Послание отличалось лаконичностью: «Война до ножа». Абивард показал письмо гонцу:
– Можешь передать от меня Птардаку, что у ножа два конца. Если он предпочтет поддержать узурпатора, а не истинного Царя Царей, то окажется не с того конца ножа.
– Я в точности передам твои слова, – ответил всадник.
– Будь добр. И еще – подумай о них на обратном пути в Налгис-Краг. Когда же приедешь, расскажи своим друзьям, что произошло – и почему. Некоторые из них, бьюсь об заклад, знают, что стряслось с Птардаком, когда мы освобождали Шарбараза. Но перед отъездом поешь хлеба, выпей вина, погрейся у огня. Что бы там ни говорил Птардак, с тобой мы не враги.
Но гонец покачал головой:
– Нет, повелитель, это было бы нехорошо. Я верен моему дихгану, верен до конца, и я не буду гостем человека, с которым, видимо, очень скоро мне придется сражаться. Однако благодарю тебя за великодушное приглашение. – Он чуть причмокнул губами, словно пережевывая то, что сказал ему Абивард. Лицо его было задумчиво.
– Жаль, что твой дихган не выказал такую же верность своему истинному повелителю, какую ты выказываешь ему самому. Ступай с миром, если считаешь, что иначе нельзя. Может быть, когда ты услышишь все, ты передумаешь. Возможно, и некоторые твои друзья начнут, думать иначе.
Гонец Птардака не ответил. Но, развернув коня, направляясь в обратный путь к Налгис-Крагу, он отсалютовал Абиварду. Тот ответил тем же. У него появилась надежда, что Птардак не помог, а повредил себе этими тремя камушками и сопровождавшим их письмом с вызовом. Пусть его люди узнают, как он предал сына Пероза, и крепость Налгис-Краг, хоть и совершенно неприступная для нападения извне, очень даже может зашататься под своим хозяином.
В прокопченной кузнице было темно. Она освещалась главным образом пляшущим красно-золотым пламенем печи. В ней пахло дымом, раскаленным железом и потом.
Кузнец Ганзак был самым мощным борцом надела Век-Руд; грудь и плечи у него были как у быка, а руки, натренированные постоянной работой с тяжелым молотом, потолще, чем у иного человека ноги.
– Повелитель, величайший, ваш приход – честь для моего очага, – сказал он, когда Абивард и Шарбараз как-то ветреным утром зашли к нему.
– Твой очаг столь же приятен нам, как и твое общество, – с улыбкой ответил Абивард; показывая, что шутит. Однако, как и во многих шутках, здесь была доля правды. На. дворе крепости лежал снег, но Ганзак работал голым по пояс; от жара, как и от физических усилий, кожа его была мокрой и отсвечивала в огне печи, словно намазанная маслом.
– Как мои доспехи? – спросил Шарбараз. Законный Царь Царей был не из тех, кто тратит время попусту, когда дело касается его жизненно важных интересов. Чем скорее я получу их, тем скорее вновь почувствую себя полноценным мужчиной и воином; а я намерен отправиться на поле брани как можно скорее.
– Величайший, как я уже говорил тебе, я делаю все, что могу, но доспехи, особенно кольчужные, – дело долгое, – сказал Ганзак. – Пластины много проще: обыкновенные длинные тонкие полосы, которые достаточно выковать и пробить на концах дырочки для крепления. Но кольчуга…
Абивард уже не раз вел подобные разговоры с кузнецом. Но Шарбараз, будучи отпрыском царской фамилии, не имел достаточного представления о том, как делаются доспехи; возможно, изучение наделов и их владельцев помешало ему уделить больше внимания этим явно менее значительным материям. Он сказал:
– А в чем трудность? Делаешь кольца, скрепляешь их в кольчугу, прикрепляешь ее к кожаной прокладке – вот тебе и доспехи.
Ганзак выдохнул через нос. Если бы такое сказал ему кто-то не столь высокопоставленный, он дал бы чрезвычайно язвительный ответ, скорее всего, сопроводив его действием: кинулся бы на несчастного с молотом и заставил бежать из кузницы без оглядки. Однако на сей раз он проявил сдержанность, достойную, по мнению Абиварда, всяческой похвалы:
– Величайший, это не так просто. Из чего делаются кольца?
– Из проволоки, разумеется, – сказал Шарбараз. – Из железной проволоки. Ты об этом спрашивал?
– Правильно, из железной проволоки, – согласился Ганзак. – Из самого лучшего железа, которое я способен выплавить. Только вот проволока – не фисташки и на деревьях не растет. Видит Господь, мне бы этого очень хотелось, но раз уж не растет, приходится делать ее самому. Это значит, что я должен вырезать на железной пластины тоненькие полоски, чем я и занимался, когда пожаловал ты и мой повелитель дихган. – Он указал на несколько таких полосок, лежащих рядком. – Вот они. Видишь, это еще не проволока, это просто железные полоски. Чтобы сделать из них проволоку, нужно выковать их тонкими и круглыми в поперечнике.
– Наверное, я поспешил со своими словами, – сказал Шарбараз.
Но Ганзак уже набрал полный ход, и какое-то извинение не могло его остановить.
– Потом, когда проволока готова, нужно сделать из нее кольца. Полагается, чтобы все они были одного размера, правильно? Поэтому я делаю вот что: обматываю проволоку вокруг этого вот штыря… – он показал Шарбаразу деревянный цилиндр, – а потом обрезаю каждую по очереди. Потом уплощаю концы и склепываю, чтобы получилось кольцо, – опять-таки каждую отдельно. Ясное дело, прежде чем я поставлю заклепки, кольца нужно скрепить, потому как готовые-то кольца уже не соединишь. А все это в спешке, прошу прощения, не делается, величайший.
– Да, быстро хорошо не получится, понимаю. Извини, Ганзак, я сказал не подумав. – Шарбараз говорил с большим смирением, чем обычно водится у царей. Вот мне еще один урок: сначала разберись, в чем дело, а потом уже лезь с критикой. Абивард сказал:
– Я видел кольчуги, где кольца в каждом втором ряду сделаны не так, как ты говоришь, а просто выкованы из пластины. Разве такую сделать не быстрее?
– Быстрее, быстрее. – Ганзак сплюнул в огонь. – Только я за нее и плевка не дам. Такие вот кольца между собой не соединишь. Их можно соединить только с правильно сделанными в соседних рядах. Это значит, что кольчуга при том же весе и вполовину не такая прочная. Если хочешь, чтобы величайший пошел на войну в дешевых дрянных доспехах, поищи себе другого кузнеца. – Он сложил массивные руки на еще более массивной груди.
Поверженный Абивард спросил:
– Когда, по-твоему, будут готовы эти вторые доспехи?
Кузнец подумал:
– Три недели, повелитель, убавь или накинь денек-другой.
– Придется этим удовольствоваться, – вздохнул Шарбараз. – По правде говоря, я не рассчитываю, что на меня нападут раньше, но каждый день без доспехов дается мне тяжело. Чувствую себя голым, будто новорожденный.
– Ну, это не совсем так, величайший, – сказал Абивард. – Целые дружины воюют в кожаных доспехах. К примеру, хаморы – ведь их лошади меньше и не могут нести такой вес, как наши. Да и я бился с ними и таком виде, пока Ганзак еще трудился над моими доспехами.
– Не сомневаюсь, – сказал Шарбараз. – Нужде закон неведом, помимо прочего, ты и сам это доказал, вытаскивая меня из Налгис-Крага. Но разве ты не почувствовал себя героем, а не просто воином, когда на плечах твоих вновь сладостно зазвенела кольчуга?
– Не знаю. Я просто почувствовал, что теперь уменьшилась вероятность быть убитым, а это тоже неплохо воодушевляет в бою.
– Повелитель, когда я слышу от тебя толковые речи, я вижу твоего отца там, где стоишь ты, – сказал Ганзак.
– Хорошо бы, – спокойно ответил Абивард, хотя сердце его преисполнилось гордости от этой похвалы. Шарбараз сказал:
– При дворе моего отца о войне я узнал от трубадуров не меньше, чем от воинов. Хорошо иметь рядом человека, который видел войну и может просто и внятно говорить о том, что для нее нужно. Исполнить свой долг и при этом остаться в живых – оно хоть и не вдохновляет на героические песни, но тоже неплохо. Еще один урок. – Он кивнул, словно запечатлевая сказанное в памяти.
Абивард тоже кивнул. Шарбараз постоянно учился. И Абиварду это нравилось: положение Царя Царей по самой своей природе склоняло его обладателя считать, что он и так уже все знает, – и кто бы осмелился ему возразить?
И еще об одном подумал он. Допустим, когда-нибудь Шарбараз поступит не правильно. Как сказал сам Царь Царей, он, Абивард, теперь рядом с ним. Но как сказать Шарбаразу, что тот не прав? Ответа он не знал.
В крепости Век-Руд Шарбараз устроился в комнате, которую занимал Абивард, когда еще был жив Годарс.
Фрада с превеликой охотой уступил ее. Она находилась через коридор от опочивальни дихгана. В определенном смысле это оказалось очень удобно.
Вернувшись вместе с Абивардом, Шарбаразом и Таншаром в Век-Руд, Динак поселилась на женской половине родного надела. Верный своему слову, Шарбараз обручился с ней, как только в крепость сумели привести служителя Господа. Но хотя она была его женой, женская половина ему не принадлежала. Если бы он явился туда, чтобы вызвать ее, когда хотел побыть в ее обществе, это вызвало бы неслыханный скандал, пусть даже он и Царь Царей.
Способ обойти это, казалось бы, безвыходное положение тоже вызвал скандал, хотя и небольшой. Наружная дверь опочивальни дихгана стала действующей границей женской половины. «В точности как в Налгис-Краге», – подумал Абивард, но мысль эту оставил при себе. Внутрь Шарбараз не заходил, но Абивард приводил туда Динак, а от дверей Шарбараз отводил ее в, занимаемую им комнату. Для Динак эта комната была как бы частью женской половины.
Проблема заключалась в отрезке коридора между опочивальней дихгана и комнатой Шарбараза. Никто в крепости не хотел считать коридор частью женской половины, но никто не мог придумать, как Динак могла бы приходить к мужу, минуя коридор. Пошли всякие сплетни и пересуды.
– А не мог бы Таншар волшебством переносить меня из моей комнаты в комнату Шарбараза? – спросила Динак однажды вечером, когда Абивард подводил ее к вызвавшему столько толков коридору.
– Вряд ли, – усомнился он. – Я благодарю Господа, что у Таншара хватило силы на то, что нам уже удалось.