Как только мы миновали гостиницу – я на пороге увидел хозяина с трубкой в зубах и удивился, что он не состарился, – мистер Ранкэйлор изменил порядок шествия и пошел сзади с Торрэнсом, а меня послал вперед разведчиком. Я взошел на холм, насвистывая время от времени свой гэльский мотив. Наконец я с радостью услышал ответный свист, и Алан поднялся из-за куста. Он немного упал духом, проведя весь день в одиночестве, скрываясь и плохо закусив в пивной около Дундаса. Но при взгляде на мою одежду лицо его просияло, а когда я рассказал ему, как подвинулись наши дела, и объяснил ему, какую роль он должен сыграть, Алан совсем воспрянул духом.
– Это блестящая мысль, – сказал он, – и, уверяю вас, для исполнения ее вы не могли бы найти лучшего человека, чем Алан Брек. Такую штуку, заметьте, не всякий сумеет сделать: она требует человека сообразительного. Но мне думается, что ваш поверенный хотел бы скорее видеть меня, – сказал Алан.
Я стал звать мистера Ранкэйлора и махать ему рукой. Он подошел, и я представил его моему другу мистеру Томсону.
– Я очень рад встретиться с вами, мистер Томсон, – сказал стряпчий. – Но я забыл свои очки, и наш друг мистер Давид, – он хлопнул меня по плечу, – скажет вам, что без них я почти слеп, так что не удивляйтесь, если завтра я пройду мимо, не узнав вас.
Он сказал это, думая успокоить Алана. Но гордость последнего возмущалась даже от такого пустяка.
– Сэр, – сухо отвечал он, – мне кажется, это не имеет значения, так как мы встретились для определенной цели – добиться справедливости по отношению к мистеру Бальфуру – и, помимо этого, вряд ли имеем что-нибудь общее. Но я принимаю ваши извинения: вы принесли их очень кстати.
– Я не смею надеяться на большее, мистер Томсои, – искренне сказал Ранкэйлор. – Мы с вами главные действующие лица в этом деле, и нам следует прийти к соглашению, а потому позвольте взять вас под руку, так как оттого, что темно и я забыл очки, плохо вижу тропинку. Вы же, мистер Давид, найдете в Торрэнсе очень интересного собеседника. Только помните, что ему совсем не для чего знать ваши приключения, а также приключения… гм… мистера Томсона.
На этом основании оба они пошли вперед, доверительно разговаривая друг с другом, а Торрэнс и я образовали арьергард.
Когда мы подошли к Шоос-гаузу, наступила ночь. В пятидесяти ярдах от дома мы шепотом еще раз посовещались; затем поверенный, Торрэнс и я тихонько двинулись вперед и притаились за углом дома. Как только мы стали по местам, Алан, не скрываясь, подошел к дому и начал стучать.
XXIX. Я вступаю в свои владения
Алан некоторое время тщетно стучал в дверь: удары его только будили эхо в доме и окрестностях. Наконец я услышал стук осторожно отворяемого окна и понял, что дядя на своем наблюдательном пункте. При недостаточном ночном освещении он мог видеть только фигуру Алана, вырисовывавшуюся темным силуэтом на ступеньках; трое же свидетелей были совершенно скрыты от него, так что честному человеку в собственном доме нечего было бы тревожиться. Несмотря на это, он долгое время молча смотрел на посетителя, и когда заговорил, то в голосе его слышался страх.
– Что это? – спросил он. – Ночь – не время для порядочных людей, а с ночными птицами у меня нет дел. Что вас привело сюда? У меня есть мушкетон.
– Это вы, мистер Бальфур? – отвечал Алан, отступая и вглядываясь в темноту. – Обращайтесь поосторожнее с мушкетоном: будет скверно, если он выстрелит.
– Что вас привело сюда? И кто вы такой? – злобно спросил мой дядя.
– Я не намерен сообщать свое имя всей округе, – сказал Алан. – А что меня сюда привело – это дело другое и касается вас более, чем меня. И, если вы желаете слушать, я положу это дело на музыку и пропою его вам.
– А что это такое? – спросил дядя.
– Давид, – отвечал Алан.
– Что? – воскликнул дядя явно изменившимся голосом.
– Сказать вам его фамилию? – спросил Алан. Последовала пауза. Затем дядя с сомнением в голосе прибавил:
– Мне кажется, лучше будет впустить вас в дом.
– Безусловно, – сказал Алан, – но вопрос в том, пойду ли я. Вот что я вам скажу. Мне кажется, что нам лучше обсудить это дело здесь, на пороге, или нигде. Предупреждаю вас: я так же упрям, как и вы, и притом я джентльмен более высокого происхождения.
Эта перемена тона смутила Эбеиезера. Подумав некоторое время, он сказал:
– Хорошо, хорошо, что надо, то надо, – и затворил окно.
Он очень долго спускался по лестнице и еще дольше открывал запоры, вероятно раскаиваясь в своем решении на каждой ступени и перед каждым болтом и засовом. Наконец мы услышали скрип дверных петель, и дядя мой осторожно вышел. Увидев, что Алан отступил на один или на два шага, он сел на верхней ступеньке, держа наготове мушкетон.
– А теперь, – заявил он, – помните, что у меня в руках мушкетон и что если вы приблизитесь на шаг, то будете убиты.
– Это очень вежливо сказано, – заметил Алан.
– Ну, – отвечал дядя, – ваше поведение не обещает ничего хорошего, и я должен быть наготове. А теперь мы понимаем друг друга, и вы можете рассказать о своем деле.
– Если вы такой догадливый человек, – сказал Алан, – то, без сомнения, заметили, что я гайлэндский джентльмен. Имя мое к делу не идет, но страна моих родственников находится недалеко от острова Малл, о котором вы, вероятно, слышали. В тех местах погибло судно, и когда на следующий день мой родственник искал вдоль берега деревянные обломки корабля, то наткнулся на полуживого юношу. Он привел его в чувство, а затем вместе с другими джентльменами отвел в старый, полуразрушенный замок, где с тех пор и содержит его. Мои родственники – народ довольно дикий и не такой щепетильный насчет закона, как некоторые известные мне люди. Узнав, что юноша благородного происхождения и приходится вам родным племянником, мистер Бальфур, они попросили меня зайти к вам и переговорить с вами об этом. И, предупреждаю вас, если мы не сойдемся, вы его вряд ли опять увидите, так как мои родственники, – наивно прибавил Алан, – очень бедные люди. Дядя прокашлялся.
– Для меня это довольно безразлично, – ответил он. – Я всегда был недоволен им, и я не считаю своим долгом вмешиваться в эту историю.
– Ну, ну, – сказал Алаи, – я вижу, чего вы добиваетесь: вы притворяетесь, будто он вам безразличен, для того чтобы мы назначили за него меньший выкуп.
– Нет, – ответил дядя, – я говорю чистую правду. Меня совсем не интересует этот мальчишка. Я не стану платить никакого выкупа, и вы можете делать с ним все, что угодно, – мне все равно.
– Нет, сэр, – сказал Алан. – Ведь кровь не вода, черт возьми! Вы из одного стыда не покинете сына своего брата. Если вы это сделаете и это станет известным, вы, думается мне, будете не очень-то любимы в вашей стране.
– Я и так не особенно любим, – отвечал Эбенезер. – И, кроме того, я не понимаю, как это может стать известным. Я рассказывать не буду, вы и ваши родственники – тем более. Это праздная болтовня, мой милый.
– Тогда Давид сам расскажет, – сказал Алан.
– Каким образом? – резко спросил дядя.
– Очень просто, – сказал Алан. – Мои друзья держали вашего племянника у себя, пока была надежда получить за него деньги, но, потеряв ее, они, без сомнения, отпустят его на все четыре стороны, будь он проклят!
– О, мне это тоже безразлично! – отвечал дядя. – Меня это не особенно огорчит.
– А я думал иначе, – сказал Алан.
– Почему? – спросил Эбенезер.
– Ну, мистер Бальфур, – отвечал Алан, – у каждого дела могут быть только две стороны: или вы любите Давида и заплатите, чтобы освободить его, или у вас есть причины не желать его возвращения, и тогда вы заплатите, чтобы мы оставили его у себя. Очевидно, вы не желаете первого. Значит, вам желательно второе. Очень рад. И я, и друзья мои получим за это славные денежки.
– Я не понимаю вас, – сказал дядя.
– Не понимаете? – спросил Алан. – Так слушайте: вы не хотите, чтобы мальчишка возвращался. Что с ним надо сделать и сколько вы за это заплатите?
Дядя не отвечал и беспокойно ерзал по ступеньке.
– Слушайте, сэр! – закричал Алан. – Помните, что я джентльмен. Я нощу королевское имя и не такой человек, чтобы уйти с пустыми руками. Или вы дадите мне ответ вежливо и незамедлительно, или же, клянусь вершиной Глэнко, я проткну вам брюхо своей шпагой!
– Эй, любезный, – воскликнул дядя, вскочив на ноги, – подождите минутку! Что с вами? Я обыкновенный человек, а не учитель танцев и стараюсь быть вежливым, насколько это возможно. А ваши дикие слова позорят вас: «Проткну брюхо!» Как бы не так! А чего же я буду ждать со своим мушкетоном? – проворчал он.
– Порох и ваши старые руки перед блестящей шпагой в моих руках то же, что улитка в сравнении с ласточкой, – сказал Алан. – Прежде чем ваш трепещущий палец найдет курок, эфес моей шпаги будет торчать в вашей груди.
– Эй, любезный, да разве я спорю? – возразил дядя. – Говорите что хотите, поступайте по-своему – я не буду перечить. Скажите только, что вам надо, и увидите, что мы отлично поладим.
– Верно, сэр, – сказал Алан, – я требую одной откровенности. Короче говоря: хотите вы, чтобы парня убили или чтобы мои родственники продолжали его содержать?
– Боже мой, – воскликнул Эбенезер, – разве можно так выражаться!
– Убить или сберечь? – повторил Алан.
– О, сберечь, сберечь! Без кровопролития, прошу вас.
– Как хотите, – сказал Алан, – но это будет дороже. Содержать его затруднительно – это щекотливое дело…
– Я все-таки хочу, чтобы его содержали, – отвечал мой дядя. – Я никогда не поступал безнравственно и не начну поступать так теперь для удовольствия дикого гайлэндера.
– Вы слишком щепетильны, – насмешливо произнес Алан.
– Я человек принципа, – просто сказал Эбенезер, – и, если за это надо платить, я заплачу. Вы забываете, кроме того, что мальчик сын моего брата.
– Хорошо, – сказал Алан, – теперь уговоримся о цене. Мне нелегко назначить ее, и сперва хотелось бы узнать некоторые подробности. Мне нужно знать, например, сколько вы заплатили Хозизену, когда в первый раз сбывали юношу с рук.