана, – сказал Хозизен. – Дайте мне шестьдесят, и я высажу вас там.
– И я должен изнашивать обувь и подвергаться опасности быть схваченным красными мундирами, чтобы угодить вам? – закричал Алан. – Нет, сэр, если вы хотите получить шестьдесят гиней, то заработайте их и высадите меня в моей стране.
– Это значит рисковать бригом, сэр, – сказал капитан, – и с ним вместе собственною жизнью.
– Как хотите, – ответил Алан.
– Сумели бы вы повести нас? – спросил капитан с нахмуренным видом.
– Сомневаюсь, – сказал Алан. – Я скорее боец, как вы сами видели, чем моряк. Но меня часто подбирали и высаживали на этом берегу, и я немного знаю его.
Капитан покачал головой, все еще хмурясь.
– Не потеряй я в этом несчастном плавании так много денег, я бы скорее увидел вас на виселице, чем рискнул бы своим бригом, сэр. Но пусть будет по-вашему. Как только подует боковой ветер – а он должен подуть, или я глубоко ошибаюсь, – я воспользуюсь им. Но есть еще одна вещь. Мы можем повстречать королевское судно, которое возьмет нас на абордаж без всякой нашей вины: вдоль этого берега плавает много крейсеров. Вы сами знаете, для кого… Сэр, на этот случай оставьте мне деньги.
– Капитан, – сказал Алли. – если вы увидите вымпел, то ваше дело убегать. А теперь, зная, что вам на носу не хватает водки, я предлагаю обмен: бутылку водки взамен двух ведер воды.
Последняя статья переговоров была в точности выполнена обеими сторонами, так как мы с Аланом смогли наконец вымыть капитанскую каюту и отделаться от воспоминаний об убитых нами, а капитан и мистер Райэч тоже были по-своему счастливы, так как получили возможность снова выпить.
XII. Я слышу о Красной Лисице
Прежде чем мы покончили с чисткой каюты, с северо-востока подул ветер; он прогнал дождь, и выглянуло солнце.
Тут я должен сделать отступление, а читателю следовало бы взглянуть на карту. В тот день, когда стоял туман и мы разбили лодку Алана, бриг проходил через Малый Минч. На рассвете после схватки мы спокойно стояли к востоку от острова Канна, между ним и островом Эриска, находящимся в цепи Лонг-Эйландских островов. Прямой путь отсюда в Линни-Лох лежал проливами Соунд-оф-малл. Но у капитана не было карты; он боялся пустить свой бриг глубоко между островами, и так как ветер был благоприятный, то предпочел обойти Тайри с запада и выйти у южного берега большого острова Малл.
Ветер весь день дул в том же направлении и скорее усиливался, чем ослабевал, а к полудню из-за наружных Гебридских островов появились сильные волны. Наш курс – мы хотели обойти кругом внутренние острова – лежал на юго-запад, так что сначала эти волны ударяли нам в борта, и нас очень кидало. Но с наступлением ночи, когда мы уже обогнули конец Тайри и стали направляться к востоку, волны попадали прямо на корму.
Между тем первую часть дня, до появления волны, мы провели очень приятно; при ярком солнечном свете мы обошли множество скалистых островков. Сидя в каюте с открытыми дверьми с обеих сторон, так как ветер Дул прямо в корму, мы с Аланом выкурили одну или две трубки капитанского хорошего табаку и в то же время рассказывали друг другу наши истории. Это было для меня тем более важно, что давало возможность немного ознакомиться с горной Шотландией, где мне вскоре пришлось высадиться. В те дни, такие близкие к великому восстанию, всякий, шедший через поросшие вереском шотландские горы, должен был знать свой путь и опасность, которой подвергался.
Я первый показал пример, рассказав о своем несчастье, и Алан слушал меня с большим добродушием. Только когда я упомянул моего доброго друга, священника мистера Кемпбелла, Алан вспылил и воскликнул, что он ненавидит всех, носящих это имя.
– Отчего же? – сказал я. – Это такой человек, которому вы можете с гордостью подать руку.
– Я ничего никогда не дал бы Кемпбеллу, – ответил он, – кроме свинцовой пули. Я охотно стал бы преследовать весь этот род, как тетеревов. Даже умирая, все-таки дополз бы до окна своей комнаты, чтобы выстрелить в одного из них.
– Что у вас вышло с Кемпбеллами, Алан? – воскликнул я.